Виктория Хоур недоуменно приподняла подведенные карандашом брови.
— Слежка?
— Нет, — отозвался преподобный Элдон Слаггард, зарываясь лицом в ее восхитительное плечо. — Дьявол.
Именно в эти первые двадцать минут блаженства Элдон назвал Викторию Хоур своей спасительницей, не успев даже выслушать подробности ее плана.
Теперь, шагая взад и вперед по конференц-залу, когда воспоминания об этой первой страстной ночи слегка поблекли, он уже почти жалел об этом. Конечно, как женщина она восхитительна, но ни одна, даже самая роскошная задница, не стоит того, чтобы быть четвертованным мусульманскими фанатиками. Куда же Виктория запропастилась, черт побери? Уж он ей выложит все, о чем думает! Хватит с него!
Виктория Хоур вошла в комнату с уверенностью женщины, перед которой открываются все двери на свете.
— Это все ты виновата! — набросился на нее Элдон Слаггард, пустив в ход всю мощь своего раскатистого голоса.
Взглянув на его брюки, Виктория понимающе усмехнулась:
— Что, опять?
Преподобный Слаггард опустил глаза и увидел, что молния на штанах, словно по волшебству, начинает расстегиваться — настолько велик был напор охватившей его страсти. Черт! — подумал он. Не стоило вспоминать про нашу первую ночь!
— Забудь об этом! — воскликнул Слаггард, указывая на себя. — Это не я! Это всего лишь плоть, а плоть слаба. Но не я — мне придает силы слово Божье!
Виктория Хоур проскользнула мимо него и, взяв со стола книгу в кожаном переплете, раскрыла перед глазами Слаггарда пустую страницу.
— Аллилуйя! — проговорила она, не теряя самообладания.
— Это не может так продолжаться! Ты что, не читала газет? Знаешь, кто за мной охотится и что они сделают?
— Забудь об этих неприятностях. Нужно сосредоточиться на возможностях, которые открываются перед нами в будущем, — ответила Виктория, придвигаясь к нему поближе. Терпкий аромат духов щекотал Элдону ноздри, руки Виктории скользили по его бедрам, обещая неземное блаженство.
— Забыть? — проговорил он уже заплетающимся языком. — Как я могу забыть?
Но когда губы Виктории Хоур коснулись его губ и, слегка дотронувшись до зубов кончиком языка, она опустилась на колени и принялась за дело по-настоящему, преподобный Элдон Слаггард мигом забыл о террористах с их автоматами и о кривых кинжалах бородатых мулл.
Он забыл обо всем.
Когда Рашид Шираз подошел к величественному зданию парламента в центре Тегерана, его охватила нервная дрожь. Это было непривычное ощущение — в течение почти десяти лет Шираз, один из самых жестоких командиров Революционной гвардии, Пасдарана, заставлял трепетать от страха других. Но сегодня ему в первый раз предстояло встретиться с великим аятоллой. Не поддерживал он отношений и с Верховным главнокомандующим, генералом Аднаном Мефки. Гвардейцы презирали иранских военных, те платили им той же монетой, и, наконец, все иранцы дружно ненавидели Пасдаран.
В самые первые дни после революции Рашид Шираз понял — тому, кто не добился реальной власти во времена перемен, рано или поздно не сносить головы.
При шахе Рашид был, по сути дела, никем — уличным попрошайкой, воришкой, избегавшим встреч с полицией, а потом, когда он осмелел и стал совершать преступления покрупнее, и с наводящей ужас тайной полицией — САВАК. Позже, когда аятолла Хомейни вернулся из французской ссылки, немедленно начались казни. В один из этих дней Рашид Шираз, только что укравший бумажник у какого-то дельца, осторожно выглянул из-за угла и увидел, как бородатый мулла призывает гвардейцев казнить на месте трех учителей, обвиняя их в контрреволюционной деятельности. Несчастных поставили на картонные ящики из-под кока-колы, закрепили на шее петли, и мулла собственноручно выбил из-под ног приговоренных опору. Когда импровизированная виселица развалилась, тот же мулла, кипя от ярости, застрелил лежавших среди обломков учителей.
Именно тогда Рашид понял, что означает фраза «закон джунглей», и подумал, что вскоре весь Иран превратится в огромную кровавую бойню. А кто мог справиться с ролью хищника лучше, чем Рашид Шираз?
Так он вступил в Пасдаран. Это было проще простого — требовалось лишь готовность выкрикивать лозунги, на словах превозносить Аллаха и беспрекословно выполнять самые безжалостные приказы.
