— Ага… Когда стрелял?
— Сегодня утром.
Отпираться не стоит. При поверхностном обслуживании, что называется, «на коленке», всё равно остаётся нагар и запах пороха.
— И по кому палил?
— От «курков» отстреливался.
— Где это было?
— Возле библиотеки на Старой Площади. — Я намеренно назвал известное всем аборигенам место в противоположной стороне от хлебозавода. — Мимо проходил, без разговоров начали стрелять. Побежал, увязались, выпустил магазин для острастки.
— Попал?
— Да бог его знает. Вроде там у них никто не орал, но сразу отстали.
— Хорошо, проверим.
Ага, замучаетесь проверять. К этой библиотеке на Старой Площади (не путать с аналогичным местечком в Москве) горожане на пушечный выстрел боятся подойти. Как «курки» туда вселились, люди из половины ближайших домов переехали. Интересное местечко, позже мы к нему обязательно вернёмся…
— Воля ваша, проверяйте. Думаю, там весь квартал стрельбу слушал.
— Проверим, проверим… А автомат, говоришь, в «армянском доме» взял?
Командир патруля прилежный парень. С памятью у него полный порядок, всё как есть пересказал.
— Так точно.
— Угу… — Комендант сел за стол, закурил и, пристально глядя на меня, стал размышлять вслух:
— Так… Ваньку Щукина я знаю. Оболтус ещё тот. Если ты его родственник, значит, такой же оболтус. Но про «армянский дом» тоже знаю. Это было славное дело. Точно там участвовал?
— Да, мы там с Ваней были. Можете проверить.
— Обязательно проверим. Но так, на вид, ты нормальный парень, на диверсанта не похож. Осталось только подтвердить личность. Давай так сделаем: скоро к нам должны подъехать из центральной комендатуры, мы тебя им передадим, пусть они там на месте и разбираются. А пока суть да дело, ты давай нарисуй нам что-нибудь.
— Что именно?
— Да что угодно. Заодно и проверим, на самом деле ты художник или сказочник.
— Хорошо, как скажете. Что рисовать?
— Да вот, нарисуй его портрет. — Комендант кивнул на командира патруля. — Сможешь?
— Попробую.
— Попробуй, попробуй. — Комендант достал из ящика стола карандаш и бумагу. — А если не получится, мы тебя за враньё расстреляем. И даже не будем ждать, когда центральная комендатура подъедет.
— Ну нет, я так не играю!
— А тебя никто и не спрашивает. Садись и рисуй, по результатам будем делать вывод.
* * *
Давненько я не малевал. Схемы и наброски не в счёт, это совсем другая методика. В последний раз я рисовал портрет накануне Хаоса, вечером 13 января.
Есть такой аспект «руки соскучились по работе». Это когда долго не занимался своим ремеслом, взял отпуск, что называется, а когда потом после длительного промежутка берёшься за работу, всё делается легко, в охотку, с удовольствием, и в итоге получается не труд, а натурально песня.
Увы, на этот раз со мной такого не случилось.
Если сравнивать с последним разом, когда рисовал портрет Кати на детском конкурсе в ДК, то сейчас всё было с точностью до наоборот. Ни куража, ни мотивации, ни какой-то профессиональной заинтересованности в результате — ничего этого не было. У меня даже создалось такое впечатление, что за эти три недели я охладел к рисованию. Мотивации не было, потому что я ни на секунду не поверил, что комендант расстреляет меня за дрянной портрет. А про кураж, думаю, и так всем понятно. Одно дело рисовать красавицу, которая тебе нравится так, что аж дух захватывает, и которую ты пытаешься завоевать, и совсем другое — какого-то невзрачного парня с окраины, абсолютно тебе неинтересного и ненужного.
Так что не знаю, какого бы монстра я им там намалевал, если бы пришлось рисовать до победного конца. Однако мне повезло: едва нанёс первые штрихи, с улицы послышался звук мотора.
Комендант выглянул в окно и сообщил:
— А вот и центральная подъехала, легка на помине.
— Так мне рисовать или как?
— Рисуй пока, всё равно им ждать придётся. — Комендант кивнул командиру патруля. — Андрей, ты со своими поедешь в центр.
— Вот не было печали, — без особого пиетета пробурчал командир. — И что там у них опять не срослось?
— Облаву собираются делать, — пояснил комендант. — У них там ночью кучу народу положили, человек двадцать. Попросили у нас людей на мероприятия, ищут каких-то лиходеев.
Я замер, едва не выронив карандаш, и весь превратился в одно большое ухо, жадно впитывающее каждое слово коменданта.
— Ни фигасе… — удивился командир. — Двадцать человек?! С «курками», что ли, сцепились?
