Выручить из беды друга – это честь, спасти девушку – это уже удовольствие. Так думал я, лихорадочно выкручивая влево, вправо руль, разбрызгивая веером лужи, улетая от бешеных взглядов облитых пешеходов.
Прыгая через ступени, как огромная мускулистая блоха, я влетел на третий этаж, позвонил, приготовившись к бою.
Она открыла, мы порывисто бросились друг к другу, я задохнулся от волнения, что-то пытаясь сказать… Наконец Света мягко отстранилась, тщательно закрыла дверь и повесила цепочку. Меня эти предосторожности насмешили, но я промолчал, уселся на диване, твердо решив, что непременно и сразу развею все страхи, разберусь с обидчиками, чем заслужу любовь моего черноволосого лягушонка. Все же я работаю в серьезной конторе.
Ее руки очутились в моих, но я не почувствовал движения взаимности, пальчики ее были холодны, будто она ждала меня на балконе.
– Ну, что случилось? – небрежно спросил я.
Вместо ответа Света протянула мне стодолларовую бумажку, на которой поперек черным фломастером было начертано следующее: «Срок уплаты наступил. Счетчик перегорел».
Я недоуменно посмотрел на девушку, потом снова на купюру.
– Фальшивая, – заметил я, – на цветном ксероксе катанули… Несерьезные ребята. Шутнички… И ты испугалась?
– Володя, ты не понимаешь, это очень серьезно! – Ее голос дрогнул. – Это отмороженные, с холодильника…
– Ты задолжала им деньги?
– Не я, – вздохнула она.
– Так в чем же дело? Рэкет, что ли? Скажи кто, головы поотрываем…
Я почувствовал облегчение. Конечно, гнусное дело – просрочивать уплату долгов. Если ты лишился крупных денег, взятых взаймы, твоя жизнь превращается в сплошную пытку, как стадия ломки у наркомана: мечешься и знаешь, что дальше будет только хуже.
– Это не рэкет. Помнишь, ты приходил, а у меня тогда был двоюродный брат?
– Помню, – буркнул я. – Мне его голос сразу не понравился…
– С того дня Павел исчез. А он должен очень крупную сумму денег в валюте.
– Это те уроды, которых я откантовал?
– Ты с ними дрался? – Света вскинула на меня свои печальные зеленые глаза. Они выражали страх…
В этот короткий миг я понял, что душу готов отдать, чтобы моя любовь улыбнулась, а печаль отлетела, как чешуйки почек, лопнувших от движения юного листка.
– Пришлось их немного помять. Они пытались сбить меня машиной. Такое не прощается.
– Это кошмар! Марат и особо – клюнутый… – Света заплакала. – Теперь он преследует меня и требует, чтобы я вернула деньги или сказала, где мой брат. А я не знаю, где он. Почему я должна за него отвечать?
– Ты не должна отвечать за его долги… Если ты не имеешь никакого отношения к этим деньгам… А если – да, дело серьезней. Это раньше долги прощались. Червонец до получки, сотню на мебель… Сколько он задолжал?
– Пятьдесят тысяч долларов и еще восемь накрутили.
Я ничего не сказал. Мне было все ясно. Такой суммы хватит, чтобы должнику и его ближайшему окружению жизнь превратить в ад, с беспрестанными угрозами, побоями, пытками, издевательствами.
Света посмотрела на меня мокрыми глазами. Может быть, она ждала, что я сейчас отправлюсь их избивать и приговаривать что-то вроде: «Еще раз покуситесь на мою Свету – и вам больше не жить на земле!»
– Тебе надо временно скрыться, – сказал я, отчетливо сознавая, что девушка уже сама подумывает об этом.
– Куда я поеду?! – раздраженно спросила она.
– Ты хочешь, чтобы тебе сделали три степени устрашения? А за ней – и четвертую, раз ты не сможешь сказать, куда слинял твой мерзкий братец, который так ловко тебя подставил.
Я уже начал кое-что понимать.
– Собирайся. И живо!
Света не стала ничего больше спрашивать, бросилась к шкафам. На пол полетели целлофановые пакеты с бельем, откуда-то на столе появилась гора косметики: коробочки, пузырьки, тюбики, подушечки и прочая канитель. Я молча наблюдал за Светой, она носилась по комнате, исчезала на пару мгновений в ванной, оттуда несла новые предметы макияжа и раскрасок. Наконец посредине комнаты появилась огромная бело-сине-красная сумка.
– Поторопись! – сказал я.
– А? – не поняла она, подняв на меня зареванные глаза.
– Собирайся живее. Не на Северный полюс собираешься.
– А куда мы едем?
Я не успел ответить. В прихожей оглушительно заверещал звонок. Света вздрогнула и с ужасом посмотрела на меня. Я чертыхнулся.
– Ты кого-то ждешь?
