Взглядом специалиста Степанов оценивал: русые волосы, быстр в движениях, ловок и, несмотря на робу, видно — красив жилистой упругой красотой легавой собаки. Такие хорошие бойцы.
— Кто таков? — повелительный взмах руки.
— Заключенный Смуров Владислав Евгеньевич, осужденный по статье 144, часть 1…
— Стой!.. Да ты же Варяг, — с удовлетворением сказал майор. Еще раз оглядел заключенного. — Посмотрим, посмотрим.
Сказал будто для себя, но Варяга кольнуло плохое предчувствие: что-то еще будет? И не понравилось, как оглядывал его кум, нехороший взгляд, будто и не человека рассматривал.
Майор Степанов уже словно забыл о Варяге. Ухмыльнулся, глядя на строй заключенных, на синяки, кровь, вытянутые, ошеломленные лица.
— Так вот, подобные мероприятия будут повторяться каждый день. С разными вариациями. Насколько мне известно, в тех зонах, откуда вы прибыли, вы вели себя не самым лучшим образом. Обещаю, что здесь у вас вряд ли возникнет желание бузить.
Кум вскоре ушел вместе с солдатами. В камере некоторое время стояла напряженная тишина. Если майор хотел посеять в душах зэков смятение, он своего добился. Оправдывались самые худшие слухи. Кто постарше и поопытней — задумались.
Глядя на них, чувствуя их сомнения, Варяг вспыхнул. Он уже имел кое-какой опыт организации групп неповиновения, и опыт удачный. Бывало, пару раз организованное им сопротивление администрации сотрясало всю прежнюю колонию. Сдаваться и сейчас он не собирался.
— Братва! — встал он. — Мы что же, испугаемся этого шахтера с его янычарами? Да ни за что! Их дело нам черепа колоть, наше дело не подставлять. Баранами быть — последнее дело. Надо научить этих гайдамаков уважать нас. А то им еще взбредет в голову приобщить нас к «девкам».
Возразить было нечего. Каждый из присутствующих в камере был достаточно опытен, чтобы понимать, к чему может привести покорность. Всегда так было, кумовья гнули свое, зэки сопротивлялись. Пример ссученных показывал, что не всегда победа была на стороне осужденных. Тем более требовалась стойкость в борьбе не только за свои права, чаще всего в этой борьбе ставкой была жизнь.
— Что же ты предлагаешь, мальчуган? — спросил один из сокамерников, у которого через рваную дыру в тюремной робе под одной из ключиц виднелась большая восьмиконечная звезда отрицалы.
— Подумать надо, — спокойно ответил Варяг, не реагируя на обидного «мальчугана». Сейчас было не до этого. — Ясно одно, что если не оказать сопротивления, то нам каюк. Так что надо нам просто договориться, как будем отбиваться.
— И чем? Голыми руками?
— Я же говорю, думать надо. Может, прутья из кроватей можно выломать. Чем угодно можно отбиваться. А у меня найдется кое-что получше.
Варяг разжал ладонь и показал короткое толстое шило. В другое время вид этого маленького кусочка металла не произвел бы ни на кого особого впечатления. У многих в зонах были заточки повнушительнее, делали в цехах и ножи, причем разного вида и назначения. На то и станки в цехах. Но каким образом Варяг смог пронести сюда шило — это было загадкой. Их же обыскивали перед отъездом, обыскивали и по приезде сюда. Наконец во время мытья в бане их одежду перетряхивали, прощупывая все швы, так что по идее пронести с собой заточку даже такого малого размера было совершенно невозможно. Варяг видел, как морщились лбы сокамерников в попытке разгадать эту загадку. Тщетно. Лишь два человека из присутствующих — те, что были с ним в прежней ИТК, — не удивлялись. Варяг уже приучил своих товарищей к тому, что может исхитриться на многое. Даже на то, что другим и не снилось.
Весь вечер и всю ночь камера удивляла вертухаев спокойствием и тишиной. Доложили майору Степанову, но он рассудил, что удивляться нечему, досталось, видно, хорошо, раны залечивают, затаились до завтра.
И впрямь затаились. Сначала добились того, чтобы охрана пореже заглядывала в камеру. Действительно, чего было смотреть — кто читал, кто занимался перевязкой — порядок был полный. Но под прикрытием этой тишины и этого спокойствия в камере срочно выламывали прутья из спинок кроватей. И все это в полной тишине, чтобы не звякнули.
Первый прут — первая победа. Тут же расковыряли матрас и добыли ваты. Сделав из ваты жгутики, укрепили прут обратно. Теперь главное — чтобы случайно не упал до прихода янычар. Трудились не жалея сил, но и кровати были на редкость крепки. Удалось еще только один прут выломать — плохо был приварен.
Ну и то хорошо.
И вот что странно: зэки знали, что на следующий день им не поздоровится особенно, но общее настроение неуклонно повышалось. Уже само решение сопротивляться заставило зэков уважать себя. Но никто и не заблуждался, во что выльется им их сопротивление, были готовы ко всему.
