– Пусть и эти остаются, – согласился я. – А где ваша контрразведка прячется?
– В машинах. В наших…
– И под машинами? Тоже они?
– Тоже они.
– Шесть человек! Как мы все в машинах поместимся?
– Контрразведка с нами не едет. У них рейд вдоль границы. Пешком пойдут.
– Ладно. Возвращаемся. Помогите, кстати, Миколе пленных к машинам доставить. Я сразу допрашивать их буду…
* * *
Пленников посадили позади машин прямо на дорогу. Командира позади первой, длинного позади второй. Не слишком с ними церемонились, и на битый асфальт сажали с помощью кулаков и аккуратных пинков, поскольку членораздельную речь они понимать упорно не желали. Особенно упирался длинный и все посматривал на фаркоп[16], словно его хотели немедленно на буксир взять. Просто набросить веревочную петлю на шею, а второй конец веревки за фаркоп зацепить. И покатать таким образом по дороге на пятой точке. И потому он никак сесть не желал. Пришлось ему помочь. После удара ногой в пах он сам сел с удовольствием. И даже на фаркоп уже не смотрел своими выкатившимися после удара глазами.
Пока глаза длинного вставали на место, я приготовился к допросу командира. Готовился по другую сторону машины. Спросил у Миколы намеренно тихо:
– У тебя в машине «аптечка» есть?
– Конечно… – он вытащил из-под переднего пассажирского сиденья «уазика» небольшую сумку с красным крестом на белом кружке. Это была настоящая взводная санитарная сумка, а вовсе не автомобильная «аптечка», но такая сумка меня устраивала даже больше. Покопавшись в содержимом, я нашел самую большую ампулу и самый большой шприц из всего комплекта медикаментов и инструментов. И даже резиновый жгут намотал себе на кисть, но с единственной целью – чтобы показать все это командиру «укропской» ДРГ, а вовсе не использовать. Ампула была с нашатырным спиртом. Шприц, по моим понятиям, должен был считаться ветеринарным, но это делу не мешало. План допроса я не составлял даже в голове. Мне нужно только одно узнать. А узнать это я был в состоянии, только сильно испугав допрашиваемого. Исходил я при этом из собственных понятий о том, что страшно, хотя прекрасно понимал, что у каждого человека страх может быть своим. Я вот лично помнил в своем детстве, на своей улице в Терриконовке, парня, больного на голову. Не знаю, что за болезнь у него была, помню только, что его все звали сумасшедшим и издевались над ним с обычной детской жестокостью. И я с тех самых пор, с детства, боялся сойти с ума. Страшнее этого я ничего придумать не мог, хотя предполагал, что у каждого человека есть собственные фобии, одному ему свойственные. Но у меня не было возможности узнать каким-то образом, чего боится этот укродиверсант, и потому я решил выбрать то, что было по душе мне. Или, наоборот, что было мне не по душе. Со шприцем в руке, на которой был намотан резиновый жгут, а жгут, как я знал, для того и нужен, чтобы перетягивать руку или ногу после ранения, или же только руку, когда хочешь поставить инъекцию в вену, и с большой ампулой во второй руке я подошел к командиру ДРГ и присел рядом с ним на корточки.
– Два варианта есть, командир… – сказал я вальяжно. – Какой из них выберешь?
Он с ненавистью стрельнул в мою сторону взглядом, но интерес к своей дальнейшей судьбе все же является своего рода элементом рефлекса самосохранения. Этот рефлекс особенно сильно развит у животных. У людей, с повышением интеллекта, рефлекс слабеет, но бывает, что слабеет он и под воздействием идейности. Что представлял собой командир ДРГ, я не знал. Но поставил его перед выбором и уже этим сумел заинтересовать. Инстинкт самосохранения сработал, и он спросил:
– Какие варианты? Только будь уверен, что предателем я не стану.
Я на это только усмехнулся, как человек, знающий свои возможности и предполагающий, что сумею разговорить любого.
– Тем не менее говорить ты будешь и все мне расскажешь. При первом варианте ты расскажешь все сам, причем расскажешь честно. Допрашивать я буду вас всех четверых и выясню, кто из вас врет. Тому очень хреново придется.
Он не мог знать, что в плен попало только двое. Четыре человека – это уже больше вариантов для моего понимания ситуации и меньше вариантов для его маневров.
– Не дождешься!
– Тогда будем сразу использовать второй вариант. Ты слышал когда-нибудь о препаратах, которые называют «сывороткой правды»? Скополамин, пентанол и прочие барбитураты, препараты ряда «СП», амитал натрия и другие… Их множество, и все перечислять тебе смысла нет. Слышал, я спрашиваю?
