— У кого согласно твоей инструкции поднимется рука на бабу с ребенком? — зло перебивает его Бурлак. Он круто разворачивается к Савелову и буравит его глазами. — Если только у тебя, Савелов!
— Не забывайтесь! — вспыхивает тот.
— Уж не забудусь! — вскидывается Бурлак. — Век помнить буду!..
— Отставить разговоры! — осаживает их Сарматов. А перед глазами его вновь всплывает сизая льдина, на которой большим черным крестом распласталась фигура мертвого человека.
В окулярах бинокля — скособоченная буровая вышка, нависающая над сгоревшей дотла платформой, вокруг которой разбросаны ржавые трубы и металлический хлам, бывший когда-то грузовиками, бульдозерами, вездеходами и еще бог весть какой техникой.
— Оставайтесь на месте, мужики! — оторвавшись от бинокля, говорит Сарматов. — Буровая. В двухстах метрах от нее вертолетная площадка. Летунами ориентир пристрелянный.
При приближении людей во все стороны расползаются, прячась в еще не успевшей пожухнуть траве, змеи, с писком вылетают из машинного отсека платформы летучие мыши. Затем над некогда обжитом людьми клочком земли устанавливается мертвая тишина, которую нарушает лишь скрип ржавых конструкций перекошенной вышки.
— Как на кладбище, слушай! — зябко ежится Алан.
— А это и есть кладбище, — говорит Сарматов. — Геологи из Тюмени здесь нефть бурили. Оказывали, так сказать, братскую помощь народу Афганистана... При Амине их всех вырезали, а буровую сожгли. — Сарматов оглядывается по сторонам и добавляет: — Смотрите под ноги, мужики! Здесь могут быть мины! Силин, проверь-ка их наличие на вертолетной площадке...
Тот без лишних слов покорно уходит к мощенной булыжником площадке, а группа приступает к исследованию буровой. Заглянув в машинный отсек, Сарматов вздрагивает и чувствует, как по телу начинают бегать мурашки, — прямо на него в упор, не мигая, смотрят чьи-то глаза.
Тут за спиной раздается смех Алана.
— Сова мышку кушать прилетела! — поясняет тот. — Не бойся, командир, тебя не съест! Ты для нее слишком большой.
— Фу-у! — против воли вырывается из груди вздох облегчения. Он еще несколько секунд смотрит прямо в глаза ослепшей от дневного света птице, затем берется за верещащий портативный передатчик: — Прием, Сашко!.. Что у тебя?.. Прием!..
— Командир, ты был прав!.. Здесь мины — штук шесть!.. Итальянские — с ловушкой, в пластиковых корпусах... Прием!.. — звучит из передатчика глухой, напряженный голос Силина.
— Понял тебя!.. Вертушке больше приткнуться некуда!.. До нее сорок минут — успеешь распатронить?.. Прием!..
— Приступаю, командир! Уведи мужиков — чохом могут сдетонировать... Прием!..
— Понял, увожу! — кричит в приемник Сарматов, потом поворачивается к Алану: — Блин, у вертушки и секунды не будет другую площадку искать!.. Подхватить нас и рвать — пока «Фантомы» движки заводят!..
Сарматов уводит бойцов в сторону. Группа укрывается за камнями в стороне от буровой. Воспользовавшись передышкой, Сарматов перебинтовывает плечо американца.
— Алан, подержи его руку, — просит он.
Алан берется за распухшую, фиолетовую руку американца и туг же отпускает ее со словами:
— Твой старик Антоха пришел!..
— Вижу! — кивает Сарматов. — Крупно не повезло мужику!
— Сармат, глянь! — в это время зовет майора Бурлак и передает ему бинокль.
В окулярах виден Силин. Он сидит на земле и рассматривает свои руки с трясущимися скрюченными пальцами.
— От напряжения пальцы свело — спекся Сашка! — говорит Бурлак и поднимается: — Пойду сменю, а то... не приведи господи!..
— До вертушки успеть надо, вместе пойдем, — говорит Сарматов и жестом подзывает Савелова: — Капитан, в случае чего будешь за командира. Действуй по обстановке... В Кабул как доберетесь, американца сразу к хирургу.
— В случае — чего? — недоуменно вопрошает Савелов.
Сарматов ничего не отвечает. Он поворачивается к Савелову спиной и идет вместе с Бурлаком к тому месту, где притаилась в земле чья-то нежданная смерть.
Силин по-прежнему сидит на земле и трясет перед лицом скрюченными пальцами. Увидев подошедших, он пытается вытолкнуть из перекошенного рта слова, но с губ срывается только хрип и мат.
— Иди, иди, Сашко! — говорит ему Сарматов. — Мы тут без тебя...
Дергающейся кособокой походкой Силин тащится к камням, за которыми укрылась группа. Глядя ему вслед, Бурлак сочувственно произносит:
— Укатали Сашку крутые горки, а орел был! Списывать придется...
Сарматов со злостью бьет кулаком по коленке:
— Я должен был в этот раз найти ему замену!
