Он указал на конверт:
— Видите? Ни обратного адреса, ни, разумеется, штемпеля, только моя фамилия — и та напечатана. Очевидно, что это дело рук бесчестного человека. И все же непонятно, зачем было тратить время на сей примитивный пасквиль? Честно говоря, я даже подумал, не показать ли его декану, хотя, небо свидетель, мне вовсе не хочется вновь поднимать шум вокруг имени Эдмунда.
Теперь, когда первое потрясение осталось позади, я через силу спросил:
— А что там написано?
— Можете взглянуть, если хотите, — пожал плечами Джулиан.
Я взял письмо, Фрэнсис пристроился рядом. Текст был напечатан через один интервал и занимал пять-шесть листов малого формата. Некоторые буквы были черные снизу и красные сверху — знакомая картина. У машинок в круглосуточном зале библиотеки всегда заедало переключатель цвета ленты.
Первые же строки этого обрывочного, бессвязного послания убедили меня в его подлинности. Я пробежал его наискось и не могу воспроизвести подробности, но помню, что в голове у меня промелькнуло: «А ведь Банни был куда ближе к нервному срыву, чем мы думали». Буквально в каждом предложении встречались непристойности и ругательства; я бы никогда не подумал, что Банни осмелится использовать подобную лексику, обращаясь к Джулиану. Хотя подписи не было, некоторые детали недвусмысленно указывали на то, что повествование ведется от лица Банни Коркорана. Текст изобиловал характерными орфографическими ошибками, но Джулиану они, к счастью, вряд ли что-нибудь сказали — Банни, знавший за собой этот грех, всегда просил кого-нибудь проверить его работу перед сдачей. Впрочем, возможно, даже я усомнился бы в авторстве, если бы не упоминание осеннего убийства. «Он просто сучий выродок, убийца, — гласило письмо (имелся в виду Генри). — Одного уже прикончил теперь и ко мне подбирается. Остальные с ним заодно. Того фермера которого они в ноябре грохнули, его фамилия МакРи. Забили мужика насмерть хотя точно не знаю». Среди прочих обвинений попадались справедливые (секс между близнецами), но все вместе производило впечатление абсолютного бреда. Мое имя не упоминалось. Пьяно-покаянный тон письма был мне хорошо знаком, однако лишь много позже я сообразил, когда же, скорее всего, Банни сочинил эту депешу: в ту самую ночь, когда нанес мне эпохальный визит, либо перед ним, либо сразу после (вероятно, все же после, и если так, то мы чудом не столкнулись, когда я побежал в лабораторный корпус звонить Генри).
Кроме приведенного выше пассажа, я помню лишь одну фразу, отозвавшуюся во мне невыносимым стыдом: «Спасите меня Пожалуста!! пишу потому что только вы и можете мне помочь».
— Ну, не знаю, кто автор этой белиберды, но с орфографией он не в ладах. Впрочем, как и с пунктуацией, — объявил Фрэнсис, и Джулиан посмеялся. Видимо, он не допускал и мысли, что письмо действительно написал Банни.
Фрэнсис задумчиво перебирал листочки. Дойдя до предпоследнего, немного отличавшегося от других размером и цветом, он перевернул его:
— Такое впечатление, что…
— Да? — вежливо спросил Джулиан.
— …что господину Анониму не мешало бы заменить ленту, — закончил Фрэнсис после паузы. Сказать он собирался совсем не это — секунду назад мы оба увидели, что на обороте предпоследнего листа красуется эмблема отеля «Эксельсиор» — четыре узорчатых зубца.
Я попытался отвести глаза, но слова HOTEL EXCELSIOR, ROMA притягивали взгляд как магнитом.
Проклиная себя за скупость, Генри потом рассказал нам, что Банни, незадолго до гибели, просил купить ему новую пачку почтовой бумаги — дорогущей бумаги верже английского производства. «Мы ходили по универмагу, и он выпрашивал без конца. Что мне стоило! Но я подумал, особого смысла уже нет…»
— Признаться, я не дочитал его, — сказал Джулиан. — Злоумышленник, кто бы он ни был, находился в крайне расстроенном состоянии духа. Разумеется, я не могу ничего утверждать, но, полагаю, это написано кем-то из студентов, как вы считаете?
