Несколько дней назад Георгий вернулся с очередных гастролей в Ленинграде, где провернул очень удачное дело и решил на пару месяцев залечь на дно, пока мусора усиленно рыли носом чухонскую землю в поисках дерзкого медвежатника.
В ту гастроль Медведь возложил на себя, казалось бы, непосильную задачу: ломануть сейф ленинградского отдела милиции водного транспорта. Сейф был непростой. Вернее, вскрыть-то его опытному медвежатнику ничего не стоило: несгораемый шкаф был стандартный рычажковый, двухкамерный, с двумя замками, открывавшимися одновременно вставленными двумя ключами — такие железные гробы, крашенные в ярко-оранжевый цвет, стояли во многих участковых инспекциях да в ведомственных кассах.
Но что привлекло Медведя к этому именно рыжему гробу, так это должность и, главное, репутация его хозяина. Сейф стоял в кабинете начальника отдела водной милиции городского порта Виктора Ефимовича Усачева по прозвищу Ус. В портовых кругах про Уса давно уже ходили всякие байки одна хлеще другой: будто он хам и сквалыга, хапуга и взяточник, страшный завистник и склочник, да к тому же матерый бабник, который ни одной юбки не пропустит, особливо если эта юбка сидит на крепкой попке супруги портового главбуха, ну а самое главное — что дерет личную «десятину» со всего, что «сверх плана» приходит в порт, — от мурманской селедки до лососевой икры. Но селедку в кабинетном сейфе не больно-то сохранишь — вот и поговаривали портовые промеж себя, что Витька Ус с капитанов дальнего плавания мзду берет иностранной валютой. Да только вот что странно: зачем ему, советскому мусору, нужна эта самая валюта! Не собрался ли Усачев втихаря к мистеру Чемберлену податься!
В общем, стало Медведю интересно пощупать этот занятный сейфик. Как раз в середине тридцатых годов в Москве поднялся спрос на германские марки, французские франки да английские фунты. Товарищ Сталин решил развить бурную агитационную деятельность на мировой арене, запуская в логово империалистического врага десятки делегаций советской творческой интеллигенции, ударников труда и спортсменов. Артисты, писатели и журналисты, пачками отбывавшие за «железный занавес», с удовольствием выполняли ответственное задание партии и правительства, активно пропагандируя достижения первых пятилеток, но одновременно не забывали и свои скромные нужды, а равно и нужды своих родственников, знакомых и нужных людей. Словом, черный рынок валюты в Москве рос как на дрожжах, и московские воры немало тому содействовали. Была налажена надежная система сбора информации о тайных каналах скупки валюты, причем в этой разветвленной системе были задействованы десятки информаторов — от рядовых работников Наркомата по иностранным делам до домработниц и дворников, которые то ли по глупости, то ли по коварному умыслу были поставщиками интересных сведений. Таким макаром и Медведь получил от трех осведомителей наколку на Виктора Усачева.
Загодя нанявшись грузчиком на рыбную базу, произведя тщательный предварительный осмотр порта и проникнув даже в здание портовой милиции, Медведь, как всегда, — Славик учил, царствие ему небесное! — пошел на дело безлунной ночью. Надев привычную робу грузчика, он как ни в чем не бывало через проходную прошел на территорию, обогнул отделение милиции, заглянув в освещенное окошко дремавшего там дежурного, потом, зайдя с тыла, фомкой неторопливо повыдергивал ржавые гвозди из оконной решетки и впрыгнул внутрь.
…В сейфе действительно находилась валюта, мятые купюры разных стран, сложенные неровными горками и перевязанные бечевочками. Аккуратист был этот Ус!
Георгий аккуратно рассовал добычу себе под куртку, запер замок сейфа своей универсальной отмычкой, которую сам и смастерил года два назад для вскрытия дореволюционных банковских шкафов работы германского мастера Кноблаухера (а у Усачева именно «кноблаухер» и оказался!), и покинул место преступления тем же путем, что сюда пришел.
А в выпотрошенном сейфе, между прочим, оставил наглую записку следующего содержания:
«Здорово, Ус! Хотел бы я увидеть твою рожу завтра.
Неужели заявишь в Ленугро о пропаже?
С комприветом, М.»
Естественно, об этом инциденте Василий Усачев никому не вякнул — ни в газетах, ни по радио, ни даже по воровскому телеграфу про это дерзкое ограбление ничего сообщено не было. И Георгий мог только воображать себе, как в бессильной ярости метался по кабинету Васька Ус и изрыгал безадресные проклятия да топал сапогами.