— Где бы ты за два дня такого громыхалу сыскал? — спрашивает Бурлак и, ступив на площадку, добавляет: — Почнем, помолясь, как говорила моя бабка.
Руки Сарматова освобождают корпус мины от земли и начинают свинчивать детонатор.
— Поддается? — спрашивает за его спиной Бурлак.
— Со скрипом, — отвечает Сарматов и просит: — Вань, скучно, спел бы?
— Эт можно! — кивает Бурлак. — Есть у меня один старичок, божий одуванчик, двадцать пять лет на «хозяина» отпахал... Зашел я к нему как-то с пузырем, так он мне такой фольклор на кассету напел, вот, слушай. — И Бурлак запевает негромким, но чистым голосом:
Я рано утром покину Пресню — Этап мне выпал на Воркуту, Там под конвоем, в работе тяжкой Я, видно, смерть свою найду...
Прервав песню. Бурлак подкидывает на ладони цилиндрический детонатор.
— Я со своей итальянкой, Лолобриджидой этой, договорился по-хорошему! — сообщает он и начинает шарить между булыжниками. — Есть, командир, еще одна! Софи Лорен ее назвать, что ли?.. Сармат, провод идет в твою сторону!..
— Вижу! — откликается майор. — Перекусываю!.. А ты пой...
— Софи идет как по маслу! — выкручивая второй детонатор, сообщает Бурлак и продолжает петь:
...Рассвет забрезжит по-над Москвою, И затуманит слеза мой взгляд...
— Провод от моей уходит под тебя! — перебивает Бурлака Сарматов. — Не шевелись — мина, по-моему, под тобой!
— Е-мое! Под булыжник сработали, суки! — расчистив землю вокруг башмака, шепчет Бурлак. Лицо его становится бледным, как у мертвеца.
— Предложения есть? — каким-то чужим голосом спрашивает Сарматов.
— Ты вот что, командир... коли в гости к богу без приглашения, так лучше одному! Уходи!
— Подожди!.. Что-нибудь можно сделать?.. Из любой ситуации должен быть выход!
— Выход, говоришь? Выход здесь один, и искать его я буду в одиночку! Понял, командир? Я сам!.. На тебе — группа!.. — срывается на крик Бурлак. — Ты только, знаешь что, Сармат, старичку тому последнее прости передай... Отец он мне... В пятьдесят три меня состругал... А теперь скорей уходи, Игорь: не ровен час — нога дрогнет!..
Не сводя с Бурлака взгляда, пятясь спиной, Сарматов покидает площадку.
Бурлак поднимает вверх руку со сжатым кулаком.
— Прорвемся, командир! — кричит он. — Кому суждено быть повешенным, тот не утонет!
Бурлак смотрит вокруг: на ущелье, снежную гряду хребтов, утреннее в розовых перистых облаках небо и, перекрестившись, отрывает от мины башмак.
— Не дотрагивайся до нее! — кричит Сарматов. — Уходи!.. Уходи, Иван!
Но Бурлак становится перед миной на колени и, подсунув ладони, выдергивает ее из грунта.
— Ложись, Игорь! — кричит он.
Балансируя на влажных от росы валунах, Бурлак доходит до ручья и, осторожно опустив свой страшный груз в воду, одним рывком бросается за камни и зажимает руками голову. Рядом падает Сарматов. Некоторое время они лежат без движения, ожидая, что вот-вот раздастся страшный взрыв, но тишина по-прежнему прерывается лишь шелестом травы да попискиванием грызунов. Первым приходит в себя Бурлак.
— Артистка, мать ее!.. — восклицает он и с удивлением спрашивает: — Дождя-то вроде не было, Сармат!
— Какого дождя?.. — удивляется Игорь.
— Ты мокрый, как цуцик! Выжми портки-то!
— Ладно тебе! — отмахивается тот. — Скажи лучше, чем песня заканчивается?
— Какая песня? А-а... постой-ка... Постой... Не-е, не могу вспомнить! Будто память отшибло! — качает головой Бурлак. Он смотрит на часы, потом на небо. — Однако вертушка опаздывает...
Сарматов кивает и, стараясь не встречаться с Бурлаком взглядом, уходит к вышке, бросив на ходу:
— Пойду мужиков ближе перебазирую.
Влажный зной наполняет ущелье, над которым нависают ослепительно белые, заснеженные вершины хребта. Группа распласталась на камнях в стороне от вертолетной площадки. Под кустом с большими, похожими на лопухи листьями мается на носилках американец. Ему, по всей видимости, стало еще хуже. Он кричит что-то в бреду, рвется встать, но примостившийся рядом Алан силой вжимает его в носилки.
— Вах, вах, вах! — цокает он языком. — Худа, совсэм худа, бедный янки!
Сарматов смотрит на небо, переводит взгляд на часы и хмуро произносит:
— Мужики!.. Мы здесь уже шесть часов паримся. Похоже, напрасно ждем — уходить надо!..
