Доктор сидел, сложив руки, и тяжело дышал. Затем снял свое пенсне и начал протирать стекла лацканом пиджака. У него были длинные костлявые пальцы. В желтом свете коридора он выглядел так, словно был сделан из старой бумаги, из пергамента. «Наш еврейский генерал, — подумала Сьюзен. — Наполовину безумный, наполовину впавший в маразм, яростно негодующий. Это было бы смешно, когда бы не было так грустно».
Фишельсон находился здесь с 1939 года. Когда в конце этого года филантроп Гиршович примкнул к сионистам, его первостепенной задачей было создать на Западе мнение. Он был очень проницателен, этот Гиршович: он знал, что участь евреев находится в руках Запада. Первым, как своего рода авангард, он послал туда Фишельсона, чтобы тот подготовил почву. Но когда разразилась война и Гиршович пропал во время одной из нацистских ликвидационных операций, Фишельсон стал играть главную роль. Старик оказался совершенно непригодным для этой работы: в нем не было никакой деликатности, никакой тактичности, никакого политического предвидения, он мог только хныкать или произносить напыщенные речи.
— Его документы в порядке, — сказал доктор со своим обычным сильным акцентом.
— Извините? — переспросила Сьюзен.
— Его документы в порядке. Я это гарантирую. Гарантирую. Его освободили из лагеря для военнопленных. Наши люди нашли его в больнице для перемещенных лиц. Больным, очень больным. Ему оформили визу. Евреи помогают евреям. Он пересек Францию на поезде. Затем переправился сюда на пароходе. Юристы оформили все документы. Все как положено, все по закону. Это я могу сказать с полной уверенностью. Так зачем же еще дознаватели? Зачем теперь присылать дознавателей?
— Не надо, пожалуйста, не надо, — взмолилась она, чувствуя, что старик поднимается и собирается произнести речь. У него на шее под сухой кожей принялась пульсировать жилка. — Это какая-то ошибка, я уверена. А может, так и положено. Вот и все. Слушайте, у меня есть друг, который служит в разведке, капитан.
— Еврей?
— Нет. Но он хороший человек. Порядочный человек. Я позвоню ему и...
Она услышала, как двери в конце коридора открылись, но сначала не смогла разглядеть вошедших. Эти люди не производили какого-то особого впечатления: просто крупные, сильные, немного смущенные. Недоконченное предложение так и застряло у Сьюзен в горле. Кто это такие? Доктор Фишельсон, заметив в ее глазах замешательство, посмотрел в ту же сторону.
Они шли молча, без всяких разговоров. Четверо, а чуть позади них пятый, очевидно старший. Они прошли мимо Сьюзен и Фишельсона и вошли в комнату, где лежал Шмуль.
«Господи боже мой», — подумала она.
— Что это такое? Что здесь происходит? — закричал Фишельсон.
Сьюзен почувствовала, как ее сердце учащенно забилось, а руки начали трястись. Ей стало трудно дышать.
— Спокойно, — совсем не грубо сказал старший.
— Мисс Сьюзен, что здесь происходит? — спросил Фишельсон.
«Скажи же что-нибудь, идиотка», — подумала Сьюзен.
— Эй, ребята, что вы делаете? — спросила она дрожащим голосом.
— Особый отдел, мисс. Извините. Мы недолго.
— Мисс Сьюзен, мисс Сьюзен...
Старик встал, его глаза наполнились паникой. Он начал лопотать на идише.
— Что происходит? — закричала она. — Черт возьми, что здесь происходит?
— Спокойно, мисс, — ответил старший. — К вам это не относится. Особый отдел.
Первые четверо вышли из комнаты. На носилках оказался завернутый в одеяло выживший свидетель. Он с изумлением смотрел по сторонам.
— Я американский офицер, — заявила Сьюзен, роясь в поисках удостоверения. — Ради бога, этот человек болен. Что здесь происходит? Куда вы его забираете?
— Не волнуйтесь, мисс. Не волнуйтесь, — успокаивал ее старший. Если бы он не был так вежлив, то его было бы легче возненавидеть.
— Он больной.
Доктор начал что-то говорить им на польском.
— Пожалуйста, не надо так волноваться, — попросил старший.
— Где ваш ордер? — закричала она, потому что больше ей ничего не пришло в голову.
— Извините, мисс. Вы, янки, этого не знаете, не так ли? Конечно же нет. Особый отдел. Нам не нужен ордер. Особый отдел. Вот и все.
— Он пропадет, mein Gott[12], он пропадет, пропадет... Доктор снова сел.
Сьюзен уставилась на вращающиеся двери в конце коридора, через которые унесли еврея.
Старший повернулся, чтобы уйти, но Сьюзен схватила его за руку.
