Казаков промолчал, но Борису Ивановичу почему-то показалось, что упоминать о возложении цветов не стоило.
– И потом, – продолжал он, спеша исправить положение, – обо мне ты подумал? Может, это не ты, а я в помощи нуждаюсь? Кругом одни неприятности, в жилетку поплакать некому, и вдруг – бах! – прямо на капоте знакомое лицо. У меня радости полные штаны, а это самое лицо вдобавок ко всем прочим неприятностям заявляет: я, мол, тебя не знаю и шел бы ты, дядя, своей дорогой!
– Сдается мне, не пошили еще ту жилетку, в которую ты плакать станешь, – с сомнением заметил Казаков. – Впрочем, как знаешь. Охота тебе с алкашом возиться – возись на здоровье. Только имей в виду, дело это неблагодарное. У нас, алкашей, ни совести, ни стыда, это тебе любой скажет. Алкогольная деградация – слыхал про такого зверя?
– Словесный понос, – прокомментировал это выступление Рублев. – Нужна мне твоя благодарность как собаке пятая нога. Ты эти откровения для общества анонимных алкоголиков прибереги, а меня уволь – уши вянут…
– Стой, стой, магазин проехали! – всполошился Сергей.
– Не мельтеши, все нормально. Не дам я тебе засохнуть.
Оторвав от баранки правую руку, Борис Иванович открыл бардачок, в глубине которого блеснула темным янтарем бутылка «Хенесси».
– Кучеряво, – сказал Казаков и хмыкнул. – Хотя… Это, знаешь, случилось со мной пару лет назад одно происшествие… Не гони, вон на том перекрестке опять направо… Так вот, подходит ко мне около магазина один тип – по виду типичный америкос, в шортах ниже колена, в пестрой распашонке, в панамке и с цифровой камерой на пузе, а по-русски шпарит почти без акцента. Эмигрант, в общем. Лет ему, наверное, под шестьдесят или даже больше… ну, неважно. Сует мне пятихатку и говорит: помоги, говорит, водку выбрать. Я ему: ты чего, мужик, что ее выбирать? В магазине полки ломятся, бери – не хочу! Магазин, говорю, приличный, здесь паленого дерьма не держат, не водка – божья слеза! Пей сколько влезет, а наутро будешь как огурчик. А он мне: так в этом же, говорит, и загвоздка! Водка, говорит, стала не водка, а не разбери-поймешь что: пьешь ее, как воду, и никакого видимого эффекта. А вот знакомый, говорит, в прошлом году привез из России пару бутылок, так это ж, говорит, был настоящий праздник души! Хватил рюмку-другую, и повело куролесить! И наутро полный букет ощущений: и мутит, и башка трещит, и давление зашкаливает, и в глазах двоится… Вот это, говорит, водка, прямо как встарь!
– Ну?! – весело изумился Рублев, весьма довольный тем, что разговор все же завязался, пускай и на такую явно скользкую тему, как качество русской водки.
– Ей-богу, так и сказал. Ну, я и отвел его за угол, к киоску, где тетка Вера из-под прилавка паленкой приторговывала. Уж и не знаю, выжил он после этого или нет. Но, если выжил, наверняка остался доволен: у тетки Веры не водка, а настоящий динамит, с первой рюмки крыша набекрень… Вон в тот проезд давай, уже почти приехали…
Он опустил стекло со своей стороны, вынул из кармана разрисованную камуфляжными пятнами пачку сигарет без фильтра и закурил. Настроение у него заметно поднялось, и Борис Иванович заподозрил, что этот прилив бодрости и оптимизма вызван зрелищем лежащей в бардачке бутылки дорогого коньяка. Думать так о боевом товарище было неловко и грустно, но это, увы, здорово смахивало на правду.
Сигарета, которую курил Сергей Казаков, воняла так, словно была набита дубовыми листьями пополам с сушеным навозом, но Рублев был этому даже рад: смрад тлеющей ядовитой смеси, которую производители имели наглость именовать табаком, успешно забивал тоскливый кислый запах грязи и запущенности, которым тянуло от пассажира. Следуя его указаниям, Борис Иванович медленно вел машину по лабиринту междворовых проездов, перебирая в уме свои полезные знакомства в поисках человека, который помог бы вернуть Сереге Казакову человеческий облик. С затянутого серыми облаками неба начал сеяться мелкий теплый дождик, ветровое стекло стало рябым от капель. Брызги залетали в салон через открытые окна, приятно холодя кожу. Одни благие намерения были забыты ради других, куда более важных, но ведущих в том же направлении – прямиком в пекло. «Здесь», – сказал Казаков. Борис Иванович остановил машину и под усилившимся дождиком вслед за своим бывшим взводным нырнул в подъезд, неся под мышкой бутылку дорогого коньяка и даже не подозревая, что над головой у него уже начали сгущаться тучи, куда более густые и темные, чем те, что висели в данный момент над Москвой.
