Несколько фар гаснет. В ответ анверовские начинают поливать из автоматов. Автомат дробовику не товарищ. Хотя и от него что-то юркнуло вдоль виска. Падаю на асфальт и перекатываюсь к камазовским колесам. Стекла кругом вдребезги. Несколько охранников падают, но не перекатываются. Теперь они мясо. Пальба в ушах, словно Седьмое ноября в столице. Вскакиваю и добегаю в хвост колонны к «девятке». Леха, как договорились, вырубает фары одной из машин засады, и «девятка» оказывается в темноте. Дверь у машины открыта, и водитель, мясо, наполовину вывалился на дорогу. Тело больше, а вот рост мой. Откидываю в сторону дробовик и осматриваю мертвые ладони. Колец на пальцах нет. Надеваю кольцо с печаткой, вкладываю в ладонь свой пистолет. Тут и Леха возникает за спиной.
— Как дела? — шепчет, хотя можно и кричать — стрельба на шоссе еще продолжается.
— Нас не зацепят? — отвечаю вопросом.
— Там все сейчас. Сейчас кончится.
Леха приволакивает канистру и поливает бензином убитого. Я отвинчиваю крышку бензобака и стараюсь определить уровень топлива в баке. Пальцы все-таки вздрагивают — нервы. Себя я еще на тот свет не отправлял…
Тем временем сопротивление прекращается, и выстрелы стихают. Из-за «девятки» видно, как на фары с поднятыми руками идут те, кто охранял транспорт с сигаретами. Тут и Леха бьет из автомата по бензобаку почти в упор. Хорошо, успеваю отбежать. Тачка вспыхивает весело, словно только этого и ждала. Горит и словно шевелится тело на шоссе. Жаль печатки и бриллиантов. Жаль, да не очень. Мы с Лехой скатываемся в придорожный овраг, я ударяюсь коленкой о булыжник, стараюсь сдержать стон, сдерживаюсь, терплю, спрашиваю после у Лехи:
— Хватит бензина для тела? Хорошо полил?
— Хватит, босс. Будет головешка. Я второму охраннику автомат подкинул. Он возле бампера лежит. Гильзы на дорогу подсыпал.
— Молодец.
Слышно, как Анвер на шоссе дает команды. Я хлопаю Леху по плечу и, сперва прихрамывая, после уже рысью бегу в заросли кустарника. Колено отпустило, не болит. Спасибо. Лечу кустарником в сторону лесополосы. Мне бежать и бежать, так никогда не бегал. Через пять километров начнется поле. Огромное поле, объяснял Анвер. Посреди поля фундамент разрушенного здания. Возле фундамента растет огромный вяз. В крапиве под вязом — мотоцикл, оружие и деньги. Бежать до этой крапивы — еще не добежать. Вдох-выдох… Лететь… Вдох-выдох… Лететь, лететь, лететь…
14
«На первых ступенях своего развития человечество знало только один вид возмездия за нанесенные обиды — кровавую месть. Все средства были хороши, если они достигали цели; встреча лицом к лицу не имела никаких преимуществ перед ударом в спину.
С завоеванием цивилизации идея мести постепенно облагораживалась. Нападение врасплох, из-за угла, откинуто как признак варварства; Назревает стремление предупредить противника о готовящемся возмездии и уже потом напасть, чтобы в случае победы достигнутое торжество не омрачилось укорами в убийстве беззащитного.
Рыцарство пошло еще дальше, облагораживая идею возмездия… Мы пройдем мимо последующей эволюции поединка, чтобы мелькнувшая в нашем изложении эпоха рыцарства не замутилась бутафорией французских и отчасти испанских дуэлей…
Россия никогда не подменивала дело чести шумной буффонадой. Русская литература имеет все данные проклинать дуэль, потеряв двух своих гениев, но именно эта потеря бесспорнее всего доказывает, как далеки мы всегда были от бутафории.
В последние десятилетия дуэль, — судя по первому взгляду, — идет к вырождению…»
Почти все время я один в этой комнате с высокими потолками и книжными полками по всей стене. Иногда приходят какие-то мужчины — чаще всего мордатый парень со свежим шрамом возле виска. Что-то читаю я в его лице знакомое и стараюсь вспомнить. Стараюсь — и не получается. Появлялся старичок в пенсне. Водил перед моим носом серебряным молоточком и стучал им по коленкам. Затем дедушка щупал макушку и щелкал языком. После мордатый парень что-то спрашивал его в коридоре, а я слышал ответ:
— Послушайте, Леша, что я вам скажу. Это амнезия. Легкая форма, надеюсь. Надо надеяться и ждать. Я зайду дней через десять… Спасибо, молодой человек, это слишком большая сумма для меня, хотя… Внуки, понимаете ли, внуки трясут деда, простите за выражение, как грушу.
