Она принесла пиво и исчезла.
Нора Мэрфи спросила:
— Вы удовлетворены?
— На некоторое время.
— Что сказал наш друг Мейер?
Я постарался сделать удивленный вид, но она раздраженно нахмурилась:
— Не стройте из себя мальчика, Воген. За милю было видно, что вы хотели остаться один. Вы думаете, я вчера родилась?
— Ни в коем случае, — сказал я и поднял руки вверх. — Хорошо, сдаюсь!
— Итак, когда вы с ним встретитесь?
Я сказал ей, и она снова нахмурилась:
— Почему такая отсрочка?
— Не знаю. Ему надо разобраться. В конце концов, это всего пара часов. И мы скоро его увидим. Место, где он живет, не более десяти миль отсюда. А вы чем займетесь?
— Я все решила. Мне тоже надо кое-куда позвонить. — Она взглянула на часы. — На самом деле, мне надо идти. Через пятнадцать минут около школы меня заберет с собой командир местной бригады. Его люди ждали нас на берегу прошлой ночью. Он не будет особенно доволен.
— Могу себе представить. А вы увидите своего дядюшку?
— Не уверена. Я не знаю, где он сейчас, но думаю, что они устроят мне разговор с ним по телефону.
Я осушил свой стакан, и Бинни, не говоря ни слова, пошел к бару и принес мне другой.
Нора Мэрфи достала сигарету. Я поднес ей огонь и, когда спичка вспыхнула в моих сложенных ладонях, сказал:
— Я удивлен: вы курите такую дрянь, а еще доктор!
Она опешила, потом взглянула на сигарету и рассмеялась каким-то непривычным смехом:
— Черт побери, Воген, все мы умрем.
Мне показалось, что я заглянул в ее душу глубже, чем когда-либо, но мы находились в опасной обстановке, и я решил действовать не спеша.
— Что вы собираетесь делать, когда все закончится?
— Кончится? — Она непонимающе посмотрела на меня. — О чем это, черт возьми, вы говорите?
— Но ведь вы собираетесь победить, вы и ваши друзья? Вы должны верить в это, иначе все теряет смысл. Я интересуюсь, что вы будете делать, когда все это кончится и жизнь вернется в нормальное русло.
Она сидела и смотрела на меня, застыв на месте, словно муха в янтаре, ничего не говоря, ибо было ясно, что существовал только один ответ.
Я медленно кивнул:
— Вы напоминаете моего дядюшку.
Здесь Бинни поставил на стол пинту светлого пива.
— Так как его называли? Школьный учитель из Страдбелла?
— Именно так, майор.
Я повернулся к Hope Мэрфи и тихо, но достаточно твердо сказал:
— Он никогда не хотел, чтобы это кончилось. Вы же знаете, в этом была вся его жизнь. Шинели и автоматы «томпсон», ночные налеты, прекрасная, жестокая игра. Он просто наслаждался ею, Нора, уж поверьте мне. И это был единственный способ, каким он хотел прожить жизнь, совсем как вы.
Она побледнела и задрожала, в глазах появилось мучительное выражение; повернувшись ко мне, она сказала:
— Я борюсь за наше дело, майор. Если потребуется, с гордостью умру за него, как тысячи других до меня. — Она положила ладони на стол и подалась ко мне. — А вы во что-то верили в своей жизни, майор Саймон, кровавый Воген? За что вы убивали?
— Вы имеете в виду, что служит мне оправданием, не так ли? — Я согласно кивнул. — О да, доктор, мы оба нуждаемся в этом.
Она снова села на стул, все еще дрожа, и я примирительно сказал:
— Вы можете опоздать. Да и мне пора.
Она сделала глубокий вдох, как бы стараясь овладеть собой, и поднялась:
— Я хочу, чтобы Бинни пошел с вами.
— Вы что, не доверяете мне?
— Не особенно доверяю. Хотелось бы иметь адрес и телефон того места, где остановился ваш друг Мейер. Я позвоню вам в четыре. Что бы ни случилось, не уходите оттуда, пока мы не поговорим. — Она обратилась к Бинни: — Я рассчитываю на тебя, Бинни. Проследи, чтобы он сделал все так, как сказал.
Бинни был очень обеспокоен, таким я его никогда не видел. Ему приходилось трудно — быть между нею и мной, потому что, как я думаю, события последней ночи значительно повысили его уважение ко мне. А с другой стороны, он на свой манер любил Нору Мэрфи. Он был приставлен к ней Коротышкой и, если понадобится, умер бы, защищая ее. Все это было одновременно и просто и сложно.
Все это Нора Мэрфи прекрасно понимала, и ее улыбка застыла на губах. Я написал на клочке бумаги адрес Мейера и телефон и передал ей:
— Спросите мистера Бергера. Если что-нибудь пойдет не так, встретимся у катера.
