– Кстати, – спохватился генерал перед уходом Савелова, – мне фотографии этого мистера Карпентера размножили…
– Какого Карпентера?..
– Так якобы зовут того человека, что я тебе показывал, – пояснил генерал, вкладывая в руку Савелова фотографию. – Я слышал, жена у тебя пластической хирургией вроде бы занимается.
– Кандидатскую готовит…
– Вот пусть и прикинет на досуге, как из рожи такой страхолюдины сделать что-нибудь похожее на человеческое лицо. Но кто он и где обретается, знать ей, понимаешь, не положено. То – служебная тайна.
– Слушаюсь, товарищ генерал! – сухо кивнул Савелов, пряча в кейс фотографию. – Разрешите быть свободным?
– Будь свободным, – протянул ему руку Толмачев.
Козырнув, Савелов вышел из кабинета. Он не был в восторге от просьбы генерала показать фотографию Рите, хотя и понимал, что тот прав. В разведке мелочей не бывает, а за каждый твой, даже на первый взгляд незначительный, промах, спровоцированный умным противником, потом расплачиваются жизнями многие люди…
Злополучную фотографию Савелов как бы невзначай показал Рите после ужина, когда в детской угомонился маленький Тошка.
– Маргош, тут по твоей хирургическо-пластической части… Можно ли из лица этого Квазимоды сделать что-нибудь такое, чтобы люди от него не шарахались?
Рита взглянула на фотографию и пожала плечами:
– Случай интересный, но Алена Делона из него не получится… Присылайте его в нашу клинику, посмотрим, чем ему можно помочь.
– Не к спеху. Квазимодо обитает пока где-то за бугром, но сие есть тайна великая…
– Где его так разукрасили?
– И сия тайна мраком покрыта, – развел руками Савелов. – Кстати, он тебе случайно никого не напоминает?
– Мне? – удивилась Рита. – А кого он должен мне напоминать?
– Шучу! – засмеялся Савелов.
Забугорный информатор, выдавая какого-то изуродованного монаха за Сарматова, вешает нашей Конторе лапшу на уши, размышлял он, лежа в постели рядом с Ритой. Ну, в его-то играх, подполковник Савелов, без тебя разберутся, тебе в своих разобраться бы, в недобром предчувствии подумал он. Еще неизвестно, какие сюрпризы ждут тебя на последней стадии операции «Рухлядь», черт бы ее побрал!..
Не спала и Рита, вздыхала порой о чем-то своем, неведомом ему.
– Маргош, а ты готовишься к отъезду в неметчину? – поинтересовался он.
– Готовлюсь… – неохотно отозвалась жена. – Все хотела поговорить… Мне бы пока обойтись без неметчины, а, Вадим? На носу защита диссертации…
– Не получится, родная, – вздохнул Савелов и провел ладонью по ее шелковистой коже. – С работой по твоему пластическому профилю наши люди там уже договорились… Клиника известного профессора Хенке. Думаю, договоримся и о защите диссертации…
– «И да последует жена повсюду за мужем своим и не оставит его в горестях, нищете и болезнях», – пробормотала Рита, отворачиваясь.
Ты моя, и я тебя никому не отдам, с нежностью думал он. Никому другому, кто посмеет ворваться в нашу с тобой жизнь. Даже Сарматову, если он тогда не погиб… Но он погиб. Не подумай чего, родная, в том нет моей вины. Так распорядилась судьба-индейка. Сам Сарматов звал судьбу кошкой драной, вспомнилось вдруг Савелову.
– Бока у кошки драные, да зубы с когтями острые, – сказал тот однажды. – С кем-то она пушистым котенком играется, а на кого-то тигром лютым бросается…
* * *
Рите, делающей вид, что спит, в который раз вспоминался яростный ночной бой на берегах тропической реки, разделяющей два маленьких латиноамериканских государства. В глубине кофейных плантаций на одной стороне реки полыхали постройки, зловещие языки пламени лизали мешки с кофе, с трескучим грохотом рвались мины и гранаты. Черная стена сельвы на противоположном берегу озарялась яркими всполохами, трассирующие пулеметные и автоматные очереди, отражаясь в черной воде, кромсали огненными стрелами землю. Потом в звуки боя вплелись мощные раскаты грома, и скоро кофейные плантации скрылись за проливным тропическим ливнем, который сбил пламя на мешках с кофе и смыл кровь с лиц убитых бойцов. А над ними в скорбном молчании стояли с непокрытыми головами русские солдаты во главе с Сарматовым…
Она заснула, и ей приснилась дневная сельва и берег полноводной никарагуанской реки. К ней, такой же голой, как и ее подруги, вдруг шагнул из сумеречной сельвы кто-то высокий, в черном резиновом костюме, и, зажав ей рот, прокричал в ухо что-то по-мужицки грубое. С трудом она узнала в нем Сарматова, хотела было ответить грубостью на грубость, но когда увидела перед собой его печальные глаза, то какая-то доселе неведомая ей колдовская сила вдруг закружила ее, будто в водовороте, и увлекла в их бездонную глубину.
