Мне очень хотелось спать, и я заснула в объятиях Менделеева, который еще что-то тихо и ласково бормотал мне на ухо, но что — я уже не слышала, а лишь улыбалась во сне…
Насколько бывает неприятным неожиданное пробуждение, я узнала, едва сильный толчок встряхнул наш «Скат» и буквально подбросил меня кверху. Я грохнулась на пол и застонала — не столько от боли, сколько от необходимости возвращаться из сладкого и спокойного сна в жизнь, полную проблем и неразгаданных загадок.
Наш аппарат трепало и крутило из стороны в сторону так, что он вертелся, будто волчок. В иллюминаторы пробивался слабый свет встающего низко над гористым берегом солнца. Ветер стал значительно слабее, но все еще гнал волну, которая бросала наш «Скат», плохо приспособленный к надводному плаванию, из стороны в сторону и то и дело пыталась перевернуть нас вверх дном. Только балластные камеры, полностью заполненные водой, придавали нашему аппарату устойчивость ваньки-встаньки, и мы не переворачивались. Но болтало нас немилосердно! Хуже всех, конечно, приходилось Менделееву с его сломанной ногой.
— Немедленно ответьте, что это за берег? — потребовал Анохин, которого тоже разбудил толчок, настигший наш аппарат, едва Менделеев вывел его на поверхность. — Куда вы меня завезли? Я протестую! Это произвол! Я требую, чтобы меня высадили в Красноводске! Я буду жаловаться на вас Генеральному прокурору! Я…
— Ты сейчас заткнешься, — перебил Менделеев. — Или я высажу тебя прямо здесь, и добирайся тогда вплавь до своего Красноводска!
Анохин примолк, хотя и продолжал возмущенно сопеть. Я обратила внимание, что он ни разу так и не вылез из своего угла между приборами, будто яйцо там высиживал или прятал что-то под задницей.
Однако меня тоже чрезвычайно интересовал вопрос — что это за берег мелькает в иллюминаторе?
— Где мы, Николай Яковлевич? — спросила я, испытывая почему-то неловкость.
О том, как я заснула и вообще чем закончился наш недавний с ним разговор, как ни старалась, вспомнить я не могла. Но чувство неловкости как-то с этим было связано.
Он посмотрел на меня через плечо, и я уловила, что и он смущен чем-то, но спросить напрямую — чем, я, конечно, не могла…
— Насколько понимаю, ветер не менял своего направления… — ответил он на мой вопрос.
— Ветер все время дул северный! Я хорошо это помню! — подал голос Анохин. — Мы должны были оказаться намного южнее Красноводска. Тогда что это за горы на горизонте? Насколько мне известно, в Туркменистане есть только Копетдаг, но его невозможно увидеть с моря.
— Так это и не Копетдаг, — подтвердил Менделеев. — Да и не Туркмения вовсе. Это Эльбурс.
— Вы меня за дурака не держите! — возмутился Анохин. — Это не может быть Эльбрус. Он слишком далеко от Каспийского моря.
— Я сказал Эльбурс, а не Эльбрус, — возразил Менделеев. — А самая высокая гора, что посередине хребта, — вулкан Домавенд… А теперь заткнитесь, Анохин. Нам придется открыть верхний люк, поскольку дышать здесь уже практически нечем.
После его слов я почувствовала, что и в самом деле почти задыхаюсь. Кислорода у нас в аппарате почти не осталось, а от перенасыщенности углекислым газом отчаянно болела голова.
«Но если мы откроем верхний люк, нас при такой качке и волнении на море просто начнет заливать. И через некоторое время „Скат“ пойдет ко дну! А до берега придется добираться вплавь… Сколько тут примерно? О господи! Километров десять, не меньше! Я же столько просто не осилю! Да и Менделеев со своей сломанной ногой — как он доберется до берега?»
— Анохин, вы умеете плавать? — спросила я.
— Какое это имеет значение? — вновь начал скандалить тот. — Вы что, хотите выбросить меня за борт? Это вам не удастся! Я буду сопротивляться! Вы не имеете права! Вам это даром не пройдет! Решили от меня избавиться? Не выйдет! Я никуда отсюда не уйду!
— Вы сами первым выскочите наружу, как только «Скат» начнет тонуть, — отозвался Менделеев. — И хватит базарить, как лоточница, у которой украли пачку сигарет! Тоже мне — пилот второго класса! Не позорьте Санкт-Петербург! Помолчите хотя бы!
Он встал во весь рост на одной ноге, слегка опираясь на сломанную правую для равновесия, и, пригибая голову, не помещавшуюся под потолком аппарата, принялся отвинчивать люк. Анохин что-то возмущенно бормотал себе под нос, но старался не помешать Менделееву.
