А у тебя?
— Боря, я еще ничего не знаю, ничего не понимаю, но хочу предупредить. Не доверяй сейчас никому. Ни Павлику, ни Димычу, ни Кофи…
— И Кофи у тебя на подозрении? Он же твой жених!
— Боря, Платон мне друг, но истина дороже. Я просто прошу, чтобы ты ни с кем не встречался. Сиди дома. Играй с дядей Сергеем в шахматы. Пей с ним водку. Наши родные всякий раз исчезали после того, как выходили из дому.
— Что, мне теперь и в институт не ходить? Я и так сегодня весь день пропустил!
— Да, Боренька. Да, братик. Я не хочу еще и без тебя остаться. Побудь пока прогульщиком. Если мы все уцелеем, ты быстро наверстаешь.
— Ты что, всерьез думаешь: кто-то на нас охотится?
— А ты что, еще в этом не уверен?
Брат на несколько мгновений замолчал. Потом в трубке послышалось:
— Уверен.
Кофи вышел из автобуса уже в темноте. Он бывал здесь дважды. Первый раз — случайно вместе с Борисом, когда тот приезжал за отцом.
Второй раз Кофи добирался сюда сам.
Дорога из центра города заняла тогда два с половиной часа. Он с трудом нашел это место. Бесконечно плутал, попадал в тупики. Там и тут приходилось обходить раскопанные канализационные трубы.
Ничего похожего на парадный фасад города. Сюда интурист не добирается.
Зато сейчас Кофи знал здесь каждую кочку. Выработанная за долгие годы жизни среди дикой природы наблюдательность оказалась очень кстати. Он запомнил даже расположение теней.
Впрочем, на яркий свет жаловаться не приходилось. Молодой вождь стоял в густом неухоженном кустарнике. Перед ним тянулась разбитая тяжелыми грузовиками улица. Параллельно улице тянулась бетонная стена. Над стеной в пять рядов красовалась колючая проволока.
Молодой вождь расстегнул нагрудный карман. Вытащил черную пластину.
И всмотрелся в черные полосы. Слева и справа за стеной стояли кривые фонарные столбы. Светил лишь один из них.
Кустарника свет почти не достигал.
Но черные полосы на черной пластине Кофи уже чувствовал. То, чего нельзя увидеть, можно почувствовать. Если уметь сконцентрироваться.
Так в особых книжках, которые называются «Видимо-невидимо», подолгу всматриваешься в бессмысленный узор, и внезапно картинка приобретает объем и смысл.
Парень поднес амулет к носу. Глубоко втянул сладковатый запах. Выдохнул. Еще и еще. Вдох-выдох. Мускулы наливались силой. Сухожилия приобретали гибкость.
В мыслях воцарялся полный порядок.
Перелезть через стену житель тропиков, очевидно, сумел бы. Проволоку, в конце концов, можно перекусить специальными ножницами. Но, во-первых, Кофи опасался какой-нибудь сигнализации: коренные жители тропиков слабы в электронике. Во-вторых, лезть через трехметровый забор не было никакой нужды.
Прочь чувства. Тот, кто чувствует черное на черном, в других чувствах не нуждается. Это очень полезно. Нет чувств — и нет сомнений. Сомневающемуся, вялому, впечатлительному человеку не дано побеждать.
Вождь вздрогнул. Лишь сейчас, как следует надышавшись сладким тленом, он заметил высоко в черном небе звезду.
Она висела точно над возвышающимися за стеной сооружениями.
В небе было много и других звезд, но все они находились неизмеримо дальше от Земли. Эта была родная и близкая, как мать.
Кофи мог поспорить, что ему не показалось: звезда приподняла свой огненный хвост и тут же опустила, словно приглашая. «Сюда», — будто сказала большая звезда.
— Я иду, — прошептал Кофи.
Кофи перешел улицу, обходя выбоины. Нажал кнопку звонка. И не отпускал до тех пор, пока не услышал металлический лязг. Кофи понял, что это изнутри открыли смотровое окошко.
— Помогите! — заорал он. — Василий Константинович, помогите! Там Катя, Катя… Там с Катей…
Сторож Кондратьев увидел перекошенное лицо парня, его выпученные в ужасе глаза, трясущиеся губы.
— Не может быть, не может быть, — повторял сторож, впопыхах отпирая замки. — Что с Катей?! Не может этого быть…
В состоянии глубочайшей задумчивости Катя Кондратьева стояла на автобусной остановке. В потоке несущихся мимо машин то и дело попадались милицейские автомобили. Ей даже приходилось сдерживать себя, чтобы не поднять руку.
Подошел автобус. Не тот. Автобус забрал одинокого инвалида, заморгал левыми указателями поворотов и грузно отвалил. Катя посмотрела ему вслед.
