На суде, который начался третьего апреля 1883 года, против него было выдвинуто обвинение в убийстве Израэля Суона, совершенном первого марта 1874 года. Было доказано, что все члены отряда за исключением Пэкера имели при себе значительные суммы денег. Обвиняемый повторял прежнее свое заявление, в коем утверждал, будто убил только Белла, причем сделал это в целях самозащиты.
Тринадцатого апреля суд присяжных признал Пэкера виновным и приговорил его к смертной казни. Пэкеру, который немедленно подал апелляцию в Верховный суд, была дана отсрочка в исполнении приговора. Тем временем, дабы уберечь подсудимого от расправы толпы, его переместили в Ганнисонскую тюрьму.
В октябре 1885 года Верховный суд дал согласие на новый процесс по делу Пэкера, и на сей раз было решено предъявить ему обвинение в убийстве пяти человек. Он был признан виновным по всем пунктам и приговорен по каждому из них к восьми годам лишения свободы, что вместе составило сорок лет.
Пэкеру была дарована амнистия первого января 1901 года, и он умер на ферме близ Денвера двадцать четвертого апреля 1907 года".
Пока Гилберт читал, я приготовил себе коктейль. Дороти прекратила танцевать и подошла ко мне.
– Вам он нравится? – спросила она, дернув головой в сторону Куинна.
– Вполне нормальный человек.
– Возможно, но иногда он бывает непроходимо глупым. Вы не спросили, где я была прошлой ночью. Разве вам все равно?
– Это не мое дело.
– Но я кое-что для вас разузнала.
– Что именно?
– Я была у тетушки Элис. Она не совсем в своем уме, но невероятно мила. Тетушка сказала, что получила сегодня от моего отца письмо, где он предостерегает ее от мамы.
– Предостерегает? Сегодня? А что именно он написал?
– Я не видела письма. Тетушка Элис уже несколько лет ярится на отца, поэтому она порвала его послание. Она говорит, что он стал коммунистом, а коммунисты, по ее убеждению, убили Джулию и, в конце концов, убьют и его. Она считает, что все дело в какой-то тайне, которую выдали отец и Джулия.
– О, Бог ты мой! – сказал я.
– Только не вините меня. Я лишь передаю вам то, что она мне сказала. Я же говорила, что она не вполне в своем уме.
– Она сказала, будто прочитала всю эту чушь в письме отца?
Дороти покачала головой.
– Нет. Она сказала только, что нашла там предостережение. Если я правильно припоминаю, то, по ее словам, он писал, чтобы тетушка ни при каких обстоятельствах не доверяла маме и всем, кто с ней связан, а это, полагаю, включает всех нас.
– Постарайся припомнить еще что-нибудь.
– Но больше ничего и не было. Это все, что она мне сказала.
– А откуда было отправлено письмо? – спросил я.
– Она не знает; ясно только, что оно пришло авиапочтой. По словам тетушки, ей это совершенно безразлично.
– А что она думает о письме? То есть, она что, всерьез восприняла предостережение?
– Она сказала, будто отец – опасный радикал – так и сказала, слово в слово, – и что бы он ни говорил, ее это совершенно не интересует.
– А насколько всерьез отнеслась к предостережению ты?
Она посмотрела на меня долгим взглядом и, прежде чем ответить, облизнула губы.
– Мне кажется, он...
К нам подошел Гилберт с книгой в руках. Похоже, он был разочарован рассказом, который я ему дал.
– Очень интересно, конечно, – сказал он, – но это не патологический случай, если вы понимаете, о чем я говорю. – Он обнял сестру за талию. – Ему просто пришлось выбирать между голодной смертью и тем, что он сделал.
– Можно сказать и так, но только в том случае, если ты предпочитаешь ему верить.
– О чем вы? – спросила Дороти.
– Об одной книге, – ответил Гилберт.
– Расскажи ему о письме, которое получила тетушка, – сказал я Дороти.
Она рассказала.
Когда она закончила, он состроил нетерпеливую гримасу.
– Это глупо. На самом деле мама не опасна. Она просто задержалась в своем развитии. Большинство из нас переросло этические и моральные условности и тому подобное. Мама же до них еще не доросла. – Он нахмурился и задумчиво поправил себя: – Она может быть опасной, но только так же, как бывает опасен ребенок, играющий со спичками.
Нора и Куинн танцевали.
– А что ты думаешь о своем отце? – спросил я. Гилберт пожал плечами.
– Я не видел его с тех пор, как был ребенком. У меня насчет него есть теория, но в основном она состоит из догадок. Хотел бы я... Главное, что я хотел бы знать – не импотент ли он.
– Он пытался сегодня совершить самоубийство в Аллентауне, – сказал я.
