– Очень хорошо, – улыбнулась Натали.
Сол открыл термос и протянул ей пластиковую чашку, наполненную горячим ароматным кофе.
– Ты не боишься? – спросил он.
– Возвращения в Америку или того, что могут еще встретиться такие?
– Самого возвращения, – пояснил Сол.
– Боюсь, – честно призналась она.
По прибрежной дороге двигалось несколько машин, свет от их фар терялся в зареве заходящего солнца. К северу поблескивали руины города крестоносцев. Гора Кармил вдали была окутана дымкой такого насыщенного фиолетового цвета, что Натали сочла бы его ненастоящим, если бы увидела на фотографии.
– То есть я не знаю, – продолжила девушка. – Но все равно попробую. Ведь Америка моя родина… Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Да.
– А ты сам не думал о том, чтобы вернуться? Сол опустился на большой камень, в расщелинах которого виднелась изморозь – ее так и не растопило дневное солнце.
– Постоянно думаю об этом, – кивнул он. – Но здесь столько дел.
– Я до сих пор удивляюсь, как быстро Моссад… поверил всему, – сказала Натали.
Сол улыбнулся:
– У нашего народа длинная и сложная история, связанная с опасностями и предрассудками. Полагаю, мы прекрасно поспособствовали этому. – Он допил кофе и налил себе еще. – К тому же у них была масса разведывательных данных, с которыми они просто не знали, что делать. Теперь у них есть система… странная, конечно, но это все же лучше, чем ничего.
Натали указала рукой на темневшее на севере море:
– Как ты думаешь, они выяснят… когда-нибудь?
– Таинственные связи оберста? – спросил Сол. – Может быть. Я подозреваю, что им уже известны эти люди.
Глаза Натали подернулись печалью.
– Я все думаю об этом человеке… в доме Мелани. Его ведь там не было…
– О Говарде? Рыжеволосый, отец Джастина.
– Да. – Натали вздрогнула, когда солнце коснулось линии горизонта. Ветер усилился.
– Зубатка же передал вам по радиосвязи, что он уложил Говарда отдохнуть. Если именно он преследовал тебя. Когда Мелани послала кого-то – скорее всего, великана – прикончить Зубатку, он, вероятно, забрал и Говарда. Возможно, тот все еще был без сознания, когда в доме начался пожар.
– Может быть. – Натали обхватила ладонями чашку, пытаясь таким образом согреть руки. – Или Мелани где-то похоронила его, решив, что он умер. Это объясняет несовпадение количества тел, названного в газетах. – Она подняла голову и взглянула на небо, где загорались, мерцая, все новые и новые звезды. – Ты знаешь, что сегодня годовщина? Год со дня…
– Со дня смерти твоего отца, – продолжил Сол, помогая Натали подняться. В сумерках они двинулись обратно. – Ты, кажется, говорила, что получила письмо от Джексона?
Лицо девушки просияло.
– И длинное к тому же. Он вернулся в Джермантаун, стал новым директором Общинного дома, но от старой развалины избавился. Братство Кирпичного завода подыскало себе другой клуб, Джексон остался его членом и теперь открыл целую серию настоящих общинных магазинов на Джермантаун-стрит. У него там бесплатная клиника и масса других вещей.
– А о Марвине он не упоминал?
– А как же! Он более или менее привел его в норму. Говорит, что есть явные признаки выздоровления. Теперь Марвин находится на уровне развития четырехлетнего ребенка… но талантливого ребенка, как пишет Джексон.
– Ты собираешься съездить к нему?
– Наверное.
Они осторожно спустились вниз и посмотрели назад, туда, откуда пришли. Лишившись красок, дюны стали напоминать застывшие морские волны, омывающие римские развалины.
– Ты будешь подписывать какие-нибудь договора на фотоработы перед возвращением в школу?
– Да. «Иерусалим-пост» заказал материал об упадке крупных американских синагог, и я думаю, что начну с Филадельфии.
Сол махнул рукой телохранителям, которые дожидались их под сводами колонн. Один из них закурил сигарету, и она загорелась красным глазом в сгущавшейся тьме.
– Фоторепортаж, который ты сделала о рабочих арабах в Тель-Авиве, был превосходен, – заметил Сол.
– Ну, надо же смотреть правде в лицо, – немного надменно ответила Натали. – С ними обращаются как с израильскими неграми.
