– Стоп, не сбивайте! Выехал вчера, значит, послезавтра то завтра.
– А если позавчера выехал?
– Не сбивайте. Я бухгалтер. Завтра то уже сегодня, да? Я должен приехать вчера. Значит, послезавтра – через день после вчера… От кобыла, зараза, подвела!
– Иди, Яцко, проспись! – Варя вытолкнула незваного гостя, закрыла дверь. – Вообще-то он непьющий!
– Я вижу.
– Правда! Боится через лес ездить. Напивается до потери, а кобыла дорогу знает. Пока проспится, уже на месте. Иди в постель. Голова не болит?
Кровать вздохнула под тяжестью тел. Варя была нежна и ласкова. Рассмеялась:
– Третьи петухи спели, а приступу нету. Любый мой, будешь здоровый до ста лет.
Серафима была в утренних хлопотах. На летней печи дышало паром ведро. Бабка вывалила белье в дежку, положила золу в мешочке. Налила кипяток из ведра, помешала мутовкой. Вытащила кетлик. Первая грязь смылась, засияли узоры. Она покрутила кетлик перед глазами, покачала головой: красота какая!
– Тадеевна! – кликнули от калитки.
Бабка кинула кетлик в воду. Во дворе появился крепенький морячок в метровых клешах. Стайка девчат и детворы тут же прилипла к забору.
– Здравствуйте, мамаша Тадеевна! – Улыбка у морячка была нарочито кособокая, чтоб приоткрыть во всей красе стальную фиксу. – Годы вас не берут, цветете, как роза на клумбе. Определенно меня импонируете!
– Господи, Валерик, – всплескивает руками Серафима. – Живой! Слав те Господи! Бачь який! Говорит по-городскому! А был босяк!
– Флот, мамаша, это школа культуры.
Варюся спала, когда Иван, крадучись, босиком, выскользнул из хаты. Мокеевна, помощница Вари, готовившая во дворе кормежку для скотины, отвернулась, чтобы скрыть усмешку. Сапоги, гимнастерку, ремень лейтенант нес в руке. Вид у него, босого, помятого и непричесанного, был не очень представительный.
Тайком пройти не удалось. Девчата у забора согнулись от приступа смеха.
– Купаться ходил, – сказал лейтенант. – Водичка что надо.
Девчата зашлись в новом приступе.
Во дворе ждала новая неприятность: морячок.
– От так встреча! Ты ж Иван Капелюх?
– Валерий? – Лейтенант взял себя в руки. – Тебя как принесло?
– Недельный отпуск. За героическое взятие Измаила.
– Его же брали.
– Кто?
– Суворов.
– Суворов пехота, а мы моряки. А ты, сказали, этот… ястребок, что ль?
– Вроде.
Пожали друг другу руки. Морячок поморщился, разгоняя воздух ладонью.
– Фу, ну и гадость! Сдурели вы тут в тылу! В лесу документы проверяли!
– Кто?
– Да эти, твои, бойцы-истребители. В тылу, а бойцы.
– Кто проверял? – Иван на глазах трезвел.
– Я не фраер, документы потребовал. Все законно.
– И как фамилия – кто проверял?
– Эта… смешная. Цыпленок? Шубленок?
– Штебленок?
– Во! Попадание с первого залпа!
– Валерка! – закричала из-за тына Кривендиха.
– Ну, пойдем с мамой визиты делать! Отдыхай, милиция! – И, небрежно отдав честь, Валерик морской походочкой удалился.
За ним потянулись любопытствующие.
– Шо он, як индюк до петуха? – сказала бабка. – Ты бы форму одел, показал, кто с вас красивше.
Но Иван сидел на завалинке. Потом вскочил. Притащил ведро воды из колодца. Вылил на голову.
– Ты шо? Вода холоднюча, а у тебя грудя больные! – запричитала бабка.
У калитки переодетого и побрившегося Ивана встретил Попеленко. Из оттопыренных карманов торчали горлышки бутылок, заткнутых початками.
– Товарищ командир! Як говорят, продолжим знакомство!
– Пошел отсюда! – взорвался Иван, рука его полезла в карман. – И чтоб я тебя с этим не видел! Расстреляю к чертовой матери… Бандюги под селом, флот издевается, немедленно взять карабин и патрулировать!
– Во, бешеный! Заикой сделает! – Попеленко пустился прочь, оглядываясь. – Так же нельзя, за работу не опохмелясь…
Огород Глумского стал утоптанной площадкой. Председатель гонял жеребца на корде. Жеребец косил налитым кровью глазом, ронял пену, грыз удила. Лейтенант поздоровался, услышал что-то невнятное в ответ.
– Добавь, Справный! – кричал Глумский. – До кобыл швидко бегаешь, а тут лодырничаешь!
Поглядеть на коня сбежались пацаны во главе с попеленковским Васькой. Выглядывали из-за деревьев, из подсолнухов. Шушукались: «Я на нем три раза ездил». – «Не ври, три раза Глумский не даст». – «А я ему гранаты принес. С запалами!» – «Не ври, без запалов». – «Щас дам по шее». – «Я трубу минометную приносил». – «А я патронов винтовочных штук тыщу, во!»
