– Мне не понравились его глаза, – наклонившись к Шуляковскому, произнес я. – Как бы мы не вляпались в дерьмо! Один чеченец приказал убить другого чеченца. Может, нас предали а? Нутром чую какую-то мерзость…
– Да брось ты! – сказал Шуляковский. Он положил мне руку на плечо и добавил:
– У всех у них здесь такие глаза.
– Глаза глазами, но, бывает, что таких гусаков, как мы, пускают под нож, чтобы не кормить. Ты так не думаешь? – недобрые предчувствия зашевелились во мне.
С левой стороны дороги простиралась равнина. С правой – подступали горы. Дорога огибала их, делая крутой поворот. Передняя машина шла почти не сбавляя скорости, и я покачал головой:
– Куда он так несется?!
– Молодой, резвый – сказал Шуляковский. – Я тоже в юности был автолюбителем, лихачил будь здо…
Шуляковский не успел договорить. Машина круто повернула вправо и тут же резко затормозила.
Я еще успел увидеть несколько больших камней, которые перегородили дорогу, увидел стоявшую около них машину с охраной. Тут же раздался взрыв, передняя машина загорелась. А потом все слилось перед глазами, все звуки смешались в один грозный нескончаемый грохот. Вот оно и сбылось, недоброе предчувствие!
– Поворачивай, поворачивай! – закричал я водителю, хотя тот и так изо всех сил крутил руль влево.
Шуляковский выхватил автомат и начал стрелять почти наугад, потому что люди, открывшие по нам огонь, прятались за обочиной, во рву.
Впрочем, беспорядочная стрельба вначале немного, но помогла сидящим в машинах – пули проносились мимо нас, хоть и рядом; не причиняя особого вреда, рвались заряды гранатометов. Но я понимал, что ненадолго… Ведь достанут, все равно достанут…
Силы были слишком неравными, как и положение, в котором оказались стороны.
Вот загорелась вторая, наша машина. Из первой выскочил и тут же был расстрелян автоматной очередью ее водитель – чеченец.
Сидящие на заднем сиденьи мои бойцы не успели сделать и этого – один из них был убит шальной пулей, а второй скончался от осколков гранаты.
Автомобиль, в котором сидел я, наконец, развернулся, но в это мгновение ему наперерез по склону побежали несколько человек и открыли по машине огонь. Водитель вскрикнул, дернулся и затих. Литовец Иванаускас, сидевший рядом с ним, схватился за грудь, и по его пальцам потекли темные струйки крови. Одной рукой он схватился за ручку в дверце, она повернулась, и он вывалился на дорогу.
– Стреляй, Коля, стреляй! – закричал я Шуляковскому, сам посылая очереди, одну за другой в противника.
Когда те, на дороге, стрелявшие по нам, сами упали замертво, я быстро перебрался на переднее сиденье, освободил водительское сиденье от трупа шофера, нажал на газ, и машина рванула вперед.
Позади слышались автоматные очереди, несколько пуль просвистели рядом, но я только немного пригнулся и, как завороженный, смотрел вперед и давил, давил на газ, уносясь из этого страшного места.
Проехав так километра три, я, наконец, почти отпустил педаль акселератора и устало выдохнул:
– Кажется, все… Вырвались! Слышь, Коля?
Шуляковский молчал. Я резко повернулся и увидел, что он лежит, запрокинув голову, а изо рта у него сочится кровь.
Я ударил по тормозам. Машина резко остановилась.
Я вышел из нее, осторожно открыл заднюю дверцу и взял соратника за запястье руки, нащупывая пульс.
Шуляковский был мертв. Что поделаешь? Пришлось и его тело оставить на обочине шоссе. Потом я опять сел за руль.
Как можно быстрее нужно было добраться до штаба чеченской оппозиции, чтобы сообщить о предательстве. В том, что это предательство, я не сомневался. Но я поехал самой длинной, пустынной дорогой. Тянул время. Впервые в жизни я не выполнил задания. Не потому, что это было невозможно, а потому, что не хотел этого. Мне надоели трупы. У меня перед глазами стояло озеро с плещущимися в нем утками, я видел перед собой Лену, которая гладила белье, и даже запах горячего утюга был таким заманчивым…
…Яраги встретил меня недружелюбно.
– Узнай, кто это делает, – сказал он, выслушав мой краткий рассказ о предательстве. Парень явно не отдавал себе отчета в своих действиях. Он уже перестал правильно ориентироваться.
– Хорошо. Только как я это сделаю?
– Если среди нас есть предатель, то это, конечно, чеченец. Единственный, кто знал о готовящейся операции – Тимур. Тебе этого мало?
– Нет… Так мне Тимура проверять?
– Почему ты настолько спокоен, когда говоришь о Тимуре? Тебе недостаточно того, что он спит с Леной?