И странно: она совсем не чувствовала стыда за свою наготу. Напротив, ей нравилось, что он смотрит на нее и грубыми солдатскими ладонями касается трепещущего от сладкой истомы тела.
Потом он оторвал от нее руки, и десятка полтора человек в черных резиновых костюмах, как привидения появившиеся из сельвы, вслед за ним ушли в черную глубину реки, кишащей аллигаторами и прочей опасной тропической нечистью.
Всю ту ночь, терзаемая нехорошим предчувствием, она с подругами до боли в глазах всматривалась в сельву на противоположном берегу, озаряемую заревом далекого пожара. Подруги не смогли увести ее, даже когда на сельву обрушился стеной тропический ливень.
А на следующий полдень люди-привидения неожиданно появились из речных водоворотов и вытянули на болотистый берег чье-то безжизненное тело. Она сразу поняла, что беда случилась именно с тем, кто сжимал ее вчера в своих жестких ладонях, и закричала лютым криком, каким кричит в заснеженных русских лесах волчица перед разоренным охотниками, окровавленным логовом, в котором не увидеть ей больше своих щенков-несмышленышей. И проснулась…
От сдавленного вскрика жены проснулся и Савелов, приподнял от подушки голову, но она успокоила его прикосновением руки, и он снова погрузился в крепкий предутренний сон. Отгоняя тяжелые, удушливые воспоминания, Рита еще с полчаса металась по влажной от слез подушке и, боясь их повторения, накинула халат и направилась в ванную комнату.
В детстве Рита мечтала стать художником-портретистом или скульптором и даже закончила при одном из московских высших художественных училищ элитную детскую школу, в которой маститые педагоги прочили ей великое богемное будущее. Но ее номенклатурные родители сочли, что вольнодумная и расхристанная богема не место для их и без того не в меру строптивой дочери, и настояли на медицинском образовании. О чем, впрочем, Рита потом ни разу не пожалела.
На последних курсах медицинского института Рита неожиданно для всех и даже для себя увлеклась пластической хирургией. После защиты диплома она, по протекции отца, получила направление в строго засекреченную медицинскую лабораторию, которая была в исключительном ведении «боевого отряда партии». Немногие люди, которые знали о существовании сей лаборатории, шепотом называли ее между собой «Фабрикой грез», и для этого были все основания.
Здесь за несколько недель могли превратить крепкую деревенскую бабу в утонченную аристократку и светскую львицу, одарить девчонку с пыльных московских окраин внешностью знаменитой американской кинодивы, чтобы потом, при удобном случае, подложить ее в постель зарубежному дипломату или фирмачу. Светила сей лаборатории успешно «производили» двойников стареющих лидеров и своей родной, и «братских» партий. Кроме того, они умели до такой степени изменять внешность провалившимся за рубежом разведчикам, что тех потом можно было спокойно внедрять в разведслужбы государств, которые годами безуспешно разыскивали их по всему миру.
Провалов «Фабрика грез» за все свое долгое существование не знала. Имена и биографии ее клиентов были строжайшей государственной тайной. Сотрудникам «Фабрики» категорически запрещалось вступать с ними в личный контакт, а также разглашать медицинский профиль их лаборатории.
«Обработка» клиента начиналась с его фотографирования и портретных зарисовок, выполняемых профессионалами-рисовальщиками. Затем эти материалы утверждались где-то «в сферах», по ним-то и работали хирурги-пластики «Фабрики грез».
Так что природный дар Риты к рисованию, полученные ею в художественной школе навыки скульптора пригодились на «Фабрике грез» не меньше, чем медицинское образование. Услуги штатных художников-профессионалов ей не требовались – после ряда удачно проведенных ею операций, отмеченных «в сферах», она работала исключительно по собственным портретным наброскам.
Выйдя после холодного душа на кухню, Рита несколько минут постояла перед раскрытым окном, вслушиваясь в звуки просыпающегося города и сонное переругивание дворников, вылизывающих до блеска двор их элитного дома. Потом взгляд ее упал на фотографию человека с изуродованной внешностью, оставленную вчера мужем на кухонном столе.
