Балык был мужчиной неопределенного возраста с круглой добродушной физиономией, с которой как-то не сочетались колючие цепкие глаза. Одет он был в обычный обтерханный пиджачок, а на левой руке горело «северное солнце» — татуировка, которую наносили те, кто побывал за полярным кругом не по своей воле. Он стрельнул глазами в Кота и, по крайней мере на вид, остался доволен осмотром.
— Ты, значит, Кот? Ну, садись. Пить будешь?
— Буду.
— Эй, Марта, бутылку и две порции солянки! — крикнул он, даже не обернувшись.
Одна из официанток, которых другим посетителям приходилось долго и упорно дозываться, тут же метнулась в сторону кухни.
К этому человеку Леху послал Старков, сказав, что он, мол, по старой дружбе окажет любую помощь. Прохоров при очередной встрече притащил от Мельникова все, что удалось узнать об этом человеке. Неизвестно зачем, но Прохоров поведал и то, чего явно не было в официальных справках. Тип, с котором Кот сейчас сидел за столиком, был весьма интересным персонажем.
Он являлся сыном некоего комбрига Абросимова. Во время Гражданской войны этот красный командир более всего прославился массовым применением децимаций. Поэтому неизвестно, кто его больше боялся — свои или чужие. Потом Абросимов еще больше отличился в 1920 году во время крестьянских восстаний на Тамбовщине, приказав стрелять газовыми снарядами по лесам, где скрывались повстанцы. Это показалось чересчур крутым даже большевикам — и Абросимова хотели шугануть из армии, но, по слухам, за него вступился сам Тухачевский. Под его мощным прикрытием карьера Абросимова двигалась вполне успешно, пока не погорел сам маршал. В результате, когда покровителя послали в расход, комбриг, ставший японским шпионом, отправился на 25 лет на народные стройки социализма. Его четырнадцатилетний сын Сережа, соответственно, в детский дом. Но там ему не понравилось — и он вскоре сделал оттуда ноги. Во время скитаний по стране его подобрала, обогрела и приставила к делу банда домушников. В новой компании Сережа быстро освоился и в 1939 году отправился вслед за папой — с той лишь разницей, что не за политику, а за вульгарную уголовщину. Оказался на Колыме, где прислонился к «черной масти». Среди блатных он сделал хорошую карьеру и довольно быстро стал «вором в законе». Вскоре после освобождения попался на ограблении продовольственного магазина в Среднекане. То есть, даже не выехав с Колымы, снова отправился в лагерь. Ну и так далее.
В общем, когда папу в 1956 году выпустили и признали жертвой культа личности, сын находился в очередной отсидке. Как и положено, в лагере «вору в законе» Балыку было не так уж и плохо, а на воле — еще лучше. Так продолжалось до начала шестидесятых, когда партия и правительство решили «покончить с профессиональной преступностью». Балык попал в знаменитую «шестерку» под Магаданом, где «законников» всячески прессовали, пытаясь заставить их отречься от воровского звания. Впрочем, оттуда его довольно быстро выпустили по амнистии. Вот тут-то все и началось. По воровскому миру пошли слухи, что Балык ссучился. Может, оно было и не так — менты в те годы любили пускать такую «парашу» о ворах. Но к слуху многие отнеслись серьезно — и Сергей оказался в стороне от основных дорог преступного мира. С ним никто из блатных дела иметь не желал.
Впрочем, Балык не очень огорчился. Он перебрался во Владивосток и стал осваивать новую профессию. Собрал вокруг себя группу местной шпаны, которая до того бездарно тратила силы на всякие глупости вроде взаимного мордобоя и грабежа одиноких прохожих, — и направил их на серьезное дело. Во Владивостоке, как и в любом порту мира, множество людей добывают себе средства на хорошую жизнь, отираясь возле моряков. Это и проститутки, и всякие разные скупщики шмоток, торговцы наркотиками и так далее. В общем, Балык и его ребята обложили всю эту публику данью. Дело пошло хорошо. Когда другие воры опомнились и решили тоже заняться чем-то подобным, к Балыку было уже не подступиться. Так что волей-неволей, с ним приходилось считаться.
Официантка принесла водку, солянку и тарелку с мясным ассорти. Балык поднял стакан.
— Ну, давай. Как там Рваный?
— Процветает.
— Молодец. Умный мужик. Я-то, дурак, только недавно понял, что воровать — глупо. В натуре. Украл, пропил, получил пять лет. А теперь я хорошо живу — и никто меня не тронет. Рваный еще при Сталине сообразил, как можно золотишко налево задвигать. Хорошо мы с ним поработали. Как там у поэта Некрасова: «отец, слышишь, рубит, а я отвожу». Только все наоборот было. Я рубил, он возил. Что, все тем же промышляет?
