В его распоряжении оставалось час-полтора форы, потом город и ближайшие окрестности могут просто перекрыть, и он останется в мышеловке; так что полученное преимущество Мухаджир собирался использовать в полной мере.
В зависимости от ситуации Гурий представлялся то офицером спецназа, отправляющимся в отпуск, то местным жителем, добиравшимся до своего района, а однажды даже назвался гостем, спешащим на свадьбу к свояку.
Выигрышность ситуации заключалась в том, что в отличие от ОМОНа, дежурившего на блок-постах, случайные попутчики не спрашивали у него документов, так что он, меняя обличье, мог представляться кем угодно. На третьи сутки пути он позволил себе расслабиться и купил билет в поезд на имя Ивана Гончарова.
Документы у него были безупречными. Предъявлять их приходилось не раз, в том числе и на блокпостах. Существовал даже реальный Иван Денисович Гончаров, проживавший где-то в Магаданской области – летом работавший в геолого-разведочных партиях, а зимой беспробудно попивавший водочку. Свой паспорт работяга потерял пять лет назад под Анадырем. Но похоже, что без документов он не особенно и бедствовал, даже не подал заявление о его пропаже. А в геологические партии зачастую брали даже беспаспортников.
Особенность ситуации заключалась в том, что даже внешне работяга был похож на Мухаджира, да и возраст подходящий, а вклеить фотографию для мастера не стоит большого труда.
Попетляв по железнодорожным перепутьям, Мухаджир затерялся в средней полосе России. Поначалу ему казалось, что едет он невесть куда, стремясь оторваться от преследователей. Но реальность заключалась в том, что ноги сами собой несли его на малую родину – в Средневолжск.
В какой-то момент защемило сердце: недалеко отсюда, в каких-то двухстах километрах, находилось его село, в котором он родился и рос. Там и сейчас жили его родители, до сих пор ругавшие патриарха Никона как самого заклятого своего врага, посмевшего покуситься на древние устои. Слушая их отчаянные ругательства, с трудом верилось, что они проклинают не вчерашний день, а давно ушедшую реальность, отставшую от них едва ли не на четыреста лет.
Не сумев перебороть в себе искушение и понимая, какому риску он себя подвергает, Мухаджир все-таки решил отправиться в родное село. Приклеив усы и нацепив седую бороду, он состарил себя лет на тридцать, а если к этому добавить еще и его ссутулившуюся спину с тяжеловатой походкой, то и вовсе выглядел неузнаваемым. Поначалу он даже хотел для пущей убедительности взять и трость, но потом решил, что это будет явным перебором.
Так что он не боялся встретиться с односельчанами даже в автобусе, которые нередко приезжают в районный центр.
Купив билет, Мухаджир сел в автобус, выглядевший настолько старым и разболтанным, что, казалось, он помнит еще нашествие Мамая. В общем-то, на малой родине мало что изменилось. Как и прежде, полная беспросветность: мужики пьют, а семижильные бабы тащат хозяйство, радуясь лишнему куску хлеба.
Через переднюю дверь, волоча в руках две огромные сумки с продуктами, зашла тетка Марфа, соседка Мещерских. Лишь мазнула по нему коротким взглядом, выискивая свободное место, и, что-то бормоча, направилась в конец салона.
Гурий даже не удивился, что остался неузнанным. Окажись он на месте тетки Марфы, так вряд ли узнал бы себя в подобном обличье.
Громко горланя, в автобус поднялся Петр, его одноклассник: за одной партой просидели вплоть до десятого класса. Вот только после средней школы их дороги разошлись: сам он поступил в десантное училище, а Петр, набив кому-то по пьянке физиономию, угодил «к хозяину».
Позже они встречались еще два раза. Первая встреча протекала бурно и на природе, в обществе веселых девчонок; было много веселья и водки. А вот в последующую встречу между ними образовался холодок: слишком разными они стали, и если разобраться, то связывали их лишь школьные воспоминания да подружки, которыми они обменивались на сеновалах. Встретились у калитки, потолковали коротко о том о сем, да и разошлись каждый в свою сторону, как и было предопределено судьбой.
Петр был чуток хмельным и все такой же сквернослов. Поднялся в автобус, заполнив перегаром салон. Протиснулся мимо, слегка коснувшись плечом «дедка», сидящего в проходе, и сел напротив. Если бы он знал, кто находился рядом с ним….
Надо отдать Петру должное: изменился он мало. Ну, разве что кожа на лице как-то усохла, да вот еще на висках появилась редкая седина, а так – прежний.
В какой-то момент, видно поддавшись слабости, Гурий тронул Петра за плечо, но когда тот обернулся и с удивлением посмотрел на незнакомого старика, Мухаджир уже ругал себя за проявленную слабость.
