Боб вскинул винтовку на плечо, проверил компас и отправился вниз по склону.
Земля была голой, практически лишенной растительности, как будто здесь совсем недавно взорвалась ядерная бомба, уничтожившая все живое. На неровной поверхности лежал снег, и в одних местах его слой был толстым и пушистым, а в других – на удивление тонким. Боб дважды споткнулся о камни, невидимые под гладкой белой пеленой.
Снегопад продолжался, и снежинки больно били его в лицо. Но яростный ветер утих, и снежные дьяволы больше не крутились вокруг белыми смерчами, бросая ему жестокий вызов. Боб даже не слышал ветра. Он спускался с горы по диагонали, чуть ли не бегом, чувствуя, как толстые рубчатые подошвы врезаются в твердую промерзшую почву, и пытаясь поймать ритм, который позволял бы двигаться быстро, но в то же время без излишнего риска. Он тяжело дышал и уже начал потеть в своей меховой куртке. Впереди показалась полоса голого камня, и он свернул в сторону, чтобы обойти ее.
Время от времени Боб останавливался, опускал на глаза очки ночного видения и – ничего не видел. Впереди и ниже, словно твердая непроницаемая стена, протирались облака. Сквозь очки облака казались зелеными, они почти не отличались от снежного покрова и с такой силой отражали свет, что нельзя было разглядеть ничего, за исключением разве что мелькавших тут и там черных пятен камней.
Ему пришло в голову, что он мог совершенно неправильно рассчитать свое местонахождение. Он мог оказаться где угодно и сейчас бежит, как дурак, в какую-то совершенно ненужную ему пустую долину, где не будет никакого шоссе, никакого ранчо, никакой Джулии, никакой Салли, никакой Ники. Просто безжизненные просторы Запада, точно такие же, какими они были в то время, когда сюда вышел Иеремия Джонсон.
И что тогда?
Тогда ничего.
Тогда все кончено. Тогда он будет скитаться по горам, возможно, убьет какую-нибудь дичь. Он, конечно, выживет, но через три дня или через неделю, обросший бородой, он выйдет к людям и найдет совсем другой мир – без жены, с убитой горем осиротевшей дочерью, мир, в котором будет процветать все то, против чего он боролся, а все то, чего ему удалось достичь, исчезнет. Соларатов с толстой пачкой денег в кармане вернется в Москву к блинам и борщу.
«Иди! – приказал он себе. – Просто иди, отбрось эти мысли и сделай то, что должен».
Он посмотрел через плечо и обнаружил, что дело плохо: на востоке становилось заметно светлее.
Он помчался вниз по склону, пытаясь обогнать рассвет.
* * *
Восход озарил вершины гор.
Соларатов поежился.
Ему совершенно не было холодно. Он потянулся и извернулся всем телом так, что захрустели пальцы и все суставы, разгоняя оцепенение, которое начало охватывать его тело после долгого неподвижного лежания на земле.
Снег, облепивший его спину, осыпался. Итак, осталось сделать последний шаг. Он знал, что с ним все в порядке. Человек вообще может пробыть в снегу гораздо дольше, чем винтовка.
А вот с винтовкой все не так просто. Смазка на морозе может загустеть, превратиться в вязкую массу, свести на нет настройку спускового механизма, помешать движению затвора. Газы, образующиеся при сгорании пороха, окажутся не настолько горячими, какими им следует быть, и пуля полетит по иной, совершенно непредсказуемой траектории. Металл и стекло сожмутся под действием холода, и прицел уйдет из пристрелянного положения. Пар от его дыхания может попасть на линзы и затуманить поле зрения. Что угодно может не сработать. Существуют сотни причин, из-за которых хороший выстрел может оказаться никудышным.
Соларатов открыл затвор «ремингтона» и потянул рычаг на себя. Нет, ничто не препятствовало легкому плавному ходу; масло нисколько не загустело.
Он медленно, чрезвычайно медленно подал затвор вперед, пока механизм не дошел до упора, а затем повернул рычаг на пять сантиметров вниз и почувствовал, как затвор встал на место.
Не укладываясь в положение для стрельбы, он обхватил ладонью пистолетную рукоять винтовки, просунул палец в скобу спускового механизма, почувствовал изгиб спускового крючка. Погладил его пальцем через перчатку. Без сознательного приказа указательный палец легонько надавил на крючок, какое-то мгновение ощущая упругое сопротивление, а затем спусковой механизм щелкнул – такой звук, как будто отломилась ручка у чашки из костяного фарфора. Идеально: два килограмма, ни больше, ни меньше.
