Зампрокурора встал и пожал плечами.
– Ладно, люди, поеду я домой. Там лучше думается. Ты это, Егор, крепчай. Соболезную, и все прочее. Однако жить дальше надо, понял? Надо жить. Я перезвоню, Антон Павлович.
В дверях, оставшись с судьей тет-а-тет, добавил:
– Как понимать, говоришь? А вот так и понимай. Тебя заказали. Не знаю, кто был тот малый в пуховичке, да только вряд ли это твой кровник. Кургузов хоть и чмо, но, как мне думается, не дебил. А за пять тонн «зеленых» судью убрать… – Пащенко криво усмехнулся. – Ты только свистни. И тут же найдется полтора-два десятка должников, которым братва приставила ножи к горлу. За страх перед правильными пацанами и соседа, и судью уберешь. Я бы сам убрал, да долгов не имею.
– За что же ты так судей ненавидишь?
– Да не судей, – поморщился Пащенко. – Соседа. Что ни ночь, то пьянка. Жена уже два раза прибегала. Вот я и думаю – побегает ко мне жена, побегает, а когда совсем прижмет, найдет тысячу долларов, а потом отморозка для этой тысячи. И соседа не станет. Так что твои подозрения о том, помолодел ли Кургузов, окреп ли, – е-рун-да. Я часов в одиннадцать позвоню.
Замок щелкнул, и Струге почувствовал, что в комнате изменился даже запах. Саша до сих пор не выходила из комнаты, ей не давало покоя понимание того, что вчера вечером она пекла оладьи сегодняшнему мертвецу.
– Парень, – плакала она, прижимая кулак к губам, – даже вещей хороших себе нажить не успел. Ты видел его свитер? Штопаный-перештопаный…
Дался им с Пащенко этот свитер!! – хотелось заорать Антону. Вместо этого он вернулся на кухню и посмотрел на пустую бутылку. Водка ушла в троих мужиков, как в сухую землю.
Приоткрыв форточку, чтобы морозный воздух вынес остатки табачного дыма, Струге хлопнул по плечу Егора и направился в свой атлетический зал. Там он собственноручно разложил раскладушку, выложил на нее матрац и сверху положил стопку белья. И, едва успев выйти из комнаты, услышал телефонную трель.
«Пащенко».
Это был не зампрокурора. Уже знакомый голос заставил Струге сжаться от ярости. Напрячь тело, чтобы раньше положенного срока не выплеснуть гнев.
– Антон Павлович?
– Послушай, дружок, – играя желваками, тихо произнес Антон. – Три часа назад ты подверг свою жизнь большой опасности.
– Вот видите, – заметил голос. – Не прошло и трех дней, как вы стали наконец-то узнавать меня. Уже не спрашиваете, кто интересуется да кто спрашивает. А о какой угрозе вы говорите? Я что-то не понял.
– Ты все понял. И мой долг сообщить, что не стоило заводить себе кровников сразу после того, как вышел на свободу. Не могу поверить, что ты зачеркнул свою жизнь из-за судьи, который влепил тебе восемь честно заработанных тобой лет из пятнадцати возможных. Дал бы мне прокурор денег за твой приговор – вот тут я бы тебя понял. Не убивал бы ты в девяносто пятом ту женщину, и я тебя отправил бы на мучения незаслуженно, может, и получился бы у нас сейчас разговор. А так… Я ведь тебя не прощу за этого пацана. Ты об этом подумал?
– Плохо? – раздался в трубке металлический скрежет. Казалось, что это проворачиаются на холоде составляющие только что заведенного на холоде двигателя. – Тебе плохо, и поэтому мне хорошо. Может, ты хотя бы сейчас поймешь, что значит казнить, когда в силе миловать. Увидимся.
Струге уложил трубку в гнезда. Иллюзии вытекли через распахнутую форточку, осталась реальность. А она обещала страх. Если не за себя, то за Сашу. И, наверное, за того мальчишку, который молча и покорно, словно так положено, ушел в «тренажерный зал» и улегся на раскладушку.
Антон слышал, как скрипнули ее дюралевые суставы.
Этой ночью, с шестого на седьмое ноября, в Тернове произошло неординарное событие. Престранное, если выразиться более точно.
Николай Кузьмич Севостьянинов, заядлый рыбак и выпивоха, отправился на рыбалку. Это не то событие, о котором пойдет речь, ибо Николай Кузьмич Севостьянинов, вдовец и сторож водной базы, занимался этим регулярно. Его не останавливал ни рыбнадзор, с которым он так и не научился жить в согласии, ни время года, ни степень опьянения. Неординарность события заключается в том, что на этот раз он не вернулся к причалу.