С автоматом в руках и собственным отрядом Рашид Шираз принялся раздавать долги и мстить за старые обиды. Ювелир, уличивший его в краже, был объявлен пособником Запада и расстрелян взводом гвардейцев на месте. Женщина, отвергшая когда-то его домогательства, была по шею закопана в землю, а потом до смерти забита камнями. У хозяина доходного дома, выкинувшего Рашида на улицу за неуплату, был отобран роскошный особняк в квартале Дулат. Дом и все имущество прежнего владельца достались Рашиду Ширазу.
Вскоре капитан Пасдарана стал жить как король, в то время как старые правители один за одним шли на дно, захлебываясь в собственной крови. Все шло как нельзя лучше для Рашида, даже в самые тяжелые дни во время войны с Ираком, когда Тегеран, квартал за кварталом, превращался в руины под неприятельскими ракетными ударами. Рашид покинул захваченный им особняк и согласился на перевод на нефтеналивную базу острова Кхарг. На новом месте в его распоряжение был предоставлен дом, однако он оказался слишком мал. Тогда Рашид Шираз отправился бродить по улицам, не выпуская пистолета из рук, и наконец нашел подходящий дом. Когда на стук вышла женщина в традиционной чадре, Шираз сорвал скрывавшую лицо ткань и, выстрелив несколько раз в воздух, обвинил ее в супружеской измене. Поспешивший на помощь муж женщины получил пулю в живот. Перед сбежавшейся толпой Рашид Шираз объявил, что эти люди посмели нарушить обычаи, предписанные Кораном, и недостойны осквернять долее иранскую землю. Как только толпа уволокла женщину, он спокойно занял освободившийся дом. Во времена Иранской революции такие вещи происходили сплошь и рядом.
Однако сейчас по спине Рашида Шираза пробежал холодок. Он лучше чем кто бы то ни было понимал, что в стране, где ожесточившиеся люди имеют право бросить в тюрьму или расстрелять человека с помощью двух-трех цитат из Корана, никто не мог ощущать себя в полной безопасности. Даже капитан Пасдарана, Революционной гвардии. Волна террора могла внезапно обрушиться сзади, если не быть все время начеку. Как знать, а вдруг один из родственников его жертв окажется у власти и потребует голову Рашида? Когда Рашиду Ширазу сообщили, что его желают видеть сам аятолла и Верховный главнокомандующий, он подумал, что на этот раз накликал на себя гнев человека, справиться с которым может оказаться не под силу даже ему.
Слуги, встретившие его у входа, в полном молчании проводили капитана гвардейцев в подчеркнуто скромные покои аятоллы.
— Салам, — проговорил Рашид Шираз, почтительно приложив ладонь к сердцу и склонив голову в традиционном приветствии.
Великий аятолла восседал на ковре в пустынном зале. На голове его красовался тяжелый черный тюрбан, означавший, что этот человек является прямым потомком пророка. Приподняв руку, аятолла приветствовал гостя легким, почти незаметным движением. Генерал, стоявший в стороне, лишь окинул Рашида неодобрительным взглядом. Считавшееся железным сердце капитана гвардейцев затрепетало.
— Салам алейхем, — едва слышно проговорил аятолла.
— Да продлит Аллах дни вашей жизни! — подобострастно откликнулся Рашид Шираз.
— И вашей тоже, — сказал генерал, однако в его взгляде читалось едва скрываемое презрение.
В затянувшейся паузе Рашид Шираз переводил взгляд с одного своего собеседника на другого. Великий аятолла выглядел в точности как на портрете — казалось, перед ним сама святость, — однако Рашид знал, что муллы, которых долгое время притесняли при последнем шахе, так же как и при его отце, ожесточились и в их груди не осталось ни капли жалости. В народе говорили, что бороды этих людей окрашены кровью их жертв. Рашид, который не испытывал особой привязанности к их религиозным убеждениям, точно так же, как и к западной вере, не принимал этих слов буквально, однако ему было отлично известно, что сотни тысяч иранских матерей ходили в глубоком трауре, так как муллы предпочли посылать их детей на верную гибель, не подписывая мирного договора даже тогда, когда война с Ираком была фактически проиграна. Тем временем благодаря их безрассудству в стране началось брожение, и антиправительственная Армия национального освобождения, которая раньше вызывала у властей лишь пренебрежительную усмешку, сменила иракцев, и с ней не так-то легко было справиться. Тем не менее религиозные деятели продолжали произносить пламенные речи и призывали солдат продолжать борьбу.
Даже Рашид Шираз успел уже устать от этого, однако, пока его самого не отправляли на фронт, предпочитал держать свое мнение при себе.
