Он обиженно пожимает плечами, и мы расстаемся без излияния дружеских чувств.
Является Берюрье в шляпе набок. Он выглядит подавленным.
– Что с тобой случилось, Толстяк? Он останавливает на моем лице свои налитые кровью глаза.
– Я только что вспомнил, что моя Берта приготовила на обед жареную говядину с луком и морковью.
– Ну и что?
Он потрясает изуродованной челюстью.
– Думаешь, я смогу есть мясо этим?
– Попроси ее приготовить котлеты, Берю... Или птичье молоко!
В семь часов с несколькими минутами я переступаю порог гостиницы «Серебряный берег». Я обзавелся картонным чемоданом, шляпой и очками; ничего не дающими мне в плане оптики, только изменяющими мою внешность.
Заведение третьеразрядное, но содержится в хорошем состоянии. Как и в каждом парижском отельчике, в нем пахнет глаженым бельем и мастикой. На регистрационной стойке желтеет рододендрон. За стойкой пожилая седая дама читает толстую книгу.
Она улыбается мне.
– Что угодно месье?
– Я могу снять номер?
– Ну конечно!
Она дает мне номер двадцать пять. Я записываюсь под вымышленным именем, а в графе «Род занятий», не мудрствуя, указываю: «Представитель». Это ведь частично правда.
Тут любой представляет кого-нибудь или что-нибудь. Одни – компании, продающие пылесосы, другие – Господа Бога, а кое-кто – закон... Одни не представляют из себя ничего особенного, другие – крупные капиталы. У каждого своя ниша.
Миловидная горничная (все горничные миловидные, все коллеги – достойные, а машинисты локомотивов – все сплошь многодетные отцы) ведет меня на второй этаж.
Я вступаю во владение моей каморкой. Вышеупомянутая горничная получает от меня улыбку и чаевые. Щедрость того и другого трогают ее сердечко.
Она пятится к двери.
– Месье больше ничего не надо? – спрашивает она, готовая на любые жертвы.
– Надо, – отвечаю. – Выспаться. Я Провел весь день в дороге и совершенно вымотался. Надеюсь, здесь не очень шумно?
– Нет, что вы! Тут очень спокойно.
– Превосходно. До скорого, зайчик мой...
Дождавшись, пока она уйдет, выхожу следом. Мне надо спуститься на один этаж.
В доме все спокойно. Словно призрак, я крадусь по коридорам, и странствия приводят меня к номеру четырнадцать.
Я зову на помощь мою отмычку, инструмент, открывающий любой замок. С этой штуковиной вы можете приходить куда угодно, как к себе домой.
Я быстро захожу в комнату Падовани. Ноздри щекочет запах духов Мари-Жанны...
Комнатка чистая, прибранная... Кровать с медными спинками, гардероб, стол, два стула и умывальник. В углу у батареи – тумбочка, похожая на те, что стоят в казармах.
Начинаю обыск, действуя быстро, но без шума. Ощупываю многочисленные костюмы корсикашки, его белье, шмотки Мари-Жанны. Изучаю содержимое тумбочки, поднимаю матрас, зондирую подушку. Pезультат этих поисков довольно незначителен: пушка калибра 7,65 с двумя запасными обоймами; паспорт с фоткой Турка, но на туфтовую фамилию. В общем, обычный джентльменский набор мелкого гангстера!
Я отвинчиваю медные шары на столбах кровати и в третьей трубке нахожу прилепленный жвачкой шнурок. Вытягиваю его и извлекаю пачку туго перевязанных стодолларовых бумажек. Пересчитываю мой чудесный улов: три тысячи долларов! По текущему курсу это пятнадцать тысяч франков.
Сую бабки в карман и привинчиваю шар на место, после чего ложусь на кровать и жду возвращения Мисс Тротуар.
Только бы Ларут не подложил мне свинью!
От одной этой мысли я начинаю беситься. Если он это сделает, на улице Реомюр начнется большой шухер. После моего визита королю первой страницы придется сменить профессию. Я себе прекрасно представляю его открывальщиком устриц в месяцы, в названиях которых есть "р", и безработным в остальное время.
Наконец колокол церкви Троицы бьет восемь часов. Скоро явится моя прекрасная опустошительница кошельков...
Действительно, я слышу шорох в коридоре, в замок вставляют ключ. Дверь со стоном открывается, и в проеме появляется силуэт Мари-Жанны. Она входит, включает свет, оборачивается и вскрикивает, узнав меня.
– Запри дверь на задвижку, Венера... Так нам будет удобнее...
Она подчиняется и подходит ко мне.
– Что вы здесь делаете?
– Жду тебя, как видишь! Внизу все прошло хорошо?
– Да...
– Тебе не задавали вопросов?
– Нет, а что?