Они остановились на дороге у подножия холма и несколько минут стояли молча. Несмотря на холод, им почему-то не хотелось возвращаться в освещенный дом, где их ожидали тепло, возможность вести непринужденную беседу и спокойный сон.
– О Сол! – вздохнула вдруг Натали и прижалась к его груди, чувствуя, как его борода щекочет ее щеку.
Он неуклюже похлопал ее по спине забинтованной рукой. Как бы он хотел, чтобы это мгновение длилось вечно, даже несмотря на то, что оно было окрашено печалью. Позади тихонько шуршал песок в своем постоянном стремлении засыпать все, сотворенное человеком.
Натали слегка отстранилась, вытащила из кармана салфетку и вытерла нос.
– Черт побери, – пробормотала она сквозь слезы. – Прости, Сол. Думаю, я хотела сказать «шалом», но, похоже, у меня не получается.
Он поправил очки:
– Запомни, шалом не означает ни «до свидания», ни «здравствуй». Шалом – это мир.
– Шалом, – прошептала Натали и вновь укрылась в его объятиях от холодного ветра.
Эпилог
21 октября 1988 г.
Прошло много времени. Я здесь счастлива. Теперь я живу на юге Франции, между Каннами и Тулоном, но, увы, не слишком близко от Сен-Тропеза.
Я почти полностью оправилась после болезни и могу уже передвигаться самостоятельно, но выхожу я редко. Необходимые покупки делают Анри и Клод. Иногда я позволяю им вывезти себя в Италию, к югу от Пескары, а иногда даже в домик в Шотландии, чтобы посмотреть на него, но и эти поездки становятся все реже.
В холмах за моим домом раскинулось брошенное аббатство, до него рукой подать, и я часто прихожу туда посидеть среди развалин и диких цветов. Я думаю об одиночестве и воздержании, а также о том, насколько все зависят друг от друга.
Только теперь я начала ощущать свой возраст. Конечно, я понимаю, это вызвано моей долгой болезнью и приступами ревматизма, которые мучают меня вот такими же промозглыми октябрьскими вечерами, как нынешний, но чувствую, что на самом деле скучаю по знакомым улицам Чарлстона, по своему старому дому и тем последним дням, которые провела там. Увы, это бесплодные мечты. Туда я никогда больше не вернусь.
Когда в мае я посылала Капли похитить миссис Ходжес, я еще не знала, какое применение найду старухе. Временами мне казалось, что это лишняя трата сил – сохранять ей жизнь в подвале дома Ходжесов, пытаться перекрасить ее волосы в такой же, как у меня, цвет и экспериментировать с различными лекарствами, которые могли бы вызвать у нее симптомы, напоминающие мое заболевание. Но в конце концов усилия оправдали себя. Семейство Ходжесов хорошо послужило мне, и я поняла это, когда дожидалась Говарда во взятой напрокат машине «скорой помощи» в квартале от собственного дома. Большего и желать было нельзя. Учитывая состояние здоровья старухи, может, ее и не стоило привязывать к кровати. Хотя сейчас я не сомневаюсь: не прими мы этих мер предосторожности, она бы спрыгнула со своего погребального костра, бросилась вон из горящего дома и расстроила бы весь тщательно подготовленный сценарий, ради которого я пожертвовала столь многим.
Бедный мой дом. Мое дорогое семейство. У меня до сих пор наворачиваются слезы, когда я вспоминаю о том дне.
Первое время Говард служил мне верой и правдой, но, когда я прочно обосновалась на новом месте и убедилась, что меня никто не преследует, я посчитала: будет гораздо лучше, если с ним произойдет несчастный случай где-нибудь подальше отсюда. Клод и Анри – уроженцы этой местности, происходят из семейства, которое хорошо служило мне много десятилетий.
Я сижу здесь и жду Нину. Уверена, что она захватила контроль над всеми низшими расами – неграми, евреями, азиатами и прочими, и уже одно это не позволит мне вернуться в Америку. О, как же прав был Вилли еще в первые месяцы нашего знакомства, когда мы сидели в венском кафе и вежливо слушали его разглагольствования о том, что Соединенные Штаты стали страной дворняжек, рассадником недочеловеков, которые только и ждут момента, чтобы уничтожить чистые расы.
