Он подумал о Розмари. Ее слова снова звучат в его ушах: «Мы ждали полтора года. Неужели мы не потерпим еще всего шесть месяцев?»
— Пять, — ответил ей вслух Фрэнк.
Он вспомнил то, что сказал ему Джон после ужина, и мысленно произнес: «О великий источник снов, пошли мне мою любимую. Эту ночь я хочу провести с ней». И тогда дверь открылась и в камеру вошла Розмари. Она была в легком платье из ситца, ее волосы были сзади стянуты ленточкой.
— Ты звал меня? — спросила Розмари. — Вот я и пришла.
— Но как ты попала сюда? — изумился Фрэнк. — Кто тебя пропустил?
— Никто, — рассмеялась он: — Я сама.
Она присела на краешек его нар Фрэнк не двигался.
— Что ты так смотришь на меня? — улыбнулась Розмари. — Ты не рад?
— Я...я не могу поверить. Это, конечно, сон.
— Да нет же, Фрэнк. Ущипни себя, если не веришь. Фрэнк ущипнул себя за руку и почувствовал боль. «Значит, не сон, — подумал он. — Невероятно. Этого же не может быть. Бред. Неужели я схожу с ума? Наверное, это галлюцинация».
— Фрэнк, я так соскучилась по тебе, по твоим ласкам. А ты лежишь, как будто меня здесь нет. Ведь скоро мне надо будет уйти.
— Розмари!
Фрэнк откинул одеяло и поднялся. Розмари была перед ним. Он заглянул ей в глаза и прочел: «Я люблю тебя». Фрэнк взял ее руку в свою. Теплая мягкая рука Розмари, ее плоть не подлежала сомнению. Розмари засмеялась.
— Что ты так смотришь на меня? Это я, я, Розмари. Фрэнк провел по ее волосам. Золотистые светлые, казалось, они сами ласкали его пальцы.
— Неужели, это действительно ты?
— Молчи... — прошептала она, мягко касаясь его губ своими губами и томно прикрывая глаза.
Нежный и сладостный поцелуй, вкус которого Фрэнк ощутил на своих устах, медленно разгорался. Все настойчивее становились губы Розмари, а ласка языка все сладострастнее. Леоне пил огненное вино поцелуя, чувствуя как загорается его кровь, как сладкий жар желания окутывает, околдовывает его тело. Его пальцы уже скользили по поверхности ее платья, нащупывая пуговки и крючочки, и пальцы Розмари помогали пальцам Леоне.
— Ну что ты такой глупенький, — смеясь, прошептала она, на миг отрываясь от его губ, — не можешь даже расстегнуть мне крючок.
— Я...я...
Он снова жадно поймал ее губы, отдаваясь огню поцелуя и торопливо освобождая ее от платья. Фрэнк коснулся ладонями се обнаженного жаркого тела, и ласки его стали неистовыми.
Ну подожди, подожди... Раздень меня всю... И сам, сам...
Она застонала от сладостного нетерпения, нащупывая пуговицы на его рубашке и судорожно, резко ее расстегивая. И вот уже ее нежные тонкие пальцы ласкали его грудь. Он прижался лицом к ее теплому животу, вдыхая его душистый запах. Руки его освобождали Розмари от последних одежд.
— Чулки, — прошептала она.
Самыми кончиками пальцев он обнажил ее плоть от тонкой пленки чулок. Под полупрозрачными трусиками темнел ровный красивый треугольник. Ямочка на ткани трусиков, словно говорила о том, что вход на лестницу наслаждений открыт. Леоне коснулся пальцами трусиков.
— Подожди, — прошептала лукаво, в почти незаметном движении отстраняясь от него, Розмари.
— Ну что, что такое? — шутливо забеспокоился Фрэнк.
— Ну ты же сам еще не разделся. Подними руки. Фрэнк покорно поднял. Она стала быстро и ласково его раздевать. Фрэнк ощутил это почти как счастье. Скоро, скоро он будет совсем как Адам, нагой и невинный перед лицом наслаждения, готовый познать его плод. И вот он был уже совсем наг.
— Теперь и меня раздень до конца.
Шелестя, упали ее последние защиты, и она прижалась к нему вся. Они опрокинулись на постель. Фрэнк прижался лицом к ее груди, чувствуя, как бьется ее сердце. Он поймал губами маленький пурпурный сосок, подобный бутончику еще нераскрывшегося дикого цветка. Руки его обнимали ее широкие бедра. Она вся дрожала под его ласками, словно пойманная, покорившаяся лань. Самыми кончиками ногтей она осторожно провела по его спине вдоль позвоночника. Фрэнк слегка застонал от удовольствия.
— Тебе так хорошо? — прошептала она.
— Да.
Она раздвинула ноги. Фрэнк опустил руку, лаская ее между бедрами и ближе к коленям.