– Просто так... В этой дыре читают «Франс суар»?
– Хозяйка, во всяком случае, нет. Разве что если забудет клиент...
Мне это нравится. Это уменьшает риск получить палки в колеса.
– Располагайся поудобнее, прекрасное дитя. Нам придется просидеть тут еще некоторое время.
Ее взгляд становится игривым (профессиональная деформация, полагаю): пребывание с мужиком в закрытой комнате, согласно ее представлениям об отношениях между полами, может проходить только в горизонтальном положении.
Чтобы вывести ее из заблуждения, сажусь верхом на стул, защищая таким образом мое достоинство и добродетель.
– Я должен тебе кое-что объяснить, Мари-Жанна. Поскольку твой парень не заговорил, я поставил ловушку, чтобы поймать его дружков. Что-то мне подсказывает, что то дело он провернул не один. Видишь ли, красавица, блатные – они вроде пожарных или семинаристов: всегда работают компашкой.
– Что вы сделали? – с тревогой спрашивает она.
– Сообщил журналистам, что произошло недоразумение и Падовани отпустили из казенного дома с извинениями. Ставлю ручку от двери против золотой авторучки, что скоро по здешнему телефону раздадутся голоса его корешей... Старуха за стойкой им скажет, что Падо нет, а ты вернулась... Они спросят у тебя новости о Турке... Когда они назовутся, скажешь" что для них Турок здесь, но велел отвечать, что его нет, из-за журналистишек, которые хотят с ним поговорить, чтобы сбацать свои статейки. Потом ты передашь трубку мне и об остальном не беспокойся...
Она подтверждает, что поняла, качая головой, что идет вразрез с ее привычками.
После короткого раздумья она спрашивает:
– Вы думаете, мой парень замешан в таком деле?
– Почему ты меня об этом спрашиваешь? Ты что, считала его святым угодником?
– Нет, естественно, но я себе не представляю, чтобы Турок мог разрезать мужика на куски. Замочить – да, возможно. Он такой нервный... Но это разрезание на части не похоже на работу блатных! Это не в их стиле!
Я размышляю над тем, о чем она говорит, и это меня беспокоит... Вот почему я уверен, что ее сутенер сработал не один, а в банде...
– Не надо напрягать серые клеточки, девочка, – шепчу я. – Достаточно просто подождать...
– И вы уверены, что ваша хитрость удастся? Я улыбаюсь. В общем-то она славная девчонка... Я вполне представляю ее замужем за каким-нибудь работягой... Она бы содержала в порядке квартиру, рожала мужу средних французиков и откладывала деньги на отпуск... Она была бы такой же женщиной, как и все... На ней была бы своего рода невидимая униформа «обычной жизни», надетая на любого обывателя или обывательницу... Она бы имела право на страховку, на уважение, на карточку избирателя и на то, чтобы бросать монетки в церковную кружку.
Ну и дальше что?
– Почему вы мне не отвечаете? – настаивает она. – О чем вы думаете?
Она изображает примерную девочку: глазки опущены, губки поджаты...
– Обо мне?
– Это долго объяснять... Ты откуда приехала? Из деревни, правда? Устроилась в городе горничной. Хозяин тебя трахнул... или ты встретила бойкого парня... А потом...
Она улыбается.
– Странный вы народ, мужики, что легавые, что нет! Как только начинаете разговаривать с веселой девицей, сразу пытаетесь узнать, что ее довело до этой жизни... Можно подумать, мы для вас полная тайна!
– Это правда, – подтверждаю я, – вы тайна... Огромная тайна!
– Почему?
– Это невозможно объяснить именно потому, что это тайна.
Она становится задумчивой.
– Да... Странно. Мои клиенты, как сговорившись, твердят одно и то же: «Ты давно занимаешься этим ремеслом? Почему ты им занимаешься? У тебя были неприятности?» Не было у меня никаких неприятностей. Я всегда была распутницей, вот и все... Скорее неприятности начались у меня сейчас...
Ее слова звучат совершенно искренне.
– Всегда одно и то же: они поднимаются со мной, чтобы ненадолго забыть о том, как погано им живется... Ты думаешь, у них это получается?
Заметив, что обратилась на «ты» к офицеру полиции, она извиняется:
– Ой, прошу прощения...
– Ничего страшного...
– После этого они еще грустнее, чем до... Они говорят, чтобы попытаться забыть обиды и огорчения; говорят о чем угодно: о своих женах, начальниках...
Она снова роется в воспоминаниях, но пронзительный голос старухи снизу зовет:
– Мадам Падо, к телефону! Я вздрагиваю.
– Ого! Даже раньше, чем я думал. Ну, ты все поняла?
– Не беспокойтесь.
И кричит старухе: «Иду!»
Она направляется к двери, я следом за ней.
