И вот ни с того ни с сего совершенно левая бабушенция, безо всякой подготовки и потуг с его стороны, вдруг взяла и добровольно вломилась в гипнотическое состояние! Вот так номер… Сказать, что Адольф Мирзоевич был ошарашен – значит сильно поскромничать. Он был просто потрясен до глубины души и совершенно растерялся, даже отдаленно не предполагая, каким образом теперь нужно поступить.
Справившись с приступом удивления, доктор отер пот со лба и еще раз внимательно присмотрелся к бабке. Та, будто ничего не произошло, лузгала семечки и читала мятый «СПИД-Инфо». Черт! Что же это такое? Случайность? А если не случайность – тогда что?
Подавив волнение, он приблизился к старухе и тихо спросил:
– Ты меня помнишь, бабуся?
Бабуся оторвала взгляд от журнала, без малейшего интереса посмотрела на психотерапевта и огорошила:
– А то… Ты ж токо что у меня картошку брал! Как не помнить?
– Ага, понял. – Адольф Мирзоевич судорожно вздохнул. – А это… эмм… А сколько я тебе денег дал – помнишь?
– Дык – восемь рублев, – удивилась бабка. – У меня склероза нету, родимый, – ты что это?!
– А ты мне сколько отдала? – не унимался Пульман. – Сколько сдачи?
– Дык… всю выручку, что за полдня наторговала, – как ни в чем не бывало сообщила бабка – будто это были вовсе не ее деньги, кровно заработанные.
– Зачем же ты мне всю выручку отдала? – очень тихо спросил Адольф Мирзоевич. – Или не жалко?
– Дык – закон вышел! – Бабка сердито пожала плечами и нахмурилась. – Указ президентский: всю выручку с картошки плешакам отдавать. А ты как раз и есть плешак. И вообще – чего ты ко мне приколупался, родимай? Шел бы себе…
– Хорошо, бабуся, – сдался Пульман. – Хорошо… Вот что, я сейчас отойду, а ты, как только я подойду к выходу, три раза хлопнешь в ладоши и тут же забудешь про наш с тобой разговор. А деньги ты потеряла. Ферштейн?
– Ладно, – спокойно согласилась бабка.
Пульман трусцой припустил к рыночным воротам и у входа воровато обернулся: бабка, провожавшая его пристальным взглядом, три раза хлопнула в ладоши и с видимым безразличием отвернулась. Спустя несколько секунд правая рука ее привычно скользнула в карман, и тут произошла метаморфоза: лицо торговки мгновенно приняло озабоченное выражение, она начала суетливо рыться в переднике, что-то причитая и горестно пожимая плечами.
– Ну-ну, – озадаченно пробормотал Пульман. – Чертовщина какая-то…
Отойдя подальше, он остановился и украдкой пересчитал добытые средства. Получилось немногим более двухсот новых рублей.
– А проверим-ка мы это дело, – недоверчиво буркнул себе под нос Адольф Мирзоевич, озирая окрестности в поисках очередного объекта воздействия. Внимание психотерапевта привлек крайний в ряду ларек с импортной дребеденью, возле которого никого не было. Подойдя поближе, Пульман разглядел в окошке видимую треть смазливой молодой бабенки, которая от нечего делать пилила ногти.
Стараясь дышать как можно ровнее, Адольф Мирзоевич мелкими шажками начал приближаться к киоску, прогоняя в уме возможные последствия своего последующего действия.
– Ты одна, красуля? – затаив дыхание, поинтересовался он, приблизившись на дистанцию, исключающую отступление, и тут же мучительно покраснел: с барышнями, тем более молодыми и смазливыми, он разговаривать стеснялся, поскольку остро ощущал при этом свою неполноценность.
– Ну, одна, – грубо ответствовала барышня, одарив вопрошающего крайне недружелюбным взглядом. – Чо хочу?!
– Хочу, хочу, – уверил ее Пульман. – Ну-ка, быстренько… эмм… На окошко нацепи табличку «Обед», а меня… эмм… впусти к себе. Живо! – Выговорив наконец эту мучительную тираду, Адольф Мирзоевич страшно напрягся и уж было изготовился заискивающе разулыбаться и немедленно драпануть – ведь эта особь с явно выраженными чертами рыночной хищницы от безобидной бабки сильно отличалась и вполне могла разродиться страшным скандалом с далеко простирающимися последствиями типа экстренного вызова плечистых пацанов из Центральной бригады или еще чего-нибудь в том же духе.
Особь на секунду задумалась, затем выставила табличку, сама, безо всякого дополнительного распоряжения, задернула шторки на окне и распахнула дверь, впуская гостя. Переступив через порог, Адольф Мирзоевич севшим от напряжения голосом прохрипел:
– А теперь запри дверь, красуля, – что было немедленно исполнено. Обозрев интерьер, Пульман заметил, что у хищницы все в норме, как положено экземплярам данного разряда: грудь торчком, ноги от ушей и задница – в обхват.