* * *
Участковый был совсем молодой, явно сразу после школы милиции, невысокий, коренастый, круглолицый и белобрысый. На новеньких погонах поблескивали лейтенантские звездочки, а дерматиновая папка на «молнии», которую он держал под мышкой, распространяла острый, легко ощутимый в радиусе двух метров запах большой химии, из чего следовало, что ее купили буквально на днях. Лейтенант заметно смущался и оттого держался нарочито строго и официально. Его хотелось дружески похлопать по плечу, а то и погладить по стриженой макушке, предложить чувствовать себя как дома и угостить чаем с вареньем, а еще лучше – молоком.
Впрочем, Борису Ивановичу не стоило большого труда сдержать этот неразумный порыв. Находясь при исполнении, сотрудники милиции почему-то особенно болезненно воспринимают любые посягательства на свои погоны, которые, как известно, располагаются у них именно на плечах. Да и явился этот мальчишка сюда явно не затем, чтобы распивать чаи; судя по чрезвычайной суровости, которую он на себя напускал, дело у него было сугубо официальное и притом не особенно приятное – как, впрочем, и в подавляющем большинстве случаев, когда участковому инспектору милиции приходится посещать на дому одиноко проживающих мужчин, еще не достигших возраста, когда они уже не могут даже хулиганить.
Тем не менее, чайку Борис Иванович ему все-таки предложил. От угощения участковый отказался, но на кухню прошел и там, усевшись на придвинутый хозяином табурет, принялся доставать из папки и раскладывать на краю стола какие-то свои бумаги. При этом он, не особенно скрываясь, шарил глазами по углам, явно рассчитывая обнаружить признаки антиобщественного образа жизни – грязь, пустые бутылки из-под спиртного, а то и что-нибудь похуже. Борис Иванович поставил на плиту чайник – несмотря на полученный только что отказ, из расчета на двоих, просто чтобы в случае, если лейтенант передумает, не кипятить воду вторично. Он не терялся в догадках и не строил предположений, хотя и не знал за собой никакой вины, которая могла бы послужить причиной этого визита. К чему гадать, когда ответы на все твои вопросы сидят прямо перед тобой и будут в ближайшее время озвучены, независимо от того, хочешь ты их слышать или нет? Раз мент пришел к тебе домой, он обязательно скажет, что ему от тебя надо, потому что эти ребята не из стеснительных…
– Паспорт у вас имеется? – спросил участковый, мелким старушечьим почерком вписывая в стандартный бланк какие-то сведения.
– Помнится, выдавали когда-то, – пытаясь прощупать собеседника, сдержанно пошутил Борис Иванович.
– Хотелось бы взглянуть, – непреклонно объявил участковый, становясь еще суровее, как будто легкомысленное отношение собеседника к главному документу гражданина Российской Федерации подтвердило самые худшие его подозрения.
– Сейчас организуем, – пообещал Рублев. – А вы пока насчет чайку подумайте. Ну, и за чайником присмотрите, если вас не очень затруднит.
Участковый взглянул так, словно ему предложили станцевать стриптиз в дамском клубе с крайне дурной репутацией, но промолчал. Борис Иванович проигнорировал этот красноречивый взгляд и отправился за паспортом. Долго искать главный документ российского гражданина не пришлось: в квартире отставного майора царил истинно армейский порядок, да и переизбытка вещей, который превращает в кошмар любую попытку быстро найти то, что вам нужно в тот или иной момент, здесь не наблюдалось.
Задвигая на место ящик, из которого только что достал паспорт, он услышал, как на кухне коротко свистнул и сейчас же замолчал чайник. Борис Иванович улыбнулся в усы: нацепив погоны лейтенанта милиции, парнишка не утратил простых, нормальных человеческих качеств. Старший по возрасту попросил его присмотреть за чайником; чайник закипел, и паренек его выключил, не побоявшись унизить тем самым свой высокий статус представителя власти. Впрочем, особенно обольщаться не следовало: мальчуган служил еще совсем недолго, процесс превращения человека в столичного милиционера был в самом начале, и оставалось только гадать, каким окажется конечный результат. Эта служба накладывает на личность неизгладимый, заметный едва ли не с первого взгляда отпечаток; видимо, без этого не обойтись, но нужно иметь очень твердый внутренний стержень, чтобы, служа в милиции, не поддаться соблазну, не дать слабину и не превратиться в чудовище, в народе для краткости именуемое ментом поганым (и зачастую, увы, именуемое по заслугам).
