Сергей Зверев - Это моя война

– Доброе утро, мы просим прощения, но из-за чрезвычайного положения проезд по дороге ограничен. Мы должны провести досмотр вашей повозки. Это во имя интересов пролетарской революции.

Старик безразлично развел руками:

– Ну, надо, значит, осматривайте. Только у меня, кроме чая, ничего нет.

Парень в палантине сонно исподлобья смотрел на военных и джип. Похоже, повстанцы поставили здесь пост на всякий пожарный, не надеясь задержать серьезный груз. Кроме двух камуфляжников, никого на посту не было. Из салона джипа доносились звуки радио. Сквозь ужасный треск и прочие помехи все же можно было расслышать голос диктора, рассказывающего о «революционных» событиях в Катманду.

С одной стороны дороги возвышались горы, а с другой куда-то в тартарары уходил обрыв. По приказу командира камуфляжник вальяжно обошел телегу, затем приподнял ткань, покрывающую мешки, и вдруг замер от удивления: перед ним, лежа на мешках с чаем, прикрытый грязным покрывалом, на повязке лежал и щурился от резко ударившего по глазам света связанный европеец с кляпом во рту. Рядом с ним лежала сумка, в которой без труда угадывался какой-то чемоданчик. В полном недоумении постовой поднял голову и сразу же получил в нее пулю из пистолета – в мгновение ока сонный подросток достал из складок одежды ствол и, быстро прицелившись, пришил камуфляжника.

Первый постовой явно не ожидал такого поворота событий. Он лихорадочно начал дергать автомат, тщетно пытаясь выстрелить, но автомат по-прежнему молчал, находясь на предохранителе. Зато подросток не растерялся – он быстро навел на камуфляжника свой пистолет – и постовой упал с простреленной грудью.

Ингрид Эйерс спрыгнула с повозки и сделала контрольный выстрел в голову лежащему на дороге начальнику поста. Второй проверяющий был убит первым же выстрелом, но девушка оказалось аккуратной, и еще раз нажала на спусковой крючок. Звуки выстрелов гулким эхом отдавались в горах. Казалось, это были первые звуки, которые осмелились сегодня разбудить крепко спящие седые вершины. Затем Эйерс деловито, один за другим, оттащила трупы, сбросив их в бездонный обрыв. От ран постовых на песке остались кровавые пятна, которые девушка быстро, но старательно замела ногой. В конце концов, она придирчиво осмотрела выполненную ей работу и, по-видимому, осталась довольна. Эйерс повернулась к связанному, лежащему на повозке Лунину.

Россиянин сейчас имел самый неприглядный вид. Туго спеленутый веревками, весь в пыли, он никак не напоминал того бравого и самоуверенного человека, еще недавно десантировавшегося в горных снегах.

– Ну что, господин диверсант, как вам здесь лежится? Вас не растрясло, ничего не затекло? Поверьте, есть люди, которые за такой вот, как у вас, экстремальный туризм отдали бы немалые деньги. А тут еще и все по-настоящему, не какой-то там спектакль для приезжих, – с издевкой сказала брюнетка, впервые за день перейдя с непали на английский. – Впрочем, вы все равно не можете ответить. Я представляю, как вам хочется поговорить, высказать все, что накопилось на душе. Ну ладно, лежите дальше, мы скоро приедем, там и поговорим вволю, – ехидно добавила она и снова накрыла Лунина покрывалом.

Затем она вернулась к погонщику. Старик сидел на телеге и бешено трясся, съежившись от ужаса. За эти несколько минут он пережил одно из самых больших потрясений в своей жизни, отнюдь не наполненной приключениями, авантюрами и хождениями по острию ножа. Он спрятал голову глубоко в плечи и закрыл уши руками, а глаза зажмурил. Весь его внешний вид напоминал то ли краба, спрятавшегося в панцирь, то ли страуса, свято верящего в принцип «если я не вижу, значит, и меня не видят». Ингрид весело засмеялась: сегодня с утра она была в прекрасном расположении духа. Когда девушка дотронулась рукой до плеча старика, тот громко вскрикнул от страха:

– Нет, пожалуйста, не убивайте меня, госпожа! Я не виноват ни в чем, это все проклятые повстанцы, я их никогда не любил, честно, только не стреляйте! Я просто выращиваю чай! Вы же знаете – я никогда и никуда не лез, я не хочу знать ничего лишнего! Пощадите!