Опять остаюсь один. На окнах занавески с рисунком. Фантастические фиолетовые птицы. А за окнами — настоящие. Скребут по карнизу голуби, воробьи мелькают. Весеннее солнышко и чистый запах новой жизни. Скоро снимут гипс, и надо будет тренировать мышцы. Почему-то я не помню своего имени, а вот как звали Пушкина — помню отлично. Александр Сергеевич! Это он написал про дуэль; как стоял человек и ел черешню. А другой ждал десять лет, чтобы выстрелить в ответ. Александра Сергеевича и самого грохнули на Черной речке. Помню, в школе читали его стихи на уроке и учительница рассказывала про дуэль. Он-то, Александр Сергеевич, не ждал. У него времени не было ждать. Упал в снег и пальнул в иностранца. Забыл его имя…
На полках много книг про декабристов, Пушкина и войну с французами. Чья это квартира? Понятия не имею. Нахожу на полке тонюсенькую пожелтевшую от времени книжку, называется она «Правила поединка». Под заголовком — «С.-Петербург. 1912». Мне стало интересно про Пушкина, и я читаю «Правила». Одному скучно в квартире, и поэтому, развлекая себя, читаю вслух:
— «…Предположим, что вы сидели в обществе или в клубе и играли в карты; кто-нибудь, руководствуясь целью вас оскорбить хотя бы ценою заведомо ложного обвинения, говорит вам: „Милостивый государь, вы передернули“. Как доказать, что этого не было? Вернуть фактов нельзя, а потому немыслимо наглядно подтвердить, что ваша мётка была безупречной. Больше того, разве значительная часть ваших друзей и знакомых, подавая вам руку при встрече, не подумают: „Бог тебя знает, может быть, ты и впрямь передернул!“ Это так именно и будет, потому что могущество неопровергнутой клеветы безгранично. В таких случаях нет иного способа реабилитации, как заявить всенародно: „Меня обвиняют, что деньги я поставил выше чести; смотрите, честь для меня так высока, что я ставлю ее выше жизни“. Такова скрытая ценность дуэли…»
Закрываю книгу и стараюсь думать о дуэлях. Не получается. Да и ни к чему. Одно ясно — передергивали в карты графы и князья. Иначе о чем базар? Поэтому и старались жить по понятиям. Для этого правила и составлялись. По ним дуэль между дворянином и недворянином недопустима… Себя я не помню еще, но прадед был казаком. Выходит, его хлипкий дворянчик мог обмануть, оскорбить, увезти женщину, а на дуэль его — нет, не по правилам! За такие правила дворян и перегрохали всех после революции. Выбросили из Крыма в море… Помню я Крым, что-то такое помню я связанное с Крымом. Нет, не могу я вспомнить про Крым ни фига…
Выскочив из поезда под моросящий дождик, я как можно быстрее перешел вокзальную площадь и, найдя телефон-автомат, стал набирать номер, который мне дал Анвер. Сперва оказалось занято, и, подождав пару минут, я набрал номер снова.
— Можно Андрея? — спросил я, когда трубку наконец сняли.
Женский голос ответил, что его пока нет, и спросил — кто звонит? и что передать? Я ответил, что позвоню позже, и повесил трубку.
В Харькове уже чувствовалась настоящая осень. Если в Крыму полдня я ходил в рубахе, то тут требовалась для комфорта кожаная куртка. Такая у меня имеется — значит, дела не так уж плохи.
Сейчас только девять утра, а Андрей уже смылся. Надеюсь, никакие неожиданности меня не встретят. Пусть только попробуют. На мне кожанка, а под кожанкой ствол. Удобные джинсы и штатовские модельные туфли с наворотами. Спортивная сумка через плечо — вот и весь образ. В поезде перед прибытием я нацепил под куртку галстук. Все-таки Харьков — миллионный город.
В девять утра под дождем гулять тоскливо. Но гуляю, ищу какое-нибудь кафе, где можно перекусить и скоротать время. Смотрю на вывески. «Цырульни», «перукарни», много вывесок на украинском языке, но народ говорит по-русски, а сам центр города похож иногда на Петроградскую сторону.
Вот и кафе. Открываю стеклянную дверь. На стенах деревянные панели. Оформители выжгли на них сказочных жар-птиц. Беру вареники. Тарелка дымится.
— Такой молодой импозантный мужчина, — что-то говорит щекастая буфетчица с тугой косой не по возрасту.
— Не понял?
— Может быть, водочки?
— Да что вы! В такую рань, — смеюсь я и беру чай.
Сажусь за стол из струганых досок и стараюсь есть не спеша. Да, сейчас в Хохляндии черт ногу сломит от национальных заскоков. Всякие «рухи», «беркуты», к ним менты и омоновцы, своя армия в советских погонах… Но до народа на улицах они не докапываются. В основном патруль из себя изображают. Следят за дорогами и сшибают бабки, как гаишники в России… В Крыму было на этот счет классно — ментов вообще не видно. Они только вылезают на трассу на пару часов посшибать деньгу, и все. У них у всех дома и большие огороды. Им охраной порядка заниматься некогда…