– Слушай, Петро Харитонович! – сказал Иван. – Ты с жеребцом разговариваешь, может, меня тоже выслушаешь? Как-то не заладилось у нас.
Глумский, наконец, посмотрел на лейтенанта. Сказал:
– Так я вижу, что за конь. На колхозную кассу работает. На всю округу производитель! Полезное животное. А какой ты человек, не разбираю.
– Разберись.
– Знаешь, чей он конь был? – спросил Глумский. – Полицая Сапсанчука. Тот его реквизовал на конезаводе в Гуте. Сахарком баловал, булками. Дети того не видели, что этот конь. Ну, чего хотел сказать?
– Дивчину, фамилия Спивак или Спивачка, знали? В Гуте?
– Ну… Спивак Андрей, такой был. Начальник солодильного цеха. Многодетный. И девчатки у него водились. Тебе какая по имени?
– Этого я не знаю.
– Значит, твоя пушка без прицела.
Председатель перевел коня на шаг. Вытер мокрую шерсть, иногда прижимаясь к Справному щекой. Повел «выхлаждать», бормоча:
– Тихо, тихо. Походи еще, остынь!
– Ну, я зайду, когда с лошадью наговоритесь! – сказал Иван.
– Это не лошадь, – Глумский оскалил зубы. – Это конь.
Пацаны гомонили: «Васька, чего не попросил коня? Зря затвор принес!» – «Так лейтенант пришел». – «И чего? Лейтенант не вредный». – «Не вредный? Батька говорит: зверь. Замучил».
Председатель завел Справного в сарай, поставил в денник.
– Пошли, лейтенант.
В хате было чисто и пусто. Стол, табуретки, мисник с посудой, железная койка под серым сукном. На столе открытый механизм кристаллического детектора.
Глумский тронул иглу. В хату, сквозь помехи, ворвался голос. «Наши войска… кровопролитных боев… вышли к реке Висла… в результате мощного удара под Шяуляем… к границе Восточной Пруссии…»
– Теперь немец уже не вернется, – сказал Глумский, приглушая звук. – А то все пугал чудо-оружием.
На стене висел, срисованный с фото, портрет парня, напоминающего председателя.
– Лицо знакомое, – сказал Иван. – Это вы в молодости?
– Что я, артист, на себя любоваться? Так у тебя дело?
– Вы за что меня недолюбливаете?
– Пусть бабы долюбливают, а я оцениваю. Это и есть твой вопрос?.. Садись! – Глумский мотнул головой в сторону портрета. – Сын мой, Тарас. Ты его не знаешь, он в Гуте учился. Этот приемник собрал в пятом классе. Теперь я один в селе радио слушаю… Когда я в партизаны ушел, он ко мне собрался. Винтовку нашел. Красивый парень, рослый. Но… семнадцать лет было. Пацан зелененький. Полицаи поймали.
Глумский помолчал. Иван ждал. Было слышно, как тихо шелестит голос в детекторе: «Военно-воздушные силы союзников произвели мощный налет на места запусков самолетов-снарядов ФАУ-1 на севере Франции…».
– У Сапсанчука дело решали сразу, – сказал Глумский.
Помолчали. Иван смотрел на портрет.
– Я тогда пробовал до Сапсанчука добраться, – Глумский размял в труху незажженную цигарку. – Охрана бешеная. Я, раненый, два дня в лесу лежал. Решил выжить. – Он вдруг спросил резко: – Чего еще хотел спросить?
Иван отвернул край пилотки, где лежали пучки шерсти, подобранные с места, где висел Штебленок.
– Чья лошадь? Здешняя или чужая? Вроде бурая.
Глумский подошел к окну. Рассматривал пучки и на свету, и против света.
– Не бурая. Буро-чалая. С проседью. А проседь бывает или от масти, или от возрасту. Здесь и такой есть волос, и такой. Старая лошадка. Этот колер только у одной кобылы.
– Чьей?
– Помощника твоего, Попеленко.
– Не может быть.
– «Не может быть»! Ты много у нас узнаешь, чего не может быть.
В разгар дня телега с сеном двигалась по песку, вдоль леса. Попеленко себя не утруждал, сена навалил малую копицу, даже веревками не перетягивал: собою придавил. Лежал наверху, глядя в небо и напевая бесконечную чумацкую песню.
– Везить мене краем долины, аж до той червонной калины,
Аж до той похилой хатынки, де покинув диток та й жинку…
Лебедка с обычной ленцой месила песок.
– Попеленко! – закричал Иван, увидев удаляющийся воз. – Попеленко!
Ястребок не слышал: голова глубоко ушла в сено. Не дождавшись ответа, лейтенант выстрелил из своего «вальтера» в воздух. Кобыла шарахнулась, а ястребок тут же скатился с сена, стукнувшись о дорогу пятой точкой. Сел.
– Шо с вами, товарищ командир? Я куприк отбил. Не могли по-людски крикнуть: «Попеленко, треба побалакать!»