— Что случилось? Господи, это кошмар какой-то. Что вы делаете, что происходит?
Она чувствовала, как глаза у нее расширились от ужаса. Они просто пришли и забрали его, и ничто на свете не может их остановить. Она ничего не может поделать. Они со стариком одни в этом коридоре.
— Мисс, пожалуйста, — сказал старший. — Вы обязаны носить форму. Таковы правила. Я сейчас не буду спрашивать ничьих имен. Давайте расстанемся друзьями. Самое лучшее для вас — уйти отсюда. Возьмите старика, напоите его чаем, а затем уложите в постель. Забудьте обо всем. Это государственное дело. Я не буду спрашивать имен. Пожалуйста, мисс, уходите. Я не хочу спрашивать ничьих имен.
Он сделал шаг в сторону. Он ощущал неловкость, этот сильный здоровый мужчина, отмеченный печатью армейской или полицейской службы. Он старался быть любезным. Ему самому было не по душе то, что он делал.
— С кем я могу поговорить? — спросила она. — Господи, скажите мне, с кем я могу об этом поговорить?
Мужчина нервно огляделся. На улице сигналила машина. Его рука быстро нырнула в карман пиджака и появилась оттуда с листком бумаги. Он развернул листок и заглянул в него.
— Поговорите с капитаном Литсом, — сказал он. — Он такой же, как вы, американец. Или с майором Аутвейтом. Этим делом занимаются они.
И ушел.
— Евреи, — пробормотал доктор Фишельсон, сидя на стуле и уставившись пустым взглядом в никуда. — Кто расскажет об евреях? Кто будет свидетелем участи евреев?
Но Сьюзен знала, что никому до евреев нет дела.
Литс в одиночестве сидел в своем кабинете и ждал Сьюзен. Он знал, что она придет. Нервничал. Курил. Нога у него болела. Так как теперь было много работы, он отослал Роджера с поручением. И только что позвонил Тони, которому не терпелось проверить дюжину дополнительных идей, связанных с первой серьезной удачей. Но Литс осадил его:
— Сначала мне надо уладить дела с Сьюзен.
Голос Тони сразу же приобрел холодные нотки.
— У нас нет никаких дел с Сьюзен. Ты ничем ей не обязан. Ты ничем не обязан евреям. Все твои обязанности связаны с операцией.
— Я должен попытаться все ей объяснить, — возразил Литс, зная, что на такого твердого человека, как Тони, это не подействует.
— Тогда быстрей кончай с этим, дружище, и будь завтра готов к работе. Это будет первый день новой работы, согласен?
Литс завидовал майору. Для англичан война очень простое занятие: они бросаются в нее очертя голову и только потом начинают подсчитывать, чего им это стоило.
Он услышал в вестибюле какие-то звуки. Сьюзен? Нет, это просто что-то стонет в старом здании.
Но через мгновение дверь открылась, и появилась она.
Он мог видеть только ее темный силуэт на светлом фоне.
— Я думала, ты где-нибудь празднуешь, — сказала она.
— Это еще не триумф. Это только начало.
— Послушай, здесь можно включить какой-нибудь свет?
Литс включил свою настольную лампу — медную конструкцию с непрозрачным зеленым колпаком.
От того, что он знал, что умер для нее, она казалась ему еще более прекрасной. Он почувствовал, как его мужское достоинство напряглось и начало увеличиваться в размерах. Литс испытывал неудержимую потребность вернуться к прошлому: к тому времени, когда нынешние заботы были еще впереди, когда евреи были всего лишь маленькими, стоящими на заднем плане людьми, которых она изредка посещала, когда сам Литс занимался простой и бессмысленной работой, а Лондон был всего лишь далеким городом. На какую-то секунду он подумал, что готов сделать что угодно, чтобы вернуть все это обратно, но больше всего ему хотелось вернуть Сьюзен. Только ее. Он хотел снова познать ее, всю ее: кожу, руки, ноги. Ее рот. Ее смех. Ее грудь и лоно.
Она была одета в полную форму, как на параде. Армейский коричневый цвет, который делал большинство женщин бесформенными и бесполыми, удивительно шел Сьюзен. Медные пуговицы сверкали в мерцающем английском свете. Слева на груди к ее куртке было приколото несколько знаков отличия. На петлицах мерцали шпалы и нашивка экспедиционного корпуса, на рукаве выделялся вертикальный меч. На волосах примостилась одна из этих маленьких шапочек. В руках была сумочка или что-то в этом роде.
— Ты знаешь, я пыталась тебя остановить, — сказала она. — Пыталась. Я встречалась с людьми. Со знакомыми. С офицерами, с которыми сталкивалась в госпитале. Даже с генералами. Я даже пыталась найти Хемингуэя, но он куда-то исчез. Вот в каком отчаянии я была.
