Не располагая ничем, кроме собственных наблюдений, Женька выдвинул первую версию.
Итак, Изгорский должен был получить от Шейниной нечто, представлявшее для него большую ценность. Опасаясь, что его выследят, он нанял детектива, гарантировавшего конфиденциальность своих услуг. Детектива кто-то опередил и завладел этой вещью, убив Шейкину. Убийца (либо тот, кто побывал в ее квартире до детектива) сообщил об этом Изгорскому по телефону. Изгорский… покончил жизнь самоубийством?..
Версия была весьма и весьма шаткой. Зачем уходить из жизни, так громко хлопнув дверью? Не проще ли включить все четыре конфорки и принять снотворное? И потом, если от этой вещи зависела жизнь, то как можно посылать за ней незнакомого человека? Расчет на оплату в валюте? Или у него действительно не было другого выхода?
Можно было все списать на болезнь — и этот взрыв, и обращение к незнакомцу по поводу жизненно важного дела, но если этим и можно было оправдать несчастный случай, то оправдание двух смертей в один день, между которыми оказался он, Столетник, было весьма и весьма сомнительным.
Версия № 2 сводилась к тому, что Изгорский сам убил Шейкину и послал туда детектива либо с целью каким-то образом подставить его, либо в надежде, что частный независимый детектив сумеет разобраться в этом деле непредвзято. Но как в таком случае объяснить смерть самого Изгорского? Сдали нервы?
Впрочем, предположения строить было ни к чему, версий могло быть сколько угодно, и все они не подкреплялись фактами, потому что фактами он, Женька, попросту не располагал. Убийством в Лобне уже занимается тамошняя милиция и горпрокуратура, пожаром на Мартеновской — ГУВД, и ему, детективу хренову, нелицензированному, юристу заочно необразованному, Неудачнику с большой буквы, разбираться с этим невыгодно и неинтересно.
Женька сидел до тех пор, пока не уехала последняя машина и люди не стати расходиться как после сеанса — обсуждая кар тину и ее главного героя.
— Поехали, Шериф, — он включил зажигание, — тебе на службу пора, а ты у меня еще не кормленный. «Арагви» я тебе не обещаю, хоть ты и кавказец, а антрекот в кафе «Ласточка» куплю.
Женька выехал на улицу Металлургов и вспомнил о деньгах, которые были получены им за охрану жизни человека, полчаса назад ставшего покойником. И хотя отчитываться теперь было не перед кем, деньги эти жгли карман, повиснув на душе тяжким грузом невыполненных обязательств.
Следователь Илларионов звонил из автомата на углу.
— Кать, это я. Как там у вас?
— Пап!.. Ты откуда?
— У вас деньги есть?
— Ты опять не получил зарплату?
— Что за еврейская привычка — отвечать вопросом на вопрос?
— Две тысячи осталось.
— Катюша, я занят, может, ты за меня…
— У Леночки температура поднялась, а мама в поликлинике. Ну как я уйду, пап?..
— Звонила?
— Звонила. На обследование кладут. Ты когда вернешься? Суп ставить?
Илларионов вспомнил запах картофельного супа со свининой, и рот его заполнился слюной.
— Вот что, дочка, ты за молоком выскочи на минутку, две тысячи вам пока хватит. И Леночке врача вызови.
— Не надо, я ей сама на ночь горчичники поставлю.
— Ну, смотри. Меня не ждите, ешьте там, что Бог послал, — Илларионов повесил трубку и медленно пошел к поджидавшему «УАЗ-469».
— Да выключи ты эту печку! — сказал он водителю, усевшись на сиденье рядом.
— То выключи, то включи, — щелкнул тумблером молодой водитель. — Куда едем-то?
Илларионов с ответом не торопился, набросал что-то на листке блокнота, подумал, закурил. Зарплату надо получить сегодня — первый день выплаты, будут давать до упора. Утром дома оставался пустой холодильник. На две тысячи особенно не разгуляешься, конечно, к тому же в магазин сходить некому.
— Поехали в 50-ю! — сказал он решительно.
Операция была закончена только что. Пострадавшего владельца «жигулей» увезли в реанимационное отделение.
— Состояние, прямо скажем, не обнадеживает, — говорил врач, огромного роста детина с закатанными по локоть рукавами халата. — По крайней мере, не приходится рассчитывать на быстрое выздоровление: ушиб головного мозга — это главное, что тревожит. А к нему целый букет: разбито лицо, перфорирована почка, закрытые переломы ребер, открытый — локтевого сустава, повреждено легкое. — Илларионов едва поспевал за ним по длинному коридору. — Так что допросить вы его сможете, в лучшем случае, дня через четыре.
— Почему вы решили, что я хочу его допросить? — спросил Илларионов, переступая порог кабинета с табличкой «Главврач».