Соларатов подтянул винтовку к себе и внимательно рассмотрел дуло, на котором было закреплено оптимизационное устройство фирмы «Браунинг», гасившее вибрацию ствола. Крепление было безукоризненно плотным.
И наконец он снял перчатку, расстегнул молнию своей меховой куртки, просунул руку под несколько слоев одежды и добрался до кармана рубашки, где хранилась пластмассовая коробочка с двадцатью патронами. Рядом с сердцем. У самого теплого места на его теле. Сняв крышку, он вынул четыре патрона. Затем аккуратно засунул коробочку обратно в карман, чтобы патроны не теряли тепло. Открыл затвор и один за другим вставил патроны в магазин. Почему-то это занятие всегда доставляло Соларатову большое удовольствие. Это было самое сердце, самая суть винтовки: преодолевая легкое сопротивление пружины, осторожно ввести патрон за патроном в камеру магазина, медленным, плавным движением затвора завершить синкопой их единение, и наконец, в финале, затвор запирается с таким же весомым звуком, как и дверь банковского сейфа.
Никаких предохранителей. Он уже очень много лет вообще не пользовался предохранителями. Не верил в них. Если ты используешь предохранитель, значит, не доверяешь себе. Если ты полагаешься на прихоти механики, значит, напрашиваешься на неприятности. Просто держи палец подальше от спускового крючка, пока мишень не окажется на мушке. Вот и все.
Соларатов подышал на руку и перевел взгляд вниз, на дом.
В чуть зародившемся утреннем свете дом стал виден лучше. Все так же горел свет в одном из окон на втором этаже, но теперь к этому световому пятну добавилось такое же на первом. Его оранжевый жар так и пылал в ночи. Со своей позиции Соларатов видел только одно окно, остальные заслоняла крыша крыльца. В глубине этого единственного видимого окна время от времени передвигалась какая-то фигура. Вероятно, женщина готовила завтрак, а что же еще? Она варила кофе, жарила яичницу, кипятила молоко, чтобы сварить кашу для ребенка.
Но которая из женщин? Жена агента ФБР? Или жена снайпера? Именно поэтому он не мог сейчас всадить пулю в эту тень. А вдруг это окажется не та женщина? Соларатов не мог позволить себе еще одну неудачу; к тому же вряд ли когда-нибудь еще обстоятельства сложатся так же благоприятно для него.
«Не торопись, – сказал он себе. – Не делай никаких движений до тех пор, пока не будешь полностью уверен».
А свет все разгорался, хотя вроде бы каждая следующая секунда ничем не отличалась от предыдущей. Просто цвет понемногу сменялся с черного с серо-свинцовой окантовкой на серо-свинцовый с серой окантовкой. Облака нависали все так же низко, хотя снег из них уже не сыпал. Солнца сегодня не будет. Пройдут часы, прежде чем кто-нибудь сможет добраться сюда на вертолете, еще больше времени потребуется для того, чтобы добраться сюда по земле; разве что на снегоходах можно успеть раньше. Ну что они тут застанут? К тому времени он уже будет далеко-далеко, и никто не сумеет связать его с совершившимся преступлением.
Телефон!
Ну конечно же! Последняя деталь, о которой он напрочь забыл и которая может погубить его!
Он стреляет, убивает женщину и уходит. Но вторая женщина видит ее мертвое тело в снегу, сразу же набирает номер телефона и соединяется с офисом шерифа. Оттуда вызывают по радио патрульных на снегоходах, которые дежурят где-нибудь неподалеку на шоссе. Они доберутся сюда за считанные минуты, не снижая скорости, взлетят по склону и быстро обнаружат его следы. Они сообщат о его местоположении. Сюда будут высланы другие полицейские. И он закончит свою карьеру на выбранной наспех, негодной огневой позиции в этом позабытом Богом уголке Америки, убитый из охотничьего ружья каким-нибудь деревенским увальнем, который ради развлечения помогает шерифу или следит за порядком в заповеднике.
Соларатов вновь впился взглядом в дом, тщательно исследовал его и вскоре заметил паутинку телефонного провода, отходившего от столба, вкопанного возле дороги, и спускавшегося к дому. Его глаза расширились от изумления.
Линия уже была повреждена! Провод оборвался под тяжестью снега!
Да, воистину это было предзнаменование! Словно Бог, которого, как его учили, не существовало, пришел ему на помощь и не просто устроил снежный буран, чтобы закрыть все дороги, но и оборвал телефонную линию! Может быть, Бог был коммунистом?
Снайпер улыбнулся, вернее, почти незаметно растянул губы.
