Ему вдруг стало хорошо и спокойно… Он понял, что будет жить!
- Фросенька, - вдруг заговорил он, с трудом проворачивая во рту онемевший язык. – Ты, пожалуйста, дай мне еще водицы, да я посплю. Очень спать хочу.
- Попей, попей, родненький, - Фрося от радости, что он заговорил, едва не выронила кружку, ткнув ему трубкой в щеку. Но взяла себя в руки и напоила. Теперь уже она не отнимала кружку, пока он не напился.
- Ну, спи, родненький, спи… - она стала нежно гладить его колючий ежик волос на голове, и вдруг запела тихо- тихо, на полузабытом путником украинском языке:
Над ричкою, в чистим поли
Могыла чорние.
Дэ кров тэкла козацькая,
Травка зэлэние…
Веки Сербина смежились, и он впервые после ранения уснул здоровым сном, а не провалился в беспамятство…
Путник проспал сном младенца восемнадцать часов и проснулся ранним утром следующего дня с ясной головой с полностью восстановившейся памятью.
С этого дня он быстро пошел на поправку. Рана на спине затягивалась на глазах, и доктор – Михаил Артемович, не переставал удивляться способности его организма превозмогать болезнь.
Лишь язык еще долго не повиновался Леониду, цепляясь за шершавое небо и спотыкаясь на каждом слове. Но доктор стал давать ему полоскание – настой из каких-то степных трав, и Леонид начал говорить лучше, хотя всё еще очень медленно…
Сербин был единственным «лежачим» больным в сельской больничке, и доктор, приняв с утра немногочисленных пациентов, усаживался на табурет у койки Леонида, и они вели неспешные, долгие беседы «за жизнь». Фросенька, которая ни на шаг не отходила от больного, слушала их, раскрыв рот в детском изумлении, и часто Путник ловил взгляд её влюбленных глаз.
Они говорили о многом и, часто, разговор уходил в политику, заставляя, иногда, собеседников спорить до хрипоты. Доктор, придерживавшийся либеральных взглядов, пытался убедить Леонида, что новая власть – благо для простого народа, что теперь все средства производства станут народными и будут работать на народ и для народа. Что каждая кухарка может стать теперь даже председателем сельсовета и управлять им…
- Не убедительно! – прерывал его Сербин. – Поставь повара или, скажем, ездового командовать батареей! Он тебе накомандует, не зная как работать с прицельными приспособлениями, не зная как рассчитать угол стрельбы, внести поправки на дальность, на ветер!
- Так дайте время, он научится! – всплескивал пухлыми ручками доктор. – Он непременно научится и будет стрелять как надо!
- Так ведь в том-то и дело, доктор, что пока он научится, батарея будет уничтожена неприятелем! Еще предки наши говорили, что пироги должен печь пирожник, а сапоги тачать – сапожник! Нужно быть весьма образованным человеком, чтобы управлять сельсоветом, а уж, тем более, страной! Если Россией начнут управлять кухарки, это что же за страна Сковородия будет? Куды они ее заведут? Не согласен тута я с вами, доктор!
- Вот вы, Леонид, мыслите старыми категориями! – горячился доктор. – Вы не можете признать, что русский мужик талантлив, что дай ему волю, он – ого! Он такое покажет миру! Что крестьянин видел при царизме? Работу до седьмого пота? От зари до зари? Непосильные налоги? А теперь? Теперь перед ним все дороги открыты! Хочешь – на доктора выучись! Хочешь – на шофера! Хочешь – военным командиром стань! Да, кем хочешь! Понимаете? Все двери открыты!
