поймет, что мы против него все объединились, то вылетит из города, как пробка из бутылки шампанского. Как вы, согласны?
Семен подумал, и сказал:
— Еще вчера я бы послал тебя подальше, но теперь понимаю, что если Барон в городе останется, я и старшую дочь от этой заразы не уберегу. Я согласен.
— Я тоже согласен, — сказал Басовитый, — только учти, Сергей Сергеевич, этот наш союз временный. Я твоих головорезов, особенно Дубу и Германа, все равно посажу за то, что они людей калечат!
Сказав это, полковник махнул еще рюмку беленькой, тяжело поднялся из-за стола и пошел в зал. Танцевать с девочками он не. стал, а залез на сцену к ансамблю, взял в руки микрофон и стал петь песню: «Наша служба и опасна и трудна!».
— А что? — спросил Белов у Семена. — Твои бойцы часто людей калечат?
— Если бы людей, — ответил тот, — скотов конченых. Не стоит даже говорить об этом.
— Но все-таки? — поинтересовался Белов.
— Тут недавно моя школьная учительница в больницу попала, — неохотно рассказал Семен, — ей за семьдесят уже, старенькая. Какие-то уроды вечером ударили ее трубой по голове и сумку отобрали с пенсией. Я стал землю рыть и узнал все-таки, кто это сделал. Ты же понимаешь, я в милицию не пошел, а взял Дубу, Германа и поехал к этим скотам на хату. А там человек шесть старушкину пенсию пропивают, ублюдки безмозглые. Короче, в реанимации
мест в этот день стало мало. Басовитый обрадовался, думал меня возьмет на этот раз — я же обычно сам в таких делах не участвую. Но терпилы-то все показания давать отказались, говорят, что неудачно свалились во время распития водки со стульев. И сами заявления написали с явкой с повинной по поводу ограбления старушки.
Кто-то положил руку на плечо Белова сзади. Саша оглянулся и увидел Витька. Напряженное лицо его говорило о том, что что-то случилось.
— Что? — спросил Белов.
Витек нагнулся к его уху и сказал негромко:
— Факс пришел в нам контору из Москвы. Анонимный. — Ванька пропал, уже три дня дома не ночует.
Белов хотел немедленно лететь в Москву. Но самолет летал только один раз в день ближе к вечеру, и на него Саша уже опоздал. Тогда он позвонил Ольге, но та разговаривать с ним не захотела, назвала подлецом, сказала, что никакого сына у него нет, и бросила трубку.
У Саши был еще и анонимный факс, в котором указывалось, что Ивана видели в компании беспризорников у трех вокзалов. Он решил, что этот факс втайне от Ольги послал ему Шмидт. Он бы позвонил ему на мобильный, но ношера не знал.
Поэтому, прилетев в Москву поздно вечером, он сразу же направился к начальнику отделения милиции вокзала. Показал фотографию Иваша, тот буркнул, что, мол, задолбали уже с этим мальчишкой. То, мол, отец приходит, то еще какой-то здоровяк.
Белов, в отличие от Кабана и Шмидта, свой телефон оставлять неприветливому милиционеру не стал, не слишком надеясь, что нерасторопный мент будет искать его сына, и сделал тем самым большую ошибку. Если бы он все-таки оставил номер своего мобильного, то его телефон через милиционера по кличке Верблюд попал бы в руки Ивана и тот бы немедленно ему позвонил. Но Белов такого исхода ситуации и предположить не мог, поэтому не стал объяснять начальнику привокзального отделения милиции, что настоящий отец это он, а просто повернулся и ушел.
Он понимал, что должен отыскать Шмидта, который, как он предполагал, послал ему факс, и поэтому собирался съездить в офис Фонда Реставрация. Но поскольку время было уже позднее, он понимал, что там с ним разговаривать будет некому, поэтому решил отложить свой визит на завтра на раннее утро. Он попытался еще раз позвонить Ольге на домашний, выяснить, нет ли каких-то новостей от Ивана? Но бывшая жена в очередной раз назвала его подлецом, заявила, что разговаривать с ним не хочет, и бросила трубку.
Еще у Белова в Москве был незабвенный Арсений Степанович Власов, который, когда Саша ему позвонил из Красносибирска и сообщил, что приезжает, встретил его в аэропорту. Он сменил свой «Москвич» на новую «девятку». И хотя мог бы себе позволить уже и иномарку, но принципиально купил отечественную машину, чтобы, как он выразился, поддерживать отечественного производителя. Эта поддержка давалась ему с большим трудом, потому что по дороге из аэропорта машина несколько раз глохла. Но Степаныч не унывал.
— Ничего, — бодренько говорил он, копаясь в моторе, — автомобиль, он как лошадь, его приручить надо, объездить, дать привыкнуть к хозяину, а потом уже можно наслаждаться скоростью.