— Поцелуй меня, — сказала она.
Он снова прильнул к ее губам. Ток страсти накалял и накалял его желание. Его священный мускул, его фаллос уже давно был готов начать свою неистовую борьбу, свою ожесточенно-ласковую работу. Ладонь его коснулась ее лона. Оно было теплым и влажным, оно тоже уже давно было готово принять в себя неистового гостя, отдаться его священному труду, помогая выстроить храм наслаждений, где тела совершают жертвоприношения, а души молются богу любви и получают свои откровения. Ее пальцы осторожно поймали его фаллос в самом его основании и, устремляясь и скользя то вперед к его окончанию, то снова назад, постепенно стали притягивать его, пока он не коснулся нежного и горячего, сладкого и влажного входа, который уже принимал его в себя. Она закинула колени. Леоне вошел в нее до конца. Он не выпускал се губ и теперь магический круг словно замкнулся. Ее трепещущий язычок ласкал его небо, его фаллос устремлялся в глубины ее тела. Он начал восхождение к вершинам его и ее наслаждений, медленно, за шагом поднимаясь и словно поднимая ее, раздвигая широко пальцами ее полные упругие ягодицы.
— Быстрее, прошептала она, вырываясь на миг и словно пришпорив коня.
До сих пор сдерживавший себя, свое тело, Леоне словно сбросил путы.
— Так, так... — шептала Розмари, в такт движениям его тела. — Милый, с тобой так хорошо... А-а...А-аа...
Леоне разгонялся. Он уже ворвался в тоннель, ведущий к последнему наслаждению, и теперь словно настигал и настигал свет, разгорающийся в самом его отдаленном конце.
— Еще, еще... — стонала Розмари, обнимая его приподнятыми в азарте коленями и стремительно посылая свое тело навстречу ему, словно раскручивая, разгоняя колеса и без того уже несущегося на бешенной скорости поезда страсти.
Вот-вот они вырвутся из сжатого, сладкого до муки и все еще не освобождающего их пространства, вот-вот оборвется темный тоннель сладострастной езды и...
Раздался сигнал подъема. Жестоко загремели в замках ключи и заскрипели давно не смазанные петли. Леоне открыл глаза. Он по-прежнему был один в своей камере. Грубые голоса охраны. Хриплый утренний кашель и матерная ругань с трудом просыпавшихся зеков, узор растрескавшейся штукатурки на противоположной от его нар стене и тот особый, присущий только тюрьмам запах мокрого железа, словно бы проникающий в легкие и рождающий ощущение угнетенности и тоски, теперь со всей неумолимостью, данной в тысячах деталей и оттенков его скорбных ощущений, вернули Фрэнка из его чудесного сна в хмурую, не подлежащую никакому сомнению действительность.
Леоне потрогал ладонью холодный камень стены и сжал зубы. Потом он поднялся и стряхнул вчерашний пепел, бог весть как оставшийся на рукаве его куртки. Загремел ключ и в скважине замка его камеры.
— Леоне! — раздался отвратительный голос Палача. Вслед за голосом появился и сам белобрысый толстяк со своим неизменным гнилозубым подручным.
— Собирайся, мертвец, — с ухмылкой произнес тот. — Драмгул хочет тебя видеть.
Тяжелое предчувствие сжало сердце Леоне. Драмгул — это имя было самым ненавистным из всех, которые он когда-либо слышал. «Что задумал на этот раз этот подлец?»
25.
В кабинете Драмгула все было по-прежнему на своих местах. Тот же массивный стол и стеллаж с книгами, видеосистема, информирующая начальника тюрьмы обо всем необходимом и при случае способная дать возможность проследить за поведением того или иного субъекта, путешествующего по коридорам и помещениям тюрьмы. «Камера! — пронеслось в голове у Леоне. — Обязательно проверить, есть ли где рядом с вентиляционной телекамера».
— Здравствуй, дорогой, — усмехаясь, сказал ему Драмгул, как всегда он слегка потрогал усы, а потом почему-то коснулся другой рукой подсвечника, передвигая его немного поближе к краю стола.
— Чем обязан? — спокойно спросил Леоне.
— Мне кажется, у тебя немного холодно в камере. Да вот и ребята говорят,— он кивнул на стоящих в дверях Палача и подручного, — что у тебя там, как в могиле.
Охранники довольно засмеялись.
— А в аду, — продолжил Драмгул, — должно быть тепло, даже жарко.
Теперь Палач и подручный откровенно хохотали. Палач слегка приседал, и его пузо жирной складкой выступало из расстегнутой рубашки, майка под которой сбилась и была слегка приподнята.
— Вот мы и решили тебя перевести, — продолжил Драмгул, выходя из-за стола, — в другую камеру, потеплее. Это пятый блок. Драмгул внимательно посмотрел на Леоне.