– Слышал… – Он заворочал плечами и стал глазами по сторонам «стрелять», показывая свою обеспокоенность, но не понимая еще этого. А меня его взгляд окрылил, я увидел возможность «сломать» этого диверсанта и усилил напор в голосе.
– Поставлю тебе дозу в вену, – я показал большую ампулу с нашатырным спиртом, но, поскольку ампула была запаяна, запаха нашатырного спирта не было. А прочитать надпись с расстояния в метр было бы невозможно даже при свете, не то что ночью. – Через две-пять минут ты начнешь правдиво отвечать мне на все мои вопросы. Беда только в том, что у меня есть с собой лишь один препарат. Несколько ампул, но сам препарат скверный. Из старых, которые сейчас уже редко используют. А если используют, то специально, с конкретной целью. Ты все мне расскажешь, ответишь на все вопросы, потом уснешь до утра. А утром тебя разбудят и отпустят на все четыре стороны. Естественно, без оружия, потому что сумасшедшим нельзя давать в руки оружие, и, вероятно, голым, чтобы ты точнее своему состоянию соответствовал…
– Сумасшедшим? – переспросил он.
Теперь беспокойство отчетливо слышалось и в голосе. А уж в глазах светилось полное мучительное несчастье. Я же продолжал ему это несчастье нести.
– Да, это препарат «СП-119»[17]. У него такой побочный эффект – пациент наутро сходит с ума. Прямо во сне. В медицине это называется методом амитал-кофеинового растормаживания и применяется к психически больным преступникам, чтобы добиться от них признания. Психически больные люди уже и без того больны. А здоровые люди становятся психически больными…
Я врал, придумывая на ходу, но врал вдохновенно, уверенным и убедительным тоном, и мне показалось, уже сам не сомневался в том, что я говорю. То есть даже себе внушил, что у меня в ампуле не нашатырный спирт. А бедному диверсанту внушил тем более. Пленник, у которого психическое состояние и без того должно быть подавленное, верил мне безоговорочно. Вопрос сводился только к тому, побоится он или не побоится сумасшествия.
Командир «укропской» ДРГ задумался на пару минут. А я так и стоял перед ним с поднятой в руке ампулой, и даже вторую руку поднял, словно намеревался отломить у ампулы тонкий носик, чтобы вобрать препарат в шприц. Он несколько раз поднимал взгляд, чтобы посмотреть на ампулу, но смотреть на нее долго не мог, и резко, с испугом отводил глаза. Один раз он даже попытался посмотреть в глаза мне, но я ответил твердым и холодным, предельно тупым и не ведающим сомнений безжалостным взглядом, и это, кажется, испугало командира ДРГ еще больше, чем ампула. В итоге он только отрицательно замотал головой.
– Что? Думаешь, не дашь поставить тебе укол? – усмехнулся я. – Я сегодня уже несколько раз имел возможность сделать это. Один удар, и ты в глубоком нокауте. И можно делать с тобой все, что душе угодно. Да и вообще, если на тебя несколько человек навалится, прижмут руки к дороге, у тебя от напряжения сразу вены выступят, и можно в любую колоть… Ладно, хватит болтать. Подставляй руку, я ее перевяжу…
Я стал разматывать резиновый жгут.
– Не… Нет… – прошептал командир ДРГ. – Первый. Первый…
– Кто или что – первый? – сделал я вид, что не понял.
– Вариант… Первый…
– То есть я могу спрашивать?
Он закивал мне почти радостно…
Отправляться к месту назначения предстояло не морским путем, как подумал было майор Хайят, потому что Василь спрашивал и его, и лейтенанта эль-Габари, не болеют ли они морской болезнью. Сам вопрос давал направление мысли. Эль-Габари в ответ посмеивался. Он учился в Америке, какое-то время, правда, недолго, там и работал, и не однажды пересекал по морю океан. Хотя чаще, как сам признался, летал через океан самолетом. Абу Саид так категорично ответить не мог, и смеяться ему было не над чем. За свою жизнь он только однажды плыл на пароме через Ла-Манш, причем в дурную зимнюю погоду, и его тогда сильно тошнило, и больше водных путешествий не знал. И потому ничего конкретного сказать полковнику не мог.
– Жители пустыни часто плохо переносят море… – объяснил свой вопрос турок Василь. – Их на волнах, бывает, сильно укачивает.
– В нашем королевстве есть не только пустыни, – даже с некоторой гордостью возразил Абу Саид турку. – Саудовская Аравия большая. У нас есть и моря, у нас есть и свой флот. И служат на флоте часто жители пустыни. Вся наша история рассказывает о великих мореплаваниях.