– Эээ… ммм… – От волнения у него затряслись руки, а сердце забухало о грудную клетку мощными скачками, грозя в любой момент выскочить наружу. – Эмм… У тебя того… это… ну – венерические заболевания есть? Нету? – выдавил он через силу и покраснел – стыдно стало отчего-то.
– Ага, нету, – утвердительно кивнула барышня и не в тему добавила: – Я с кем попало не трахаюсь – Вовец башку оторвет! Это у него моментом.
– Ага, ага… эмм… – Пульман пристукнул кулачком о прилавок. – А у тебя… эээ… того – сейчас месячных нету? – и не то чтобы покраснел, а даже побагровел от напряга.
– Нету месячных, – отозвалась барышня, в отличие от него ничуть не смутившись.
– Тогда вот что… Вот что… эмм… – Пульман наконец собрался с духом и теперь уже отчетливо выпалил: – Я очень-очень – ну просто невероятно красивый и страшно сексапильный мужик! Два метра ростом, могучие плечи, огромный член – просто невероятно огромный! Я тот, о ком ты мечтала всю свою сознательную жизнь! Поняла? Я – твой идеал! И вот – я здесь… Ты поняла?
– Да, поняла, – прошептала барышня и вдруг тяжко задышала – прямо так, без перехода, словно ее три дня вхолостую ласкали по чем попало и не давали заполучить оргазм. Крепко вцепившись в худые психотерапевтические плечи, распаленная торгашка страстно прорычала: – Любый мой! О-о-о-о! – и залепила узкий рот обольстителя смачным поцелуем, тут же принявшись тереться о Пульмана всеми своими ухищрениями.
– Ах… Ах… Ах… – еле высвободив рот, Пульман судорожно глотнул воздуха и с огромным трудом пристроил дамочку на прилавок – благо тот оказался совсем невысоким. – Щас-щас… щас… – Трясясь от возбуждения, Адольф Мирзоевич кое-как разоружил потный лобок извивающейся страдалицы и, изловчившись, с всамделишным рыком вставил свое малокалиберное орудие в огнедышащую расщелину, отметив мимоходом, что для первого раза получилось довольно сносно.
– У меня огромный – невероятно огромный член!!! Ты получаешь колоссальное удовольствие! Просто фантастическое удовольствие! Я самый страшный половой гигант – я просто маньяк! Я – тот, кого ты ждала всю жизнь! – заполошно выкрикнул он и быстро-быстро задергал тазиком – словно отбойный молоток заработал.
Буквально через пятнадцать с половиной секунд с момента проникновения последовала разрядка: Адольф Мирзоевич дернулся, будто ударенный током, сладострастно крякнул и обмяк. А хищница, пластично зажав его ногами, задушенно взревела:
– Ооооооаа-а-ауссс!!! Ах – ах – ах – оууу!!! Родимый мой! Я люблю тебя – люблю! О Чикатило ты мой! Чикатило… – и принялась исступленно обцеловывать адольфомирзоевическую мокрую плешь.
Испуганно вырвавшись из жарких объятий, Пульман недоуменно уставился на распоясавшуюся красавицу:
– Не понял! Кто-кто?
– Чикатилллааа!!! – томно протянула хищница и вновь потянулась к Пульману. – Я о тебе всю жизнь мечтала! Режь меня, души меня – я твоя!
– Но-но, полегче! – прикрикнул Пульман и опасливо отступил к двери, поспешно застегивая штаны. – Извращенка, блин… Ха! Все кончилось – нет никакого Чикатилы! Заправься – ничего не было у нас с тобой.
– Ладно, – покорно согласилась извращенка, томно улыбаясь и профессиональным жестом вытягивая откуда-то из-под прилавка запасные трусики. – У нас ничего не было…
Адольф Мирзоевич поморщился, вдыхая аромат распаренного женского тела. Сейчас это получилось раз в пять хуже, чем при виртуозных актах мастурбации. Только страшное возбуждение и почти моментальная разрядка – подлинного наслаждения не было вовсе.
«Так себе… Слабое подобие левой руки», – отметил про себя Пульман, а вслух сказал:
– Вот что, красотуля… Я сейчас отсюда выйду, а как закроется дверь, ты тут же забудешь, что здесь произошло. В общем, ты меня никогда в жизни не видела. Ферштейн?
– Ага, – согласилась барышня. – Я тебя не видела. Ферштейн.
– Ну и прекрасно, – пробормотал Адольф Мирзоевич и, немного посомневавшись, напихал в авоську с картошкой всяких дорогих нерусских дрянностей, что были на полках – сколько влезло. Затем выгреб из стола все имеющиеся в наличии деньги, рассовал их по карманам и покинул ларек.
Хлопнув дверью, он некоторое время постоял рядом, прислушиваясь к своим ощущениям, затем подошел к окошку и постучал. Шторки разъехались в стороны, табличка «Обед» исчезла, и в оконном проеме показалось смазливое надменное личико.