- Эх, доктор! Да если все пойдут в шофера да в доктора, кто землю-то пахать будет? Кто хлебушек убирать? Кто Россию кормить-то будет? Да не будет того никогда, чтобы крестьянина с земли отпустило государство! Ибо голод великий постигнет Россию тут же! В течение года! Не бывать тому, помяните мое слово! А голод… Ох, предстоит нам еще голод великий в разоренной стране! Уж, поверьте мне, доктор, я же через всю страну прошел, домой добираясь… Повидал я разруху, коей и помыслить себе не мог, повидал нивы повытоптанные, да заводы порушенные! И митинги везде под знаменами кровавыми… Митинги, митинги, митинги… Людям больше заняться нечем, кроме как митинговать…
- Ну, как же вы не поймете… - всплеснул пуками доктор…
- Ладно, доктор! – прервал его Сербин. – Вы все равно не убедите меня, что анархия лучше установленного порядка, а всеобщая вседозволенность лучше действующих в стране законов… Потому что пока я вижу только бандитскую власть, которая правит в приазовских степях. И крайне слабые попытки новой власти обуздать бандитизм. Им лишь бы хлеба поболе у крестьянина отнять…
- Ну-у, Леонид…
- Вы мне лучше поведайте, любезный Михаил Артемович, как я сюда-то попал. Ибо помню стычку с бандюками до мельчайших подробностей… Но вот, что дальше было… Как обрезано!
- Расскажу, конечно, Леонид! – доктор поправил пенсне на мясистом носу. – Вас в бессознательном состоянии привел в больницу Сидор Макосей – местный житель, и он же предупредил меня, что мой новый пациент, не кто иной, как Ленька Сербин. Сидор забрал вашего коня на постой в свою конюшню, пообещав ухаживать за ним, как за своим. К тому времени уже все село гудело о том, что на перепутье за селом Ленька пострелял четверых бандитов из банды «Филина».
Через день в больницу пришли военком уезда Димка Соловьяненко и командир кавполка дивизии «Красный партизан» Иван Дербенцев. Они посмотрели на вас, привязанного к койке, чтобы ненароком не перевернулся на спину, и, расспросив о вашем здоровье, ушли. Но в тот же вечер к больнице прискакали двое бойцов кавполка и до утра охраняли здание. А с того самого дня так и повелось – утром приходит один боец, который охраняет вход в больницу, а в ночь заступают на охрану двое конных.
- С чего это такая охрана для одного больного? – задумчиво спросил Леонид.
- Так ведь берегут вас, батенька! – воскликнул доктор. – Димка сразу сказал, что Филин вас не простит. Обязательно пришлет своих людей в больницу, чтоб поквитаться с вами. Вот сейчас пройдут Рождественские праздники, и надо ждать гостей, сказал.
- А что, бандитов остановят рождественские праздники? Да все равно ведь им – праздник, не праздник! Вы бы лучше доктор принесли мне мои револьверы и штыки. Мне спокойнее с ними будет.
- Да вы что, больной?! – пенсне слетело с носа доктора и повисло на шнурке. – Об этом даже речи не может быть! И не заикайтесь даже!
- И все же, доктор, где мои револьверы и штыки? – спросил Сербин. – Бандитам, что Рождество, что Пасха – плевать! У них свои праздники!
- Какие вам револьверы, Леонид? – сердился доктор. – Вы еще ложку с трудом удерживаете, да и вставать вам нельзя! Силы нужно копить…
- Ничего. Вы уж принесите мое оружие, Михаил Артемович, Христом вас прошу, пусть при мне находится. Я так спокойнее себя чувствовать буду.
- Экий вы неугомонный, сударь! – в сердцах сказал доктор. – Ведь есть же охрана и ночью и днем…
- А коли бандиты придут вдесятером? – медленно выдавливая из себя слова, спросил Леонид. – А коль гранатами охрану забросают? Кто защитит тогда нашу Фросеньку бесценную и меня горемычного?
Голубые глаза Фросеньки при этих словах вспыхнули, как полевые васильки - ярко-голубым пламенем. Щеки ее зарделись, и девчушка вдруг принялась перевязывать косынку, которая и так ровно сидела на ее хорошенькой головке…
На следующий день доктор все же принес Сербину его револьверы и два плоских германских штыка в ножнах. Путник удивленно рассматривал вычищенное, смазанное и снаряженное полным боекомплектом оружие, прекрасно понимая, что раненный, он не мог ни почистить револьверы, ни набить барабаны патронами.
Заметив его изумленный вид, доктор с тревогой спросил:
- Что-то не так, Леонид? Что случилось-то?
- Кто-то вычистил оружие и снарядил его патронами… - ответил Сербин. – Я не думаю, что это сделали вы, доктор?
- Упаси Господь! – доктор в возмущении даже руками замахал. – Я это бесовское изобретение даже в руки брать боюсь!
- Тогда кто же? – не унимался Путник.