Высоко в черном небе висела хвостатая яркая звезда. «Проклятая комета, — подумала Катя. — Пролетающие вблизи Земли кометы будят самые изуверские силы. Но почему именно нашу семью избрали эти силы? Какая может быть выгода от гибели Кондратьевых? Для кого?»
Она вновь была замотана в кокон ужаса. Хуже всего, когда не знаешь мотивов.
Понятно, когда убивают банкиров, журналистов, политиков, одиноких стариков в отдельных квартирах.
Кондратьевы — рядовая семья. Уже не нищие, но еще далеко не средний класс.
Обычная квартира, полученная от государства давным-давно, в советские годы.
Обычная машина, купленная тогда же.
Ни у кого нет причин их ненавидеть до смерти. Они никому не должны денег.
Им тоже никто не должен. «За что нас убивают?!» — в сотый раз спросила себя Катя и в сотый раз почувствовала, как зашевелились на голове от ужаса волосы.
Она не выдержала. Уступила давнему искушению. Подошла к таксофону и вставила пластиковую карточку. Набрала ноль-два. Хорошо поставленный мужской голос ответил:
— Милиция. Дежурный слушает.
— Добрый вечер, это Кондратьева Екатерина Васильевна.
— Что случилось, Екатерина Васильевна?
— Прошу вас, выслушайте меня внимательно!
— Я же сказал: «Дежурный слушает».
— Спасибо… В конце августа исчез мой дед, Кондратьев Константин Васильевич. Через день исчезла бабушка, Кондратьева Любовь Семеновна.
— Секундочку! Что же вы только теперь в милицию обращаетесь? Сразу нужно было — в конце августа.
— Товарищ дежурный, я же еще ничего не успела объяснить. Конечно, о том, что старики пропали, мы сразу заявили.
Но позавчера исчезла моя мать, Кондратьева Елена Владимировна. И тогда же, позавчера, мои отец с братом нашли труп бабушки.
— Секундочку! Смерть насильственная?
— Тело пролежало больше двух недель в выгребной яме. Находится на судмедэкспертизе. Но согласитесь, что самостоятельно бабушка не могла утопиться в дерьме — да еще аккуратно приладить на место доску с вырезанным очком!
— Так, дальше, слушаю вас.
— Я не знаю, кто задался целью уничтожить всю нашу семью. Нас осталось трое: отец, брат и я. В ближайшее время убийцы попытаются покончить с нами.
Я звоню с улицы. Никто не знает, где я сейчас нахожусь, поэтому за себя я спокойна. Брат — безвылазно дома. За ним присматривает старый сослуживец отца.
Отец, Кондратьев Василий Константинович, охраняет склады фирмы «Тоусна».
Сегодня ночное дежурство. Он там совершенно один. Я думаю, пока опасность больше всего угрожает именно ему. Прошу вас, направьте на склад «Тоусны» наряд милиции.
— Для чего?
— Чтобы поймать убийц.
— То есть вы уверены, что приедут наши сотрудники и застанут убийц на месте преступления?
— Я для того и звоню вам, чтобы не было никакого преступления! Преступление лучше предотвратить, чем потом раскрывать!
— Пожалуйста, гражданка Кондратьева, не кричите!
— Извините. Пошлите машину. Я очень боюсь за отца.
— У вас есть сведения о том, что убийство вашего отца намечено именно на сегодня?
— Конечно, я не уверена на сто процентов.
— Так… Адрес?
— Волховское шоссе, сто тридцать два.
— Квартира?
— Какая квартира? Я вам адрес складов фирмы «Тоусна» назвала.
— Но я у вас домашний адрес спрашиваю!
— А-а-а! Для чего вам сейчас? Впрочем, записывайте…
…Наконец Катя повесила трубку на рычаг. Ее изнурил этот разговор. Она не была уверена, что милиция приедет. Не была уверена ровно настолько, насколько дежурный не был уверен, что сегодня на складе «Тоусны» будет орудовать убийца.
Подошел «Икарус», весь покрытый рекламой на немецком языке. Катя прокомпостировала талон и села на разорванное сиденье, из которого торчали желтые куски поролона.
Автобус прожил долгую жизнь в Германской Демократической Республике, за бесценок был куплен мэрией Петербурга и служил теперь гражданам новой России. Из выхлопной трубы автобуса вырывались нездоровые черные клубы. Передвигался этот ветеран с кряхтеньем и уханьем.
Так у старой клячи екает на ходу селезенка.
Кофи ввалился в узкий тамбур. Он не в силах был говорить членораздельно. Его всего била крупная дрожь. Василий Константинович с подгибающимися от ужаса ногами схватил мулата за щеки и принялся трясти:
— Где Катя? Что с Катей? Отвечай, немедленно отвечай!
Правая нога молодого вождя приподнялась. Согнулась в колене. Отошла назад.