Травматолог усмехнулся. Звеня ключами, отпер скрипучую дверь большого сейфа за занавеской и поочередно выложил на стол водительское удостоверение, бумажник, носовой платок, расческу, автоматический нож американского производства и пистолет.
— Просто я так подумал, — он сел в кресло и, скрестив на груди волосатые руки, устремил на следователя чуть насмешливый взгляд.
Илларионов от комментариев воздержался, достал из папки чистый лист.
— Скажите, Анатолий Дмитриевич, вы не заметили на теле пострадавшего…
— Заметил. Я ведь травматолог, Алексей Иванович, с такими, как он, хохмачами, каждый день имею дело и к вопросам вашего брата привык. Так вот, на внутренней стороне левого предплечья Леонидова имеется татуировка — буквы «СНО» и две скрещенных шпаги под ними. На бедре — глубокий рваный шрам, похоже, от осколка. Более того, я думаю, что была задета надкостница и он мог хромать. Если это вам пригодится конечно. Вы ведь об этом хотели спросить?
Илларионов улыбнулся.
— Я заберу, — кивнул он на вещи пострадавшего.
— Естественно…
«Мною, следователем Московской окружной военной прокуратуры Илларионовым А. И., в присутствии главного врача травматологического отделения 50-й горбольницы Крабова А. Д. на основании ст. 167 УПК изъяты предположительно принадлежавшие пострадавшему в ДТП гр. Леонидову Виктору Михайловичу предметы:
1. Водительское удостоверение АБМ № 959146 с талоном предупреждений АБК 666468 на имя Леонидова Виктора Михайловича, урож. г. Пермь, 1950 г. р., выд. ГАИ МВД — УВД Москвы 18.12.90 г., кат. "В" (б/п раб. по найму)
2. Пистолет системы Н. Ф. Макарова (ПМ) с полной обоймой (8 патронов) № 785208;
3. Платок носовой 40x40 см с красной каймой на голубом фоне…»
По опыту зная, что составление протокола об изъятии будет делом долгим, врач достал из шкафа бутылку коньяка и два больших фужера, налил до краев, поставил один перед Илларионовым.
— Спасибо, я не…
— А я вас не спрашиваю, — с напускной серьезностью сказал Крабов. — Вы выполняете свою работу, я — свою. В мои обязанности входит профилактика заболеваний, простудных в том числе. Вы же промокли насквозь. Хох!..
Илларионов снова улыбнулся, покачал головой, но коньяк выпил.
— Уходил от погони, что ли? — спросил врач, придвинув к Илларионову коробку с шоколадными конфетами.
— Нет, случайная авария.
— А натворил что, если не секрет?
— Не секрет: не знаю. Может, и ничего. У нас оружие уже складывать негде — все думают, что оно панацея от страха.
Больницу Илларионов покинул через час. После чистого и теплого кабинета врача на улице показалось особенно неуютно. Ломило в костях, хотелось прилечь, но он подумал, что оружие, найденное у пассажира и водителя «жигулей», могло быть недавно использовано, и нужно было идти по горячему следу.
— Домой, товарищ подполковник? — спросил водитель сворачивая газету.
— В морг. И печку включи, — Илларионов достал последнюю, высыпавшуюся наполовину сигарету и жадно затянулся.
Морг, куда отвезли труп пассажира «жигулей», находился в подвале больницы на Ленинградском проспекте. В прозекторской висела репродукция картины Репина «Иван Грозный и сын его Иван» в хорошей раме темного дерева. Помещение было сплошь отделано голубым кафелем. При аутопсии Илларионов присутствовал уже столько раз, что не испытывал никаких чувств ни по поводу специфического запаха, ни при виде расчлененных трупов на столах. Вместе с судебным медиком он осмотрел сильно обгоревшее тело неизвестного пассажира «жигулей».
— Вот этот ожог, — палец эксперта в резиновой перчатке указал на желтое пятно на плече трупа, — получен явно не сегодня. И вот еще такое же пятно, на кисти…
— Кислота? — предположил Илларионов,
— Вполне возможно. Выводил татуировки.
— Можно определить рисунки?
— Сложно. Но если дактилоскопия ничего не даст — попробуем.
В соответствии с положением, если конечности трупа находятся в таком состоянии, что для дактилоскопирования не требуется производить никаких специальных операций, отпечатки может снять сам следователь. В данном случае пальцы неизвестного не пострадали, но пожилой эксперт, не говоря ни слова, принялся покрывать ногтевые фаланги черной типографской краской и отпечатывать каждый палец на отдельных квадратах белой бумаги. Илларионов благодарно посмотрел на него и наложил первый квадрат на приготовленный бланк дактилокарты.