– Просто я не стал делать из этого трагедии, – у меня внутри медленно накапливалась злость.
– К твоему сведению, у Тимура есть разные паспорта… Он может смыться в любое государство Европы, у него открыты счета… Он давно замечен в том, что нечист на руку. Тебе следует поехать в Минск и разобраться с ним. Через него пропущены огромные деньги, а он снарядил, с твоей помощью, разумеется, только две группы снайперов! Дудаев… – Яраги показал пальцем вверх, – не очень-то и доволен Тимуром. Кроме того, все выплаты «серым» или «диким гусям» отменяются, посколько они мертвы. Спрашивается, куда деваются деньги? А теперь этот прокол с Автурхановым? А?
– Так, значит, мне следует проверить Тимура?
– Да. Благодаря решительным действиям наших сотрудников удалось обнаружить его банковские счета не только в российских банках, но и за границей – на Кипре, в Германии, Швейцарии… Вот так, Тимур!.. Я понимаю… Он отмывал наши грязные деньги. Отмывал в беспрецедентном масштабе. Это миллионы долларов…
Яраги сжал кулаки и зло прошептал:
– Он ворует наши деньги! Я их заработал, мои братья их заработали, а он ворует их у меня! Кто-то должен ответить за это! Кто-то обязательно ответит за это! Клянусь, ответит! Я хочу, чтобы эта собака больше не считала себя хозяином положения, а нас недоносками!
– Красивые слова!
– Да, красивые! Как и сама идея нашей независимости, которую хотят растоптать!
– Независимость, которая достигается за счет нефти и наркотиков?
– Пусть и так! Все средства хороши, особенно, когда выбирать не из чего. Но я тебя не затем позвал, чтобы спорить с тобой или… – глаза его зло блеснули.
– Хорошо. Ты хочешь, чтобы эта, как ты говоришь, собака не считала себя хозяином. Слушай, а если это все-таки рука Москвы, рука Кремля? – уже спокойнее произнес я.
– Вот таким ты мне больше нравишься! – заулыбался Яраги. – Если это Москва, то мы найдем способ, как ей отомстить.
– Какой способ?
– Мне надо подумать. Может быть, ты скоро поедешь в Минск. Или позже… Неважно… Я скажу, когда… Я тебе сейчас дам отличную прослушивающую аппаратуру. Куплена в Германии…
И Яраги направился к выходу.
Я спускаюсь в подвал. Стонут русские пленные. Среди них много раненых. Смотрю, возле раненых бродит женщина. Приглядываюсь – и вижу журналистку Светлану. Она смотрит на меня, но не узнает. Ее взгляд отрешенный, безучастный. Она смотрит словно сквозь меня.
– Светлана! – зову я. – Чередниченко! Девушка вяло улыбается. Глаза ее, наконец, проясняются:
– И ты здесь?
Я пытаюсь вывести девушку наверх, прочь от пленных, но озлобленный ополченец, который присматривает за ними, не отпускает ее.
– Она – враг! – кричит ополченец. – Она наводила на нас русскую артиллерию! Она должна умереть…
– Но она только журналистка!
– Она проститутка… Ее захватили в плен, когда трахалась с офицером…
Светлана мрачнеет. Лицо ее в саже. Руки в крови раненых. Она устало опускается на груду кирпичей. Я ставлю автомат между ног и сажусь рядом.
– Хочешь вырваться отсюда?
Девушка молчит, взгляд у нее потухший. Неожиданно она всхлипывает:
– После того, что я увидела здесь, я не хочу жить…
…С помощью Яраги мне удалось освободить журналистку. Теперь она в моей группе. Когда мы выберемся из Грозного, она может катиться ко всем чертям! Мое же задание состоит в том, чтобы попытаться «пощипать» оппозицию, предателей.
Мы сидим и слушаем по радиоприемнику выступления министра обороны Российской Федерации. Восторг, с которым Павел Грачев живописал по телевидению смерть восемнадцатилетних солдат, погибающих в Грозном «с улыбкой на устах за Россию», мне непонятен.
– Боже, – шепчет Светлана, – какая ложь, какое лицемерие! В Грозном я видела совсем другое. Еще до штурма президентского дворца встретила одного пленного раненого офицера из разбитой в новогоднюю ночь сто тридцать первой Майкопской бригады. Фамилии он не назвал, как и многие из тех, с кем мне приходилось встречаться, но, проклиная «тупых генералов» и всех, кто заварил эту «чеченскую кашу», отрешенно сказал: «Да и вы, журналисты, не пишете правду. Все – вранье!». Что ж, за правдой надо ехать только на передовую. Кстати, желающим попасть туда препятствий никто не чинит. Если нашел место в вертолете, а затем и на попутке, считай, что ты у цели.
– И ради чего ты все это делаешь? – спросил я. – Почему тебе не сидится в Москве?
