— Что это? — удивился Кастет. В армейской жизни с подобным оружием он не сталкивался.
— «Гроза», — коротко ответил Костя, видимо, полагая, что этим все сказано.
Кастет только пожал плечами. Костя посмотрел на него с сожалением.
— Отстал ты от жизни, братан… Штурмовой автомат «Гроза», сделан на базе АК-74, патрон 9 мм, для тебя — полной комплектации — с подствольным гранатометом, глушителем, по науке — прибором бесшумной стрельбы, оптическим прицелом, прицелом ночного видения, лазерным целеуказателем… вроде все перечислил, чего не упомянул —там найдешь.
Он похлопал по чемоданчику.
Кастет почувствовал мужской, охотничий зуд в ладонях, приоткрыл «дипломат», погладил автоматную сталь, осторожно погладил пальцем курок.
— Вещь! —завороженно глядя на «Грозу», прошептал он.
— Вещь, — подтвердил Костя, — на вооружении только у самых специальных войск, ну, и у тебя еще будет.
— Сколько? — осторожно спросил Кастет.
— Договоримся, — коротко ответил охранник, получивший строгий приказ Сергачева продать оружие за любые деньги.
— А для штучной работы… — он открыл сумку и показал лежащий на коробках с патронами массивный револьвер, — служебный револьвер «Кобальт», автор