Она промолчала. Только взглянула на листок бумаги, бросила его в огонь и вышла.
Бинни сказал:
— Когда я был мальчишкой и жил на ферме у отца, у меня был красный сеттер, самый красивый из тех, каких вы можете представить.
Я отпил пива и сказал:
— И что же?
— Там неподалеку жила охотничья собака-сучка, и, когда он приходил к ней, она вылизывала его. В жизни такого не видел.
Наступила томительная пауза; потом он продолжил:
— Когда он как-то утром увязался за молочным грузовиком, она все лежала на углу, эта маленькая сучка, целую неделю или даже больше. Ничего не пила и не ела. Ну разве это не странная вещь?
— Вовсе нет, — ответил я. — На самом деле все просто. Она была женщиной. А теперь давай убирайся отсюда к чертям с твоей доморощенной философией и найми в местном гараже машину. Я буду ждать здесь.
— Будет сделано, майор, — сказал он без всякого выражения и ушел.
От закрываемой двери повеяло ветерком, он снес листок бумаги с бара, тот попал в огонь и вспыхнул.
Так какая же у меня была причина убивать? Так она сказала. Я старался думать о Кота-Бару, о сожженной миссии, о вони от сгоревшего мяса. В то время это казалось вполне в порядке вещей, но теперь представлялось совсем нереальным, казалось отголоском старого сна, чем-то таким, чего не было.
Потом настала тишина. Такая глубокая, что можно было расслышать тиканье часов на каминной полке, и я без всякой причины почувствовал спазмы в желудке, словно пальцы мертвых людей забегали по моей коже. Я внезапно понял, что имел в виду Мейер, когда говорил о своих дурных предчувствиях.
* * *
В единственном городском гараже не нашлось автомобиля, но Бинни ухитрился взять взаймы автофургон «форд», может быть, от имени Организации, хотя это только мои предположения.
Он вел машину, а я сидел сзади, курил и мрачно смотрел наружу, где вовсю шел дождь. Это была довольно приятная поездка. Зеленые поля, высокие живые изгороди, возделанные участки, серые каменные заборы, которые когда-то обозначали границы больших поместий.
У Бинни была военная карта, и я показал ему, где Ренделл-Коттедж. Дорога, которая вела к нему, была с четверть мили длиной, а сам Ренделл-Коттедж прятался за плотной стеной деревьев. Подходящая нора, чтобы спрятаться такой старой лисе, как Мейер.
Когда мы приблизились, я сделал Бинни знак, и он начал сбавлять скорость. На поросшей травой обочине в сотне ярдов от поворота был припаркован большой зеленый «воксхолл». Внутри машины никого не было.
Бог знает почему, но у меня было чутье на плохие новости, может быть, это возникло от пережитых трудностей, но здесь что-то не так, я в этом был почти уверен. Положил руку Бинни на плечо и сказал, чтобы он остановился.
Я вышел, вернулся к «воксхоллу» и заглянул внутрь. Двери были заперты, все выглядело довольно обычно. За стеной, которая окружала огороды и Ренделл-Коттедж, на вязах кричали грачи.
Я под дождем вернулся к грузовику. Бинни вышел и спросил:
— Ну, что?
— Эта машина. Она меня беспокоит. Может, она просто сломалась и водитель пошел в ближайшую деревню за помощью. Бывает, что и свиньи летают.
— А с другой стороны, — медленно проговорил он, — если кто-то хотел подобраться к коттеджу тихо...
— Вот-вот...
— Что будем делать?
Я немного подумал и объяснил, как мы поступим.
* * *
Дорога к коттеджу была враждебна к рессорам нашего грузовичка, поэтому я вел его на малой передаче, лавируя между колдобинами под сильным дождем. Здесь было довольно мрачно, заросшая кустами чаща годами не видела света.
Дорога свернула круто направо и вывела на поляну, где и помещался Ренделл-Коттедж, легкая деревянная постройка с верандой во всю длину фасада.
Дом был неожиданно большим, но ветхим, нижние ступени лестницы поросли травой и сорняками.
Как только я вышел из грузовика, над головой раздался раскат грома. Это был странный, ужасающий звук; небо в просветах между деревьями потемнело, словно день клонился к закату и вот-вот готова была наступить тьма.
Я поднялся по ступеням и постучал во входную дверь, которая была слегка приоткрыта.
— Эй, Мейер, вы здесь? — громко крикнул я.
Ответа не последовало; когда я толкнул дверь, до меня издалека донесся голос Эла Боули, и это показалось жутковатым.
Он пел песню «Когда он умер и исчез», ту самую песню, которую, как считалось, посвятил Адольфу Гитлеру. Это была последняя вещь, которую он записал, потому что две недели спустя погиб от бомбы при воздушном налете на Лондон.
Но мне это было безразлично, и я двинулся вперед по затхлому и темному коридору на звуки музыки.