Саша не спорил, хотя не мог понять — почему на Западе продают уже «объезженных» коней, а у нас их еще надо «объезжать» и лечить. Из-за поломок к трем вокзалам и добрались так поздно.
Посетив старшего милиционера на трех вокзалах, Саша вышел на площадь, где парковался Степаныч, подсел к нему в машину и на его немой вопрос о результатах так же безмолвно развел руки в стороны. Степаныч неодобрительно покрутил головой и, довольный собой, доложил:
— Пока ты с представителями власти общался, я тут у низших слоев населения кое-что выяснил. Пришлось, конечно, смотаться до магазина за бутылкой, но зато кое-какую полезную информацию я выудил. Пацана твоего тут видали, но вряд ли он еще сюда сунется, потому что знает, что его ищут. Тут же «радио» работает — дай Бог. Кто-то пообещал за Ивана тысячу долларов заплатить, так что каждый бомж теперь схватит твоего Ваньку, как только он на горизонте появится.
— Кто-то? — переспросил Белов. — Наверное, Шмидт…
— Нет, — помотал головой Степаныч. — Тут один абориген есть, он в курсе всех событий. Он сказал, что отец Ивана, уж извини, он мне так сказал, дает сто баксов, а какой-то тип тысячу.
— Что за тип? — встревожился Белов.
— Вот этого я не знаю, — ответил Сте-,паныч. — Давай-ка проедемся по бомжовским точкам, я их помню наизусть еще с того времени, когда мы с тобой на свалке счастливо жили, и порасспрашиваем народ. Только для начала заедем в магазин, купим жратвы и водки, чтобы бродяги поразговорчивее были.
Саша согласился. Он готов был не спать и не есть, лишь бы отыскать Ивана.
На вокзале Кабан заметил Белова, выходившего от начальника милиции, и довольно хрюкнул. Все получилось именно так, как он и предполагал. Белов примчался спасать сыночка, как только получил факс. Кабан спрятался за ларьком с шаурмой и, выглядывая из-за него, наблюдал за своим давнишним и злейшим врагом. Он мешал народу покупать восточное кушанье, и одна девушка, отчаявшись обойти массивную фигуру Кабана, перекрывавшую ей доступ к прилавку, возмущенно воскликнула:
— Ну вы будете брать или нет?
Кабан грозно взглянул на нее и так резко дернул головой в ее сторону, что очкастая пигалица вздрогнула, попятилась и наступила на ногу своему долговязому кавалеру, прижимавшему к груди тубус.
— Я щас возьму! — процедил сквозь зубы Кабан. — Я тебя так возьму, что ты неделю на задницу не сядешь!
Пигалица с кавалером поспешили ретироваться, а продавец шаурмы благоразумно промолчал. Кабан своим видом напоминал ему скинхедов, которые месяц назад гоняли продавца шаурмы по Воробьевым горам, куда он поехал с девушкой погулять, никак не рассчитывая, что ему придется сдавать норматив по бегу по пересеченной местности.
Кабан, отвлекшись на наглую пигалицу, едва не выпустил Белова из виду. И только природная зоркость и наблюдательность позволили ему снова отыскать в толпе знакомую фигуру. Кабан, стараясь оставаться незамеченным, последовал за Беловым, автоматически проверяя ладонью наличие под курткой в кобуре пистолета Стечкина, а в кармане глушителя к нему. По его расчетам, самое большее, сколько оставалось жить Белову, это сутки.
Кабан мог бы прямо сейчас подойти к Белову сзади и пальнуть ему в спину. Но в этом случае был шанс, и не маленький, что его увидят, а может быть, и сразу скрутят. А ломать свою будущую карьеру депутата Государственной Думы, обещанную ему Зориным в случае удачного оборота дела, ему не хотелось.
Но и упустить шанс самому покончить с Беловым он не мог, хотя и понимал в глубине души, что сильно рискует. Он бы мог, конечно, нанять киллера, посадить его на чердак или еще куда, и тот бы из снайперской винтовки прикончил былого авторитета одним выстрелом в лоб. Кабан заплатил бы ему и сам остался бы вне подозрения.
Но в этом как раз и был камень преткновения. Кабану хотелось самому засадить пули в Белова, смотреть, как он будет корчиться в предсмертных муках, и отравлять ему последние минуты жизни словами:
Что, гаденыш, получил от Кабана? Ты мразь, ничтожество, растение!
Он представлял, как будет пинать умирающего Белого в живот, по лицу, разбрызгивая кровь, и от этих мечтаний у него на душе становилось тепло-тепло, как в сауне. Поэтому Кабан решил завалить Белова собственноручно. Потом, когда Зорин спросит, мол, кто так безжалостно изуродовал Белова, Кабан ему ответит скромно — это, мол, я постарался. И Зорин его зауважает.