– Это неправда! – крикнула Дороти так громко, что Куинн и Нора перестали танцевать; Дороти повернулась и рывком приблизила свое лицо к лицу брата. – Где Крис? – требовательно спросила она.
Гилберт перевел взгляд с ее лица на мое, а затем быстро опять взглянул на нее.
– Не будь дурой, – холодно сказал он. – Крис шатается где-то со своей подругой, с этой Фентон.
Казалось, будто Дороти ему не поверила.
– Она его ревнует, – объяснил мне Гилберт. – Все тот же комплекс на почве отношений с матерью.
– Кто-нибудь из вас хоть раз видел Виктора Розуотера, с которым у отца были проблемы в то время, когда мы впервые с вами встретились? – спросил я.
Дороти покачала головой. Гилберт сказал:
– Нет. А что?
– Так, просто пришло в голову. Я тоже никогда его не видел, но описание, которое мне дали, с незначительными изменениями вполне бы могло подойти вашему Крису Йоргенсену.
В тот вечер мы с Норой пошли на открытие Городского концертного зала Радио, через час сочли, что вполне насытились представлением и ушли.
– Куда? – спросила Нора.
– Все равно. Хочешь, разнюхаем, что это за «Пигирон Клаб», о котором говорил Морелли? Тебе понравится Стадси Берк. Когда-то он был «медвежатником». Стадси уверяет, будто однажды вскрыл сейф Хейгерстаунской тюрьмы, куда его посадили на тридцать дней за дурное поведение.
– Пошли, – сказала она.
Мы спустились вниз по Сорок девятой улице и после того, как расспросили двух водителей такси, мальчишек, торгующих газетами, и одного полицейского, нашли нужное заведение. Швейцар сказал, будто знать не знает никаких Берков, но обещал пойти посмотреть. Ко входу вышел Стадси.
– Как поживаешь, Ник? – спросил он. – Заходите.
Стадси представлял собою крепко сложенного мужчину, уже слегка пополневшего, но ничуть не обрюзгшего. Ему наверняка было не меньше пятидесяти, однако выглядел он лет на десять моложе. Под жиденькой прической неопределенного цвета находилось широкое, рябое, некрасивое, но обаятельное лицо; даже залысины не в состоянии были создать видимость хотя бы относительно высокого лба. Говорил Стадси глубоким раскатистым басом.
Я пожал ему руку и представил его Норе.
– Надо же, жена, – сказал он. – Подумать только. Клянусь Богом, ты будешь пить шампанское, в противном случае тебе придется со мной драться.
Я сказал, что драться нам не придется, и мы вошли.
Заведение Стадси имело уютно запущенный вид. Время наплыва посетителей еще не пришло: в баре сидело только три человека. Мы уселись за столик в углу, и Стадси подробно проинструктировал официанта, какую именно бутылку вина принести. Затем, он внимательно осмотрел меня и кивнул.
– Женитьба пошла тебе на пользу. – Он почесал подбородок. – Давненько я тебя не видел.
– Давненько, – согласился я.
– Это он отправил меня за решетку, – сказал Стадси Норе.
Нора сочувствующе поохала.
– Он был хорошим сыщиком?
Стадси наморщил свой низкий лоб.
– Говорят, хорошим, но я не знаю. Меня-то он поймал случайно: в тот раз я ударил с правой.
– Зачем ты натравил на меня этого дикаря Морелли? – спросил я.
– Ты же знаешь итальянцев, – сказал Стадси, – они такие истеричные. Я не думал, что он выкинет подобный номер. Он нервничал из-за того, что легавые пытались пришить ему убийство этой девки Джулии, а тут мы читаем в газете, будто ты каким-то боком замешан в дело, ну, я и говорю ему: «Ник – это парень, который, может быть, и не продаст родную мать, а тебе вроде как хочется с кем-нибудь потолковать», вот он и решил потолковать с тобой. А что бы ты на моем месте сделал: состроил ему козью морду?
– Морелли позволил, чтобы его засекли, когда он пробирался в гостиницу, а потом возложил всю вину на меня. Как он меня нашел?
– У него есть друзья, к тому же ты ведь не прятался, верно?
– Я был в городе всего неделю, а в газетах ни слова не написали о том, где я остановился.
– Правда? – заинтересованно спросил Стадси. – А где ты был все это время?
– Теперь я живу в Сан-Франциско. Как он меня нашел?
– Классный город. Я уже несколько лет там не бывал, но город просто классный. Не могу тебе сказать, Ник. Спроси его. Это его дело.
– Не считая того, что послал его ко мне ты.
– В общем, да, – сказал он, – не считая того, конечно; однако, видишь ли, тем самым я делал тебе рекламу. – Стадси произнес это совершенно серьезно.
