– Да.
– Ну что ж, принимаю. Как там у Блока, которого вы так любили цитировать, Михаил Иосифович: «Принимаю тебя, неудача, и удача, тебе мой привет! В заколдованной области плача, в тайне смеха – позорного нет».
– Совершенно верно.
– Вот видите, какие мы с вами, Михаил Иосифович, образованные и культурные… убийцы. Ладно, с Ильей разобрались: как вы тут образно выразились, просто по нему пропел колокол вечности. Козлиная песнь… гм. Но есть и еще один момент: какого черта господин Микулов хотел меня убрать после того, как я выполнил заказ БАМа?
– А кто такой господин Микулов? – спокойно осведомился Климовский. – Вероятно, подчиненный Бородина? Вы знаете, Владимир Антонович, я по персоналиям первого отдела как-то не очень…
– Да, бородинский хлопец. Не думаю, что он решил заняться самодеятельностью, да еще в таком незначительном пустячке, как ликвидация руководителя второго отдела.
– Вы будете смеяться, Владимир Антонович, но я в самом деле не знаю. Если бы я собирался вас вычистить из игры, то, бесспорно, не стал бы посылать Микулова на верную смерть, а изыскал бы более продуктивный и хитроумный метод.
– Не сомневаюсь, – спокойно сказал Свиридов и улыбнулся Климовскому почти доброжелательно.
Фокин смотрел на своего друга во все глаза: неужели этот ровно улыбающийся, почти безмятежный человек может быть несчастным, только недавно потерявшим единственного оставшегося у него на земле родственника – к тому же родного брата?
Или Свиридов на самом деле перегорел и настолько сросся со всей этой системой и теми благами, которые она дает, что не хочет бросать ей вызов или хотя бы просто протестовать… даже в связи с убийством брата?
Фокин уже было открыл рот, но тут Владимир схватил его за руку и внушительно проговорил:
– Думаю, нам всем пора. Мы и так побеспокоили Светлану Борисовну изрядно.
– Да, я хочу спать… – пробормотала та, хотя у нее на лбу было написано, что в эту ночь она не сможет сомкнуть глаз.
Климовский согласно кивнул и отозвался:
– Да, мы солидарны с вами и по этой позиции. Какое трогательное единение отделов, не правда ли?
Владимир пристально посмотрел на мило улыбающееся лицо своего бывшего «духовного» наставника по «Капелле», но ничего не сказал…
* * *
– Да ты что… с ума сошел, Свиридов?!
– А что такое? – невозмутимо процедил Владимир, садясь в машину.
– Ты что… собираешься спустить на тормозах это дело? Убили Илюшку, хотели убить меня… едва не поймали на контркиллера тебя… а ты… а ты улыбаешься этим убийцам и слушаешь всякую херню про трогательное единение двух отделов.
Владимир индифферентно пожал плечами и вырулил на своей «Феррари» из двора Маневской в открытые здоровяком на охранном КП ворота. А потом сказал:
– Знаешь, Афоня, ты напоминаешь мне пионера из анекдота про бабушку. Бабка чихнула в автобусе, а рядом стоящий мальчик говорит: «Будь здорова, бабуля». Она ему: «Спасибо, сынок. Я-то здорова. А чихаю, потому что табачок нюхаю». – «Да по мне, бабка, хоть х…й соси, но пионер должен быть вежливым».
– И к чему это? – холодно спросил Фокин.
– А к тому, что, по тебе, хоть сдохни, но придерживайся каких-то безнадежно окостенелых моральных схем. Ты явно что-то недопонимаешь, друг мой. Разве ты не слышал, как Михаил Иосифович объяснил, что смерть Илюхи – это не более чем трагическое недоразумение…
– Ну да… – перебил его Фокин, – «козлиная песнь»… Эх ты, Свиридов! Как же тебя приплющило теми немереными бабками, что сыплются на тебя со всех сторон! Ну уж нет… по мне лучше быть дворником и жить в коммуналке, чем на твоем красном «Феррари» и «Кадиллаке»… Как же так вышло, мать твою?
– А ты не заметил, что мы всегда были такими? – холодно спросил Владимир. – Что мы всегда были только винтиками колоссальной системы, только винтиками, пусть очень сложной конструкции и высокого уровня исполнения? Глупо бунтовать против системы, являясь ее – и не последней по значимости! – частью. Как я могу, соглашаясь с одним, протестовать против другого? Вот ты, Афанасий… тебе кажется бессмысленным и кощунственным мое нынешнее поведение. А что я, по-твоему, должен делать? Перестрелять людей Климовского вместе с ним самим, а потом отрезать ему член и засунуть в рот этой шалаве Светлане Борисовне? Затем пойти и убить Клейменова на том основании, что он отработал заказ, который я же и принял… и утвердил! И что из того, что Илья мой брат? По-моему, я уже говорил: любой человек, если он, разумеется, мужского пола, чей-то брат. И тот парень, который подох в больнице после того, как ты проломил ему череп… там, в своей гребаной коммуналке – у него тоже есть родные люди, которые называют его братом, сыном, мужем… быть может, уже даже и отцом.