Только полгода спустя, когда ленинградское УНКВД раскрутило Усачева по валютным делам, встыл этот инцидент с хваленым немецким сейфом, и слухи о таинственном чудо-медвежатнике, как ручейки талой воды, побежали по воровским малинам Союза, и многие бывалые уркаганы с уважением говорили, что, довелись им встретить этого мастера, поклонились бы ему в пояс и признали бы своим паханом. Кажется, именно тогда впервые и пустилось в обиход словечко «авторитет», которым наградили неведомого дерзкого вора.
* * *
После удачной ленинградской гастроли Медведь несколько месяцев ходил гоголем: обновил гардероб, ужинал только в «Национале» да в «Славянском базаре», где закадривал самых дорогих шлюх, даривших ему бесстыдную продажную любовь. Но скоро в его жизни произошел перелом…
Как-то, прогуливаясь по Тверской, вернее, уже по улице Горького, как ее переименовали в честь недавно почившего пролетарского писателя, Медведь увидел отходящий от остановки битком набитый трамвай и вспомнил, что пора бы заехать на Белорусский вокзал, перевезти чемоданишко с ленинградской и кое-какой иной добычей из камеры хранения на Казанский. Хоть жизнь вора и не предусматривает накопление имущества и богатства, но совсем уж отказаться от сбережений никак нельзя: на ворованное медвежатник живет, а иначе что ж ему, побираться идти?.. Свою нехитрую «казну» он держал в фибровом чемоданчике, который сдавал в вокзальные камеры хранения и раз в неделю перекладывал с места на место. Между прочим, тоже Славик его надоумил…
Медведь догнал переполненный трамвай и, запрыгнув на подножку, протиснулся в вагон. Он давно не ездил в трамваях и потому сейчас особенно остро ощущал июльскую духоту и теснотищу в раскачивающемся на стыках рельс вагоне и поначалу даже решил на следующей остановке соскочить. И вдруг увидел, нет, почувствовал, как при очередном толчке к нему, не удержавшись за ременный поручень, прильнула девушка в тоненьком ситцевом платьишке. Потерявшей равновесие, ей ничего не оставалось, как непроизвольно ухватить Георгия за руку. Ее упругие груди ткнулись ему в бок и, соблазнительно спружинив, так и приклеились к нему, источая манящее тепло. Девушка трепыхнулась, смущенно отведя глаза, но толпа еще сильнее надавила, и она, принимая безысходность ситуации, не отстранилась, а словно вся влилась в него. Не зная, что и сказать, но ощутив, как где-то внизу тела назревает опьяненное близостью желание, Медведь чуть иронично, но мягко, не нагло, пошутил, чтобы сгладить неловкость:
— Ничто так не сближает людей, как общественный транспорт!
И, улыбнувшись, свободной рукой обнял девушку, защищая ее от напирающей толпы. Он чувствовал ее всю, от теплых грудей до горячих бедер, ощущал даже лобок, в который уперлась его набухающая напряженная плоть, он даже почувствовал, как она слегка развела колени, еще теснее прижимаясь всем телом к нему. Рука Медведя скользнула по ее бедру, потом двинулась дальше и словно большой чашей накрыла ее округлую ягодицу и слегка ее придавила. Девушка, поддавшись и в ней проснувшемуся инстинкту, несколько раз качнулась на носочках, напрягая мышцы, ее рот слегка приоткрылся, дыхание участилось, и казалось, она вся поплыла в него тонкими струйками. Медведь отпустил поручень и медленно провел второй рукой вдоль тела девушки. Миновав ладонью изгиб спины, он нежно, но настойчиво сжал ее ягодицы обеими руками. Но девушка, словно вынырнув из минутного забытья, порывисто отстранилась и легонько ударила его маленьким кулачком в грудь, глянув укоризненно исподлобья.
Медведь ощутил всю глупость этой ситуации, когда переполняющее их обоих желание готово было выплеснуться через край. Он заговорщицки перемигнулся с девушкой, дернув плечом, — теперь у них двоих была одна общая тайна — и, слегка наклонившись к ее розовому ушку под завитками душистых льняных волос, тихо и прошептал:
— Я даже не представляю, как мне теперь выйти из трамвая. Придется прикрыть моего гусара руками, — как бы невзначай добавил Медведь. — Мне ведь действительно сейчас выходить.
Девушка, зардевшись, смущенно потупила глаза.
Они вышли на Садовой-Триумфальной, и Георгий, посмеиваясь над комичностью ситуации, стал махать проезжающим мимо извозчикам: ему захотелось прокатить новую знакомую с ветерком.