— Да, сложно вообразить, что на такое способен преподаватель, — подтвердил Фрэнсис, небрежно переворачивая лист эмблемой вниз. Я знал, что на уме у него вертится то же, что и у меня: «Как бы нам его украсть? Как бы нам его?..»
Надеясь отвлечь Джулиана, я подошел к окну.
— Замечательные выдались деньки, не правда ли? Дивные, просто дивные. А всего лишь месяц назад землю покрывал снег… — Я разливался соловьем, едва соображая, что говорю.
— Да, погода стоит прекрасная, — раздался слегка удивленный голос Джулиана — увы, вовсе не оттуда, откуда хотелось бы. Я оглянулся — Фрэнсис так и стоял у стола. В этот момент Джулиан повернулся к вешалке, и я было возликовал, но стоило Фрэнсису протянуть руку, как Джулиан, накидывая плащ, уже обратил на нас выжидающий взгляд:
— Ну что, молодые люди, вы готовы?
— Конечно, — ответил Фрэнсис с напускным энтузиазмом. Пропустив нас в коридор, Джулиан запер кабинет, и мы, беседуя, направились к машине.
Обед был сплошной пыткой. Мы сидели за столиком у окна (слепящий блеск стекол только усиливал мое смятение) и без конца обсуждали злосчастное письмо. Кто написал его — кто-то из студентов? Или все-таки преподаватель? Может быть, аноним имеет зуб против Джулиана? Или против нас? Джулиан выдвигал самые разнообразные предположения; я в основном ограничивался поддакиванием, так что Фрэнсису пришлось взять разговор на себя. Он довольно успешно изображал непринужденность, разве что вино исчезало из его бокала подозрительно быстро.
Джулиан, насколько я мог судить, пребывал в уверенности, что стал жертвой розыгрыша. Но эмблема заставит его посмотреть на письмо совсем другими глазами — ему, разумеется, было известно, что Банни и Генри останавливались в «Эксельсиоре». Оставалось надеяться, что он его попросту выбросит. Однако Джулиана прельщали всевозможные тайны и интриги, и я чувствовал, что рассуждения на эту тему только начинаются. У меня из головы не шло его замечание насчет декана. Я понимал, что письмо нужно выкрасть — любым способом, хоть взломав кабинет. Однако даже этот вариант предполагал задержку до вечера. К тому же не факт, что Джулиан не возьмет письмо домой.
Я тоже приналег на вино, а с десертом заказал вместо кофе бренди. Фрэнсис дважды отлучался к телефону — я догадывался, что он пытается дозвониться до Генри, чтобы попросить его наведаться в кабинет, пока Джулиан пленен в «Бистро». Напряженная улыбка, с которой он возвращался к столу, говорила мне о провале лучше слов. Во второй раз до меня дошло, что ему нужно было сделать: притвориться, что идет звонить, а самому смотаться в Лицей. Я мог бы провернуть эту затею и сам, будь у меня ключи от машины. Тут меня посетила следующая гениальная мысль — нужно сказать, что я оставил в салоне какую-то важную вещь. Но Фрэнсис уже расплачивался.
По дороге на кампус я остро осознал, насколько мы привыкли к возможности обмениваться конфиденциальной информацией при посторонних — обычно мы могли, под видом афоризма или цитаты, бросить другу предупреждающую греческую фразу. Но в присутствии Джулиана это тайное оружие было бесполезным.
Джулиан не пригласил нас вернуться с ним в кабинет, мы распрощались в машине. Поднявшись на крыльцо Лицея, он помахал нам и скрылся за дверью.
Радушная улыбка сбежала с лица Фрэнсиса, и в тот же миг он со всего размаху саданул лбом о руль:
— Черт! Черт! Вот гадство! Ричард, мы пропали!
— Успокойся.
— Все кончено! Нас ждет тюрьма! — голосил он, обхватив голову руками.
Как ни странно, его истерика придала мне самообладания:
— Хватит орать. Надо подумать, как действовать.
— Слушай, давай просто смоемся. Если выехать прямо сейчас, затемно будем в Монреале. Продадим машину и сядем в автобус, ну, например, до Саскачевана или куда там еще. Заберемся в самую глушь, где нас никто не найдет.
— Фрэнсис, прекрати. Думаю, еще не все потеряно.
— Не все потеряно? На что ты надеешься?
— Для начала нам нужно найти Генри.