— Да так…
Честно говоря, Кот так до сих пор и не понял, чем конкретно занимается его шеф. Но, с другой стороны, в чем еще может состоять «большое дело» на Колыме? Особенно, если этим сильно интересуются неслабые ребята из КГБ?
— Ладно, я в чужие дела не лезу. А по старой дружбе почему бы не помочь? В чем дело?
— Мне людей подобрать нужно. Человек десять. Из бичей, на сезонную работу.
— Господи, всего-то! С каких пор такого добра у вас в Магадане недостает?
— Нужно так, чтобы тихо. У нас, как на витрине, — все на виду, Рваный сказал, что вы можете.
— Что ж, сейчас прикинем…
Балык задумался. Он был отнюдь не дураком и за свою бурную жизнь, проведенную большей частью в разных экзотических уголках нашей страны, видел всякое. Со Старковым он когда-то и в самом деле делал хорошие дела на золоте. Рваный тогда работал начальником геологической партии. Балык, недавно освобожденный, но еще не выпущенный с Колымы, организовывал ему скупку золота через свои воровские связи. Год назад Старков нашел старого знакомого. Выпили, поговорили. Рваный дал понять, что скоро вновь начнутся дела — да такие, что мама не горюй. И вот началось. Рваному понадобились рабочие — чтобы все было по-тихому. Что-то там затевается очень серьезное. Балык колебался. В самом деле, живет он теперь спокойно, над головой не каплет. Ментам взять его не за что. А тут надвигаются дела, за которые корячится расстрел. Но, с другой стороны, — а чем он рискует? Надо помочь.
— Ладно, можно все сделать. Из старой дружбы — сам отправлюсь с тобой. Подожди-ка.
Балык приподнялся и сделал приглашающий жест кому-то в противоположном углу. Там сидела компания крепких ребят — из тех, кого не хотелось бы встретить в темном переулке. В отличие от других развеселых завсегдатаев кабака они сидели тихо и трезво. От компании отделился детина, судя по виду, изрядно потрудившийся на борцовском ковре. Стрижен он был «под бокс» и одет в нейлоновую красную куртку и широкие штаны. Детина подошел к столику и почтительно замер рядом.
— Вовик, поедешь сейчас с нами.
Они вышли из кабака, за ним размашистой матросской походочкой потопал Вовик. Прошли пару сотен метров и остановились у скромного «Москвича-403». Забрались внутрь, Вовик сел за руль, и машина покатила по улицам, на которых уже зажглись фонари.
Коту во Владивостоке бывать еще не приходилось. Он отметил лишь, что машина миновала широкие улицы и катила по каким-то задворкам. Фонари здесь уже отсутствовали. Вскоре дорога вновь вывернула к океану, но это был уже не нарядный центр, а черт-те что. На берегу громоздились какие-то раздолбанные металлические конструкции, вытащенные на берег буксиры, корабельные котлы и прочий хлам. Сплошная мерзость и запустение.
Наконец «Москвич» подкатил к строению барачного типа. Никаких признаков жилья вокруг не наблюдалось. Когда машина приблизилась, из окон барака начали выскакивать люди.
— Тормози! — приказал хозяин машины. Он торопливо открыл дверцу и заорал:
— Что за шухер? Это Балык! Мне с Зубом поговорить надо.
Тени, уже пристроившиеся бежать, стали потихоньку возвращаться.
— Так бы и сказали. А то мы вас за ментов приняли. А Зуб — он внутри чифирит…
— Пойдем.
Визитеры вошли в перекошенную дверь барака. Внутри горела керосиновая лампа, а в одном из углов весело потрескивала печка системы «буржуйка». По стенам тянулись нары, на которых шевелились люди. Стоял мощный аромат плохого курева, давно немытых тел, портянок и грязных сапог. Около печки за столом, сооруженным из железного листа, сидел небритый мужчина в солдатском ватнике, с металлической кружкой в руке. Лицо его во тьме разглядеть было трудно, но поражали глубоко запавшие горящие глаза.
Такое Кот видел много раз во время своих скитаний по северным краям. Это были бичи, без которых ни Сибирь, ни Дальний Восток существовать бы не могли.
Кто такой бич? Как правило, это человек, который вышел из зоны и понял, что воровать ему больше неохота. Но впрягаться в нормальную жизнь у него тоже нет желания. Потому что нравится ему жить, как ветер в поле. Нынче здесь, завтра там. Нравится, вот и все. А что касается средств для жизни — так за Уралом много есть мест, где никто не спросит ни документов, ни, тем более, трудовую книжку. Только работай. Или воруй. Но по мелочи, так, чтобы не поймали.