Напали утром. Сразу после завтрака тяжело щелкнул замок двери, и в камеру ворвались шесть человек в масках.
— Всем на пол! Лежать! Руки за голову!
Никто не подчинился. Как и было задумано, все вскочили и встали шеренгой. Двое выхватили прутья из гнезд и стали за спинами товарищей, чтобы оружие сразу не было замечено. Варяг, сжимая в кулаке заточку, сделал шаг вперед:
— Катитесь-ка отсюда, черносотники!..
Спецназовцы бросились вперед. Они совершенно не ожидали серьезного сопротивления, потому вначале действовали без всякого опасения. Один, высокий, с почти прозрачными светлыми глазами, оказался рядом и сильно размахнулся дубинкой, чтобы с полной амплитудой обрушить свое оружие на голову Варяга.
Ему не удалось ударить: зэк пригнулся и вдруг, коротко взмахнув рукой, вонзил что-то острое в плечо нападающего. Дубинка выпала из руки ослепленного болью бойца, он непонимающе смотрел, как кровь волной заливает его рукав. Он даже не видел, как Варяг подхватил его дубинку, а потом было уже поздно: ослепляющий удар прямо по глазам отбросил его назад, к дверям, потом еще раз, уже по горлу, еще, еще. Он уже не видел, не мог дышать — лежал, задыхаясь, открывая рот, как рыба, выброшенная на берег, как рыба, оказавшаяся не в своей стихии, он был сломлен.
Варяг едва не увлекся; кто-то страшным ударом по голове чуть не оглушил. Ближайший янычар ногой выбил у него из рук дубинку, примерился нанести удар ботинком в челюсть, но Варяг, перехватив ногу, вонзил заточку в бедро, потом еще раз, кажется уже в живот, во всяком случае, 15-сантиметровое острие входило почти полностью. Все мелькало, враги сменяли друг друга с быстротой, немыслимой в обычной жизни, но он как-то успевал ориентироваться. Вдруг увидел отрешенный взгляд Хазара — одного из тех парней, что начали бой с прутьями от кровати. Человека три янычар безжалостно прыгали на нем, меся ногами, наверное, уже ничего не чувствующее тело. Варяг схватил попавшийся под руку табурет и изо всех сил кинул его в голову ближайшего врага. Но тот сумел увернуться.
Как-то совершенно незаметно руководство битвой перешло к одному из самых молодых здесь — к Владиславу Смурову. На Варяга теперь было обращено все внимание, когда два бойца кинулись к нему, размахивая дубинками. Оказывается, они сделали отвлекающий маневр: в этот момент страшный удар по плечу заставил его выронить заточку. Рука сразу онемела и повисла как плеть. Варяг не успел повернуться, как новый, еще более сильный удар — уже по ногам — свалил его. Он упал на четвереньки и, прежде чем смог прийти в себя и найти силы сопротивляться, получил мощный удар сапогом в подбородок.
Этот удар прояснил сознание, но одновременно и оглушил. Казалось, он стал все воспринимать более четко, видел, что почти все зэки лежат побежденные, что над ним трудятся четыре янычара, что скоро и он потеряет сознание и что битва проиграна, хотя боли он не чувствует.
Так все и осталось у него в памяти: то, что успел увидеть, прежде чем окончательно потерял сознание, — лежащие тела, кровь на полу и стенах, вопящий и скулящий спецназовец, и сам он — свернувшийся в клубок измочаленный зэк, бывший человек, а сейчас просто замордованный зверь, не желавший по дешевке отдавать свою жизнь. И это было последнее, что он смог увидеть и осознать.
…Но что было делать с найденным в записной книжке убитого знакомым телефоном, Степан ума не мог приложить. Конечно, он на всякий случай позвонил, совершенно не надеясь на успех. И точно: механический женский голос объявил, что «номер временно блокирован»… А как же! Где теперь искать этого Леньку Кравцова — дай времени у него не было.
Сержант вырулил на шоссе и понесся обратно. Чижевский сказал, что повез раненого Владислава в госпиталь Главспецстроя — надо туда! Он вспомнил встревоженный, срывающийся от волнения голос Чижевского: н-да, уж раз бравого Валерьяныча такой мандраж охватил, значит, дело плохо…
И он пустил свою «хонду» на волю, вдавив педаль газа до упора — стрелка спидометра медленно ползла к отметке «180». Не хватало только сейчас напороться на гибэдэдэшника в кустах. Он вспомнил, что надо бы поднять по тревоге «тройку нападения» Чижевского — трех бывших военных разведчиков, не раз выполнявших самые сложные и ответственные задания Варяга, причем нередко при его, Сержанта, участии. Сейчас их помощь была просто необходима. Найти Леньку Кравцова в Москве или в Московской области — задача была для одного Степана неподъемная. Если к тому же учесть, что этот самый Ленька, может быть, давно уже гниет в сырой земле. Или непричастен к сегодняшнему расстрелу на Ленинградском шоссе.