Наконец Менделеев отбросил крышку люка в сторону, и в аппарат ворвался свежий воздух вместе с солеными брызгами и пробирающей насквозь утренней прохладой. Аппарат продолжал вертеться и накреняться почти до уреза воды, заставляя нас цепляться за все, что попадется…
Вода, которая заливалась порциями по пять-семь ведер за раз, уже стояла на полу аппарата, заливая нас по колени. Я заметила, что вода почему-то теплее воздуха, просто обжигавшего своей прохладой наши распаренные в замкнутой атмосфере лица.
Стало ясно, что аппарат пора оставлять, если мы не хотим нырнуть с ним вглубь еще раз, но теперь уже — без запасов кислорода.
— Николай Яковлевич, — сказала я расстроенно. — Я до берега не дотяну…
— Я, пожалуй, тоже. Но нам и не придется плыть до самого берега, как я понимаю, — туманно ответил он. — Достаточно будет, если продержимся на поверхности полчаса.
«Что у него, крыша совсем, что ли, поехала? — подумала я. — Или он пешком по воде намеревается ковылять на своей сломанной ноге?.. Так на иранцев это не подействует. Если ветер не менял направления, значит, нас снесло к южному побережью Каспийского моря и берег — это Иран! У иранцев свои мифы об Аллахе и пророке его Мухаммеде. Не знаю, есть ли в Коране упоминание, что Мухаммед ходил по воде „аки по суху“…»
Я уже хотела поинтересоваться, почему он так считает, но тут новая порция каспийской воды хлынула в верхний люк, окатив нас с головы до ног. Мы стояли по пояс в воде, и дальше тянуть нельзя — надо срочно выбираться из «Ската», иначе придется делать это уже под водой.
Первым наверх бросился Анохин. Он тащил за собой какую-то сумку небольших размеров. Она лишь на мгновение привлекла мое внимание, и то лишь тем, что я подумала: «А ведь он на дно пойдет с этой своей сумкой, пока мы доберемся до берега…»
И тут же забыла об Анохине. Меня вновь окатило водой, и я, не дожидаясь предложения Менделеева, полезла в люк. Анохина я не увидела. Он, вероятно, был где-то поблизости, но среди волн в белых барашках головы его невозможно было разглядеть. Оттолкнувшись от аппарата обеими ногами, я прыгнула в воду.
И только вынырнув, попыталась оглядеться по сторонам. Как ни ограничена была волнами видимость, все же, когда меня поднимало на гребень, я старалась увидеть как можно больше. Сразу же мне стала понятна причина уверенности Менделеева в том, что нам не придется добираться до берега, — метрах уже в трехстах от нас, можно сказать, совсем рядом, в волнах мелькал какой-то катер, совершенно не похожий на российские катера, которые мы не раз видели в районе Красноводска. Я все еще продолжала надеяться, что это российские или туркменские рыбаки, хотя и понимала, что наши рыбаки не могут ловить рыбу в чужих территориальных водах.
Встреча с иранцами не представлялась мне очень уж приятной, но это все же избавляло от необходимости добираться до берега вплавь. Я побыстрее отгребла подальше от погружающегося под воду «Ската», чтобы меня не потащило вслед за ним вниз, и принялась махать руками, привлекая к себе внимание людей на катере.
Как выяснилось, это было совершенно излишне. Катер шел прямо к нам, вернее сказать, ко мне, поскольку ни Менделеева, ни Анохина я за волнами увидеть не могла. Катер подошел вплотную, и я увидела на палубе двух солдат с автоматами и офицера с мегафоном. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что к России они никакого отношения не имеют. Типично восточные лица не оставляли сомнения. А форма, совершенно не похожая на форму туркменской армии, говорила о том, что и к Туркменистану — тоже.
Офицер что-то закричал в мегафон, и хотя я хорошо расслышала его фразу, не поняла ни слова. Наставленные на меня автоматы красноречиво свидетельствовали о том, что мне, без всякого сомнения, предлагали подняться на борт. У меня других намерений и не было. Уж лучше — в Иран, чем на дно.
С катера мне бросили веревку, и мне удалось за нее схватиться с пятой попытки, поскольку волны постоянно сносили меня мимо катера, и не успевала я ухватиться за веревку, как меня проносило мимо. Но наконец мокрый веревочный конец оказался в моих руках. Я намотала его на правую руку, ухватилась за веревку левой, и солдаты начали меня вытаскивать. Никогда не думала, что это очень неприятное занятие — забираться в катер по веревке при сильном волнении на море. Меня колотило о борт катера, и плечи мои и бедра просто гудели от ударов о металлический борт. Солдаты подтянули меня над водой повыше и, ухватив за руки, перевалили через борт. Не дав мне даже встать, меня поволокли по палубе в какое-то помещение и довольно грубо бросили на пол.
