— А с ней как же?
— С ней? С ней так сговорились. Припугнули, и все.
— Понятно…
Понятно, почему так резво разбегались. Думали, малолетку припугнули. Всей группой.
— Слушай, а зачем ты на меня напал?
— А чего ты орал? И пушкой грозил…
— Ну, тогда я пошла… — сказала вышедшая из комнаты девица — Чао, мальчики. — И игриво махнула ручкой.
— Эй, стой! — крикнул Грибов. — Погоди маленько.
— Зачем?
— Протокол составить.
— Какой протокол? За что протокол, начальник?
— За занятие проституцией.
— Какой проституцией? Я же у них ничего не брала.
— Не брала? — спросил следователь.
— Брала! У всех брала! — подтвердил Сева. — По стакану водки.
Водку к протоколу не подошьешь.
— Когда я у вас то же самое делаю, это называется помощью органам правопорядка, — капризно сказала девица. — А когда не с вами — проституцией.
— Где это «у вас»?
— Сам знаешь, где у вас. В отделении. У вас.
Так, в отделение звонить безнадежно, понял Грибов. Надо сообщать своим.
— Подержи ее тут, — велел он подраненному алкоголику, — я позвонить схожу. Если отпустишь — значит, был с ней в сговоре. И пойдешь по статье «сводничество». Как сутенер. Понял?
— Понял. А если не отпущу?
— Если не отпустишь, оформим все это безобразие как мелкое хулиганство. Пятнадцать суток помашешь метлой. Хотя если бы моя воля…
— Ладно, удержу.
Сева сгреб двадцатичетырехлетнюю малолетку в охапку и запустил ей руку под блузку…
— Ты чего? — возмутилась девица.
— Того. Того самого! Ты мою водку допила?
— Ну допила.
— А я не до… Так что давай… Раз оплачено. А то меня отвлекли…
Следователь Грибов вышел из дома и направился к ближайшему телефону-автомату… В потревоженной голове гудело. На душе было погано, как в не чищенной десять лет выгребной яме.
— Дежурный? — спросил он.
— Дежурный.
— Говорит следователь Грибов. Приезжайте по адресу… Нет. Всего лишь незарегистрированный притон… Нет, случайно. Но все равно, запишите на наш отдел…
— Как же это ты так? — спросил Григорьев.
— Вот так. Я думал, там девочка, а там — «девочка». И «мальчики»…
— И на старуху бывает проруха.
— На старуху, может, и бывает…
Следователи сидели в машине и лениво жевали бутерброды. И холодные, задохнувшиеся в полиэтиленовом мешке пирожки.
— Люська пекла?
— Что пекла?
— Я говорю, пирожки жена пекла?
— Жена. Еще вчера.
— Вот видишь, тебе жена пирожки печет, а ты по притонам ходишь. С малолетними проститутками. Нехорошо получается.
— Кончай издеваться. И так тошно. Пятый день, и хоть бы…
В «бардачке» заверещал мобильный телефон.
— Слушаю, — сказал Грибов, — ладно.
— Кто?
— Дежурный. Говорит, нас генерал ищет. Просил перезвонить.
— Ну так звони.
— Нет, вначале доем. Все равно сказать нечего…
Но доесть не успел. Телефон зазвонил снова.
— Слушаю… — И тут же изменился в лице, ткнул большим пальцем вверх: генерал. Сам звонит! — Да.
Да.
Отрабатывали версии. Я по отцу. Григорьев по связям.
Нет. Пока ничего существенного…
Что?! Когда? Десять минут назад? И точное время? И адрес? А девочка? Когда девочку? Потом? После денег? Все понял. Еду…
— Ну что? Что такое? — нетерпеливо спросил Григорьев.
— Объявился. Объявился, гад! Позвонил родителям. Назначил встречу. Пока мы тут…
— Значит, все-таки объявился…
— Давай ставь мигалку. Нам не позже чем через пятнадцать минут надо быть у генерала.
Григорьев вытащил, налепил на крышу мигалку. Грибов резко разогнал машину, развернул и, включив сирену, выкатился на левую полосу.
Генерал был в кабинете. И был не один.
— Товарищ генерал…
— Молчите! — раздраженно махнул рукой генерал. — Проходите и слушайте.
Напротив генерала навзрыд плакала мать девочки. И молча стоял отец.
— И что дальше? — вежливо спросил генерал.
— Дальше он сказал, что, если будет кто-нибудь еще, если он что-то заметит, он не ручается за ее жизнь. За жизнь дочери. Что это единственная наша возможность…
— И что вы решили? — напряженно спросил генерал.
— Мы ничего не решали. Мы сразу позвонили вам.
— По своему телефону? — быстро спросил Грибов.