Крестьянин сейчас мечтал об одном – провалиться сквозь землю и больше никогда не видеть того, что сейчас было вокруг. И как эта девчонка успела погрузить человека в его телегу и замаскировать? Ведь он отлучился всего на десять минут по нужде…

– Успокойся, старик! Я и не думаю убивать тебя. Наоборот. Вот, возьми, – с этими словами девушка протянула ему две купюры по 50 фунтов, являющихся самым крупным номиналом непальской валюты. – Первая тебе за дорогу, а вторая за то, что ты ничего этого не видел, ничего не знаешь и будешь молчать, ясно? Считай, что все наше путешествие проходит так же, как и до этого поста, мы просто едем в монастырь продавать чай. Ну что, запомнил? Я же не какое-то кровожадное чудовище. То, что было – это всего лишь вынужденная необходимость.

Трудно сказать, чему старик удивился больше: тому, что у его спутницы оказалось огнестрельное оружие, с которым она так ловко управлялась, или тому, что у нее имелись такие деньги. Тем не менее он быстро, боясь, как бы она не передумала, схватил две бумажки с изображением государственного герба и портретом какого-то реинкарнированного Вишну (а именно так «скромно» величают себя короли Непала). Дрожащими руками он засунул их глубоко в складки одежды, поскольку карманы в его одеянии не были предусмотрены, после чего снова взялся за поводья и хлыст. Ингрид села, опять закуталась в старый шерстяной платок, и повозка не спеша тронулась в путь. Погонщик старался сидеть как можно дальше от пугавшей его женщины и периодически заглядывал в складки своей одежды, убеждаясь, что это не сон. В принципе, риск окупался прибылью от поездки. Будет у внучки приданое!

Девушка то и дело обрывала приятный ход мыслей успокоившегося погонщика:

– Да, и погоняй своих любимых яков побыстрей, а то солнце уже начинает припекать, а ты обещал к обеду довезти меня до монастыря.

Маоисты в полицейской форме обступили умирающего соратника. Они пребывали в явном недоумении, некоторые даже отводили глаза от лежащего на камнях искалеченного человека. Он и вправду представлял собой малоприятное зрелище: окровавленный, с оторванными ногами. Осколки попали в брюшную полость. Бедолага, несомненно, лежал здесь уже довольно долго. Он потерял слишком много крови, лужей растекавшейся из-под него. Раненый находился в предсмертном шоке: а глаза с пугающим безразличием уставились в какую-то точку на небе.

Из круга боевиков на пару шагов вперед вышел Махарджан Джунг. Он наклонился, потрогал липкий бледный лоб и с недовольством поморщился: лоб был холодный на ощупь.

– Кто это сделал? Сколько их? Это были правительственные?

Умирающий все так же безразлично смотрел в небо и было похоже, что земные проблемы его уже очень мало волнуют. Но у командира террористов были свои планы, и даже чужая смерть фигурировала в них всего лишь как досадная мелочь, мешающая достигнуть поставленной цели.

– Я спрашиваю: кто это сделал, отвечай! – Джунг попытался растормошить бойца, пока тот не отдал концы, так ничего и не сказав. Умирает человек или нет – для Махарджана это было делом десятым.

Лежащий на земле повстанец попытался ответить, но так как во рту у него все пересохло, то он смог лишь слегка пошевелить губами и тихо промямлить что-то абсолютно неразборчивое.

Джунг наклонился к самым губам умирающего:

– На каком языке он с тобой говорил?

– На английском…

Сказав это, парень сделал последний в своей жизни выдох и умер. Теперь, для того чтобы получить от него информацию, надо было бы выходить в совсем другие сферы, а таких талантов и способностей у командира не имелось. Джунг поднялся с земли. Внешне он напоминал какого-то демона, причем очень свирепого. Повстанцы поняли: их командир чертовски зол.

Чтобы взять под контроль положение, Джунгу нужно было что-то сделать. Собственно говоря, благодаря своим решительным действиям в сложных ситуациях Махарджан Джунг в свое время и выдвинулся вперед. Но в такой ситуации думать ему было тяжело, тяжелее, чем обычно. Поэтому он привычно начал с пропагандистских лозунгов.

– Мы обязательно отомстим за нашего погибшего товарища! – провозгласил он, обводя тяжелым взглядом «братьев-борцов за торжество коммунистической идеи во всем мире». – Мы должны сделать, а значит, и сделаем все, чтобы его смерть не была напрасной. Все мы должны сражаться теперь не только от своего имени, но и от имени нашего погибшего незабвенного друга. Он умер за великое дело, за освобождения трудящихся, за…

Поскольку командир боевиков не смог придумать, за какие еще благородные цели был разорван на растяжке погибший боец, он резко сменил тон с воодушевляющего на повелительный.