Пообещав отдыхающей в одном из домиков семье начальника уголовного розыска города судака килограмма на три-четыре («Ну, возможно, будет мелочь, но весом не обману»), он залил в мотор своей плоскодонки литр бензина, проверил блесны и удилища и под мерное урчание захудалого «Вихря» растаял в вечерней дымке начинающей леденеть реки.
К обещаному сроку – к десяти часам – он так и не вернулся. Начальник УР Тернова справедливо решил, что в это время года судак берет не так жадно, и удовлетворился вместе с семьей бутербродами. Однако Кузьмич не вернулся и к одиннадцати. Это было удивительно, так как, несмотря на степень опьянения, а она у Севостьянинова менялась в зависимости от количества выловленного минувшим днем судака, он ни разу, что называется, не «прокалывал стрелку». Обещал три килограмма к десяти – и к десяти привозил. Казалось, он один знал, где на Терновке в ноябре эти три килограмма можно взять.
В двенадцать старый сыщик забеспокоился, а в половине первого ночи позвонил в ГУВД и сообщил, что, как ему кажется, случилась беда.
Дежурный по ГУВД связался с «водомутами» – как все, где таковая имеется, называют водную милицию, и те отправили на Терну два катера. Прочесав предполагаемый участок водной глади площадью несколько квадратных километров, они сообщили, что обнаружены лишь бакены, которые, собственно, никто и не терял.
«И вообще, – сказали они дежурному, – в это время суток и в это время года на моторке со спиннингом может отправиться либо маразматик, либо Посейдон».
– А маразм – это не основание для правоохранительных органов прекращать поиск лиц, без вести пропавших! – возмутился начальник УР, выслушав по «сломанному телефону» сообщение дежурного.
Завел мотор еще одной лодки и отправился на поиски сам. Ему повезло больше. Лодка Кузьмича прибилась к берегу в километре от того места, знанием которого он хвастался, отправляясь за судаком. Но это была лишь лодка, в которой лежал спиннинг с леской, опущенной в воду.
Сообщив о находке дежурному, начальник стал дожидаться второго пришествия «водомутов» и, чтобы не замерзнуть окончательно, решил сделать пару забросов.
Но не сделал ни одного. Когда он вытянул блесну для броска и уже размахнулся, чтобы послать ее в кромешную тьму, в огне стоящего в его лодке фонаря «летучая мышь» заметил странную вещь. Вещь имела размеры три на пять сантиметров и болталась на крючке воблера. Остановив замах, начальник УР перехватил лесу рукой и поднес удививший его предмет к лицу.
Это был клочок материи, на котором в ряд располагались несколько рисунков. Таз, внутри которого стоял знак «40 °C», утюг с черной точкой и – то ли римская цифра, то ли латинская буква «L». Понять было трудно, потому что как раз в этом месте на ярлыке виднелось бурое пятно. Озябший сыщик некоторое время не мог сообразить, что попало ему в руки, когда же, согревшись стопкой из «дежурной» четушки, оттаял, понял. На его ладони лежал ярлык, который заводские портные обычно крепят к внутренней части воротника мужского джемпера. Мужского – сыщик был уверен, потому что на ярлыках женских вещей силуэты мужиков не вырисовывают.
– Интересно, – пробормотал старый лис.
Лодку закрепил веревкой за прибрежную корягу, спиннинг оставил в лодке, ярлычок спрятал в карман, а сам вышел на берег. Казалось, он точно знал, что нужно искать. Нюх старого сыскаря за всю жизнь подводил всего два раза. Впервые, когда он вместо гарантированного поступления на физфак МГУ решил податься в милицию по комсомольской путевке. А второй в июле прошлого года, когда дал бесам из жилищной комиссии уговорить себя не брать предложенную трехкомнатную квартиру от ГУВД, потому что стоял в очереди на четырехкомнатную. В итоге вместо предсказуемого будущего известного физика он стал известнейшим в Терновской области разобщителем преступных сообществ, так и оставшимся на сорока восьми квадратах жилой площади с семьей из пяти человек. Слава богу, что старшая дочь вышла замуж и дала увезти себя для прохождения дальнейшей службы куда-то в Даурию.
А больше никто не мог вспомнить ни единого случая, чтобы интуиция старого сыскаря его когда-нибудь подвела. Нет, никто не мог…
И она не оплошала и на этот раз. Кузьмич лежал в пятидесяти метрах от того места, где сонные речные волны накатывают на песок. Видимых повреждений видно не было, а искать их при тусклом свете «летучей мыши», да еще тогда, когда на Кузьмиче морской бушлат, прорезиненный плащ и ватные штаны, было трудно.
Но старик был мертв. С открытыми глазами не спят даже лунатики. Даже после литра водки. А литр – вот он. Пустая бутылка из-под сорокоградусной с величавым названием «Хозяин тайги».