— Нет. От соседей. Как вы и просили. И приехали.
— Это правильно сделали, что сразу. Надеюсь, вы понимаете, что теперь продолжать частное расследование бессмысленно? Что теперь придется обращаться за официальной помощью?
— Не понимаю!
— Как то есть…
— Он сказал, что если что-то заметит, то не ручается за ее жизнь.
— Но если мы пустим это дело на самотек, шансов спасти девочку еще меньше…
— Но он сказал, что не ручается за ее жизнь!
— Я разделяю ваше беспокойство. Но попробуйте подумать хладнокровно. Без эмоций. Руководствуясь только здравым смыслом. И логикой.
Передача будет проходить в два этапа. Вначале деньги. Потом заложница. Не сразу. Потом… Понимаете? Где гарантии, что второй этап будет? Что, получив деньги, он не попытается скрыться? Вы понимаете, о чем я говорю?
— Понимаю.
— А если он получит деньги и скроется, вряд ли он станет отдавать девочку. Вряд ли захочет рисковать, отдавая единственного, который его знает в лицо, свидетеля. Тем более то, что он желал иметь, он уже будет иметь.
Вы понимаете?
— Понимаю.
— У нас нет другого выхода, как взять его на первом этапе операции. До того, как он будет иметь возможность скрыться.
— Но он сказал…
— Хорошо, давайте поступим по-другому. Давайте исключим всякую возможность риска. Мы не будем задерживать его в момент получения выкупа. Из опасения, что за ним наблюдают его сообщники, охраняющие заложницу. Мы будем сопровождать его до момента передачи девочки. Или до того момента, когда станет ясно, что он пытается скрыться. И только когда выяснится, что он обманул вас…
— А если он узнает заранее?
— Он не сможет узнать заранее. Он ничего не сможет узнать. Утечка информации исключена. Мы оцепим место действия задолго до начала операции. И будем использовать в ней только узкий круг проверенных работников. Только тех, кто проработал в органах не менее пяти лет и в ком мы совершенно уверены. Поверьте мне, у нас есть опыт проведения подобных мероприятий. К сожалению, не вы первый, не вы последний…
— Вы можете гарантировать, что… Что он ни о чем не догадается?
— Могу. Почти на сто процентов.
— Почти?
— Хорошо, на девяносто девять и девять десятых процента. Десятую долю процента я оставляю на непредвиденный случай. Которого, уверен, не будет.
Но при другом варианте развития событий, если пойти преступнику на уступки, если принять его условия, риск будет еще выше. Гораздо выше…
— Хорошо, что потребуется от меня? Если я решусь. Мы решимся.
— Согласие на операцию. И участие в операции. Ее успех или неуспех во многом зависит от вашего поведения. От того, насколько вы сможете быть спокойны, убедительны и насколько сможете взаимодействовать с нашими работниками.
Решайтесь. Другого выхода у вас все равно нет. Другой выход может стоить вашей дочери жизни…
— Когда я, когда мы должны дать ответ?
— Не позже чем через полчаса…
— Прошу доложить свои соображения по вновь выясненным фактам, — сказал генерал.
Подполковник встал и откашлялся.
— Прошу доложить разработчиков операции.
Подполковник сел. Встал следователь Грибов.
— Всех прочих прошу оппонировать.
— Передача денег назначена на завтра… — начал доклад Грибов.
— Где? И во сколько? — перебил его подполковник
— В двадцать два часа. На улице Парковой.
— Как так на улице? Почему такая неопределенность? Где конкретно должна? Где определено место передачи денег?
— Конкретно нигде. Машина должна двигаться со скоростью десять-двадцать километров в час вдоль кромки тротуара, останавливаясь через каждые сто метров на две-три минуты. В какую из остановок к ней подойдут или еще как-то с ней свяжутся преступники, мы не знаем.
— Мудрено.
— Скорее разумно. Мы не можем блокировать улицу на всем ее протяжении. И не можем на скорости десять километров в час сопровождать машину так, чтобы при этом не привлечь к себе внимания.
— А почему в двадцать два часа?
— Я думаю потому, что уже достаточно темно, чтобы можно было незамеченным подскочить к машине из какого-нибудь малоприметного переулка или проходного проезда. И в то же время на улицах еще немало праздно шатающейся публики. Среди которой мы вряд ли отважимся открывать стрельбу на поражение.
— Каким образом должна состояться передача денег?
— Вся сумма в купюрах достоинством по сто долларов должна лежать на заднем сиденье машины вплотную к дверце. Дверца должна быть приоткрыта. Кроме банкира, в машине не должно быть никого. Сама машина должна иметь стандартное остекление. Никаких тонированных или матовых стекол. Никаких шторок.