Фокин ничего не ответил, впившись взглядом в лобовое стекло «Феррари». За окнами с кошмарной скоростью пролетали дома и столбы, где-то в небе надрывался и звенел упругий морозный ветер, а в черепе Фокина бродила губительная, жуткая, выхолощенная пустота. Он понимал, что Свиридов во многом прав, что рационально мыслящий человек не мог бы поступить иначе… но горькое, тошнотворное отвращение бродило в крови, грозя скиснуть в уксус ненависти и озлобления.
– Ты не можешь представить мощи этой структуры, – продолжал тем временем Свиридов, – даже я, проработавший тут более полугода, до сих пор не представляю масштабов ее деятельности. Огромные деньги, огромные возможности… великолепнейшие кадры. А Илюха… что Илюха? Его использовали, как, в сущности, использовали всю жизнь. И если бы он даже не погиб сейчас, вот так глупо и нелепо, по приказу родного брата, то рано или поздно это случилось бы… только гораздо глупее и… комичнее. Типа… типа вот этого падения в канализационный люк.
И тут в груди Фокина что-то порвалось.
Он повернулся к Свиридову и, вцепившись в его правое плечо, затряс Владимира так, что руль вывернулся направо, и «Феррари», резко, с пронзительным визгом и стоном шин сбрасывая скорость – Владимир все-таки успел притормозить, – едва не врезалась в столб, разминувшись с ним только чудом.
Жжжжихх!!
Машину выбросило на тротуар, она проскрежетала по присыпанному свежевыпавшим снегом асфальту и остановилась буквально в считанных сантиметрах от стены дома.
Свиридов резко развернулся и толкнул Фокина с такой силой, что того едва не выбросило из салона.
– Ты что, сука… с ума сошел, гнида?! – бешено заорал Владимир. – Тебе что, жить надоело, сука? Или фигуры высшего пилотажа захотелось повыписывать, урод? Я же двести километров в час, кретин…
– Да пошел ты, мудозвон! – ответно прорычал Фокин. – Продажная сука! Да я лучше сдохну в коммуналке с дедом Егорычем, чем буду рассекать с тобой на тачках за двести «тонн» баксов!!!
– Ах, с дедом Егорычем? Это тот синерылый старпер, что валялся на столе и трогательно выводил носом мелодию украинского танца «храпак»? «Они жили долго и счастливо и умерли в один день от алкоголизма…» Отлично!!! Я всегда говорил, что метла и самогон – это для тебя самое то!
– Уж лучше метла и самогон, чем «глушак» и контрольный выстрел в голову!
– Дятел!
– Ссученный проститут!
– Синемор Купер!!
Фокин поднял на Владимира горящий остервенелой злобой взгляд, а потом распахнул дверь и, буквально вывалившись из салона, широко зашагал к ближайшей арке. Не оборачиваясь и ничего не говоря.
Свиридов, тяжело дыша, смотрел ему вслед, а потом выражение ярости медленно сошло с его лица, как рисунок на песчаном берегу все более и более стирается волнами, и, хлопнув ладонью по рулю, он хрипло, с истерическими нотками в голосе, расхохотался…
* * *
Фокин, едва сдерживая клокочущие в груди хрипы ненависти, брел через заснеженные дворы непонятно куда и непонятно зачем. Он прекрасно знал, что идти ему некуда, кроме как все в ту же коммуналку. Но он знал и то, что она находится часах в пяти ходьбы от него, и если Свиридов на своей «Феррари» доехал бы до того места за несколько минут, то ему, Афанасию, теперь остается только разве что ждать рассвета, чтобы с первым поездом метро…
Впрочем, до открытия метро осталось не так уж и много времени.
Фокин присел на заснеженную лавочку и тяжело задумался. В конце концов, если рассуждать здраво, «рационально», как говорил Свиридов, то он, Афанасий, кругом неправ. Ну нельзя в наше время мыслить романтическими стереотипами и укладывать жизнь в убогую схему образца мушкетеров семнадцатого века.
Хотя мушкетеры эти тоже еще те герои-любовники – грубые немытые мужланы, вечно пьяные и вечно дерущиеся между собой на дуэлях из-за очередной компрометирующей прокладки «Carefree ultra» госпожи де Шеврез. …Немытые – это к тому, что с гигиеной в семнадцатом веке была напряженка. Ни тебе душа, ни бассейна, не говоря уж там о джакузи.
Джакузи… У брателло Кузи – два больших джакузи, один серый, другой – белый, два больших джакузи.