– Тебе чего, дед?
– Далеко ли Ягодная поляна?
– Через полчаса будем на месте, – лениво обронил Петр, обдав Мухаджира облаком перегара, – со мной выйдешь.
И, тотчас потеряв к нему интерес, принялся о чем-то расспрашивать грудастую соседку. Судя по тому, с каким удовольствием он поглядывал на ее выпирающий из-под тугого платья бюст, становилось понятно, что относительно соседки у него далеко идущие планы.
Ну и ладно.
Предполагаемого облегчения не наступало. Теперь Мухаджир понимал, что у него просто не хватит силы, чтобы проехать мимо родительского дома и не посмотреть на отца с матерью хотя бы издали.
Так оно и получилось. Едва автобус подрулил к родному селу и открылись двери, а ноги как будто бы сами вопреки воле подняли его тело и потащили к выходу.
– Вот твоя остановка, дед, – сообщил Петр.
Уверенно подхватив широкой ладонью соседку за талию, он направился к выходу. Она особенно не возражала, лишь когда рука скатилась чуть ниже, она бросила на ухажера недовольный взгляд.
– Спасибо, милок, – проговорил Гурий, сгорбив спину.
Идти до дома минут пятнадцать, вот только никогда бы он не подумал, что в его жизни они могут быть самыми длинными. Кровь в висках пульсировала так, словно он только что совершил изнурительный марш-бросок.
Село похорошело: там, где в его время кособоко стояли сараи и деревянные дома, теперь возвышались каменные строения. То отстраивались разбогатевшие отпрыски; теперь они воспринимали малую родину в качестве дачи, где можно было жарить шашлыки и, собравшись с приятелями, попить пивка. За поворотом стоял отцовский дом с зеленой крышей. Гурий невольно понемногу умерил шаги, хотел немного оттянуть время встречи со своим щемящим прошлым. Но былое предстало неожиданно, как и подобает, в образе сухого, но крепкого старика, коловшего во дворе дрова.
Остановившись, Мухаджир непроизвольно залюбовался работой отца – экономно, расчетливо, ни одного лишнего движения. Как на войне! Работал он столь же правильно, как и жил.
Отец распрямился, посмотрел на незнакомого старика, стоявшего у прикрытой калитки, и коротко спросил:
– Кого ищешь, дед? Может, чем помочь?
– Воды бы мне испить, – сухо произнес Мухаджир, стараясь протолкнуть глубоко в глотку колючий ком.
Отец внимательно посмотрел на старика, а потом, отложив топор в сторону, пошел к двери, сказав на ходу:
– Обожди, дед, сейчас принесу.
Он был из тех людей, что никогда не отказывают путнику в глотке воды – вот только потом, как и положено староверу, выбрасывал оскверненную посуду на дорогу.
Из дома отец вышел с большой металлической кружкой, до самых краев наполненной компотом. На поверхности плавали ягоды и маленькие кусочки аккуратно нарезанного яблока.
– Компот сгодится?
– Сгодится, – прохрипел Мухаджир, принимая из рук отца кружку.
– Мне твое лицо знакомо, старик. Мы с тобой часом нигде не встречались?
Гурий, допив компот, вернул кружку:
– Встречались.
– Напомни где… Что-то в последние годы у меня память стала дырявой.
Кружку отец держал одним пальцем, будто опасался испоганиться.
Потянув за кончик седого уса, Мухаджир показал посеревшее лицо.
– А теперь узнаешь, батя?
На лице старика не выразилось и тени волнения, вот только рука слегка дрогнула, едва не выронив кружку. Батяня был отлит из крепкого металла, и даже восьмой десяток не сумел покрыть его коррозией. Оставалось только позавидовать – ведь еще неизвестно, каким Гурий сам будет в его возрасте.
Проявив выдержку, отец не бросился обнимать сына, не воскликнул от удивления, даже калитку широко не распахнул, чтобы пропустить во двор. Просто застыл как вкопанный, разглядывая родное лицо.
– Узнаю, Гурий… Только ты во двор не заходи. О тебе спрашивали. Кто знает, может, и сейчас откуда-то наблюдают.
– Кто спрашивал?
– А разве ж их поймешь, кто они такие? А корочки, что они мне показали, так их сейчас на любом базаре купить можно. Ты бы поостерегся.
– Спасибо, батя.
– За что?
– За то, что не попрекаешь.
– А чего попрекать-то? Твоя жизнь, тебе и решать. Видно, так суждено было. Своим умом живи! Вот только кружку я выброшу, не обессудь, – сказал старик. – Теперь ты другой веры, опоганена она.