— Ну а с кем ещё? Там какая-то мутная история, хотели что-то сделать по-тихому, и не вышло. В общем, ты со своими поедешь и ещё две пятёрки.
Я сидел ни жив ни мёртв.
Облава облаве рознь. Если просто так, наобум что-то ищут по одним лишь догадкам и подозрениям, это одно дело. А если повязали кого-то из наших и «раскололи» — совсем другое. Ну и в свете того, что нас с Нинелью никто не сменил, это не просто тревожные новости, а реально дурные вести.
— А они что-нибудь дают, или опять «за так» придётся ишачить?
— Дают, дают, — пообещал комендант. — Сказали, что мукой поделятся.
Ага, стало быть, ДНД успели первыми и хлебозавод теперь под ними. С одной стороны, неплохо, людям можно будет мучицей разжиться, хоть на бартер, но и то дело.
С другой стороны, это очень плохо. ДНД теперь имеет возможность провести расследование на месте и во всём как следует разобраться. А там не то что следователем, даже военным быть не обязательно, чтобы понять, как всё произошло.
— Ну и то ладно, — одобрил командир. — Вообще жмоты они, эти центральные. В прошлый раз обещали чай и сигареты и ничего не дали…
* * *
Спустя минуту прибежал дежурный с докладом о прибытии представителя центральной комендатуры.
И тотчас же явился этот самый представитель. Зашёл без приглашения вслед за дежурным и, едва поздоровавшись, сразу перешёл к делу:
— Здорово. Ну что, люди готовы?
Я сидел спиной к двери, втянув голову в плечи и не оборачиваясь. Видите ли, мне его голос показался знакомым.
Если это кто-то из тех, кто до сегодняшнего дня видел меня вместе с Иваном…
А Ивана взяли, и он уже дал показания под пытками…
Нет, я страстно надеюсь, что это не так, но надо быть готовым ко всему.
Так что если про меня сейчас никто не вспомнит, я возмущаться не буду. Когда надо, я умею быть скромным, трогательно застенчивым и незаметным.
— Да, одна пятёрка здесь, а ещё две будут примерно через полчаса.
— Ну ё-моё… Договаривались же! Полчаса туда, полчаса сюда, так мы засветло не успеем.
— Да у нас тут форс-мажор, — пояснил комендант. — Весь район убежал ловить самолёт, все маршруты бросили, вон последний патруль остался.
Ага, и именно на этот последний меня и угораздило напороться. Везунчик однако.
— Какой самолёт?
— Беспилотник.
— Ух ты… Интересно вы тут живёте.
— Да ну, куда нам до вас. Все интересы у вас…
— Ага, в гробу я видал такие интересы, — мрачно пробурчал представитель. — Столько народу потеряли, будто бы, блин, натуральная война. Если так и дальше пойдёт, скоро некем будет патрулировать…
— Да уж, это беда, — посочувствовал комендант. — В общем, придётся немного подождать, наши должны вернуться с минуты на минуту.
— Ладно, подождём. Чаем нас напоят?
— Разумеется. Зови своих, проходите в столовую, я сейчас распоряжусь.
— Кстати, говорят, вы тут диверсанта поймали? Врут, нет?
— Вот блин… — Комендант досадливо крякнул. — Кто говорит-то?! Это информация ДСП!
— Хм… Ну, как видишь, уже не ДСП. Так поймали, нет?
— Поймали, но не мы, — признался комендант.
— А-а-а… — Представитель сразу сбавил тон и негромко уточнил: — Кураторы?
— Ну а кто ещё? Кстати, хорошо, напомнил: у нас тут один ваш штырь сидит, глянь, знаешь его, нет… Эй, художник-сказочник! А ты чего это мордочку спрятал? Что-то ты как нашкодивший кошак притих… А ну встал, повернулся!
Встал. Повернулся.
Ба! Да это же Никита! То-то я думаю, что голос знакомый…
— Ха… художник! — удивился Никита. — А ты какого болта тут торчишь?
— Так ты его знаешь? — уточнил комендант.
— Ну конечно, знаю.
— Он художник?
— Художник, художник. А чего он у вас прохлаждается?
— Да взяли с оружием, недалеко от заправки. Думали, диверсант.
— Да какой, на фиг, диверсант! — Никита хмыкнул. — Я этого диверсанта на пинках по всему двору ДК гонял как раз накануне События.
Ага, вот так они называют ЭТО. Все прочие, кто не входит в число сильных и сплочённых, говорят «Хаос», «Бардак» и даже «П…ц» (или «Всеобщий П…Ц»). Формулировка разнится в зависимости от степени испорченности и воспитания, но суть одна и та же. И эта суть, как видите, несколько отличается от понятия «Событие».