– Нет! Это они, отмороженные…
На цыпочках я подошел к двери, хорошо, в прихожей не горел свет, осторожно посмотрел в глазок. Но – никого не увидел. «Знаю я ваши дешевые уловки!» – подумал я и вернулся в комнату.
Света вопросительно посмотрела на меня. Ругаться было бесполезно. Конечно, они знали, что Света дома. Окошки светились. Суду все ясно.
– Иди, выгляни с балкона.
Я потушил свет. Пусть думают, что девушка хитрит.
Она осторожно пробралась, долго смотрела в темноту, потом сказала:
– С этой стороны никого.
Все ясно. Ждут со стороны подъезда. Потирают руки от удовольствия.
– Что? – с надеждой спросила Света.
Слава богу, она уже перестала плакать. Плачущую женщину можно вынести не более десяти минут. Затем у мужчины начинаются обвальное угнетение нервной системы, клаустрофобия, ускоренное отложение солей в позвоночнике, почках, желчном и мочевом пузырях.
– Уходим, – сказал я буднично. Как будто нам что-то наскучило и мы решили прогуляться. – Иди, еще раз выгляни с балкона.
Света послушно выглянула.
– Никого.
– Одевайся!
– Они ушли?
Я промолчал. Хорошая она девчонка, но лучше бы не задавала вопросов. Света надела свою роскошную шубу. Мне стало дурно. Я решительно снял ее, открыл балконную дверь и выбросил вниз.
– Ты сошел с ума, – печально прошептала она.
Я промолчал, подтолкнул девушку к двери, потом сорвал простыни, скрутил их жгутом, привязал к перилам балкона, навесил на себя сумку, перелез на наружную сторону и, удерживаясь на руках, спустился на нижний балкон. Хвала тому, кто придумал низкие потолки! Потом я подстраховал Светочку. Молодчина, не испугалась и, самое главное, молчала.
За занавесками протекала чья-то мирная жизнь. Мерцал телевизор, слышались реплики телесериальных героев. Их комментировал ироничный мужской голос, явно, глава семейства. А за стеклом балкона, в трех метрах от жильцов квартиры, достигла кульминации, яростного накала другая, реальная и бестолковая жизнь. Такая, что не приведи кому господь…
Таким же образом мы спустились на очередной балкон, а оттуда до земли было рукой подать, вернее, ногой достать. И, подхватив шубейку, побежали по земле быстрым бегом, не помышляя о машине, оставленной у подъезда. Долгими переулками и дворами мы пробрались к троллейбусной остановке, прыгнули в 20-й номер троллейбуса, и он, равнодушный, покатил нас к центру.
– Ты единственный, кто есть у меня на этой планете, – сказала Света, и в этот момент ее слова не были напыщенными или неискренними.
Она дрожала от холода и страха, ей хотелось покоя в маленьком уголочке многоэтажного бруска жилого дома, комнатушке за дверью, про которую никто не знает, ей хотелось раствориться в многомиллионном городе. Но за каким мерцающим сквозь пургу окном вас поймут, откроют дверь, пропустят в дом, предложат чаю, подогреют ужин и не будут ждать пытливо, пока вы его торопливо проглотите…
Я обнял беглянку, и мы молча ехали, ерзая от дрожи на задубевшем дерматине сиденья.
Ночной мороз нарисовал на окне невиданные папоротники и пальмы, переплетенные лианы, цветы счастливой красоты. А может, это наше живое дыхание помогло ему, опьянило, и грезы родили фантазии дальних миров?
Я поцеловал ее в холодную, как морозное яблочко, щечку. Света улыбнулась одними глазами, и я понял, что на душе у нее посветлело и нет причин убиваться.
Сделай женщину хоть чуть-чуть счастливей и поймешь, что все остальное, чем ты занимался, – ерунда и суета.
Прошло всего лишь полчаса… Мы не могли ехать бесконечно, прижавшись друг к другу, странники без цели и сожалений, счастливые тем, что могут согревать друг друга в пустынной коробке троллейбуса, устало крякающего на выбоинах московских мостовых.
Я подал ей руку, мы спустились на холодную землю и пошли пешком. Где-то под нами реактивным самолетом пронеслась подземная электричка. У нее были свои пассажиры и свои беды.
Это только кажется, что нас возят по земле и под землей металлические конструкции. На самом деле они живые, с характером и устают побольше нас. Надо только прислушаться, когда за полночь в одиночестве едешь куда-то, и ты услышишь в вагоне нашептывания, кряхтенье, стоны и даже тихий плач. Надо только прислушаться.
Мы помахали рукой троллейбусу, он мигнул нам красным огоньком, ему было приятно, что мы не забыли попрощаться с ним.
Как жаль, что он увез невозвратимые минуты.
Мы шли по мосту. Здесь крепко задувало, колючий снег заставлял нас щуриться, хорошо, что внизу мы видели голубые огни железной дороги. Они ориентировали нас, чтобы мы не свалились с моста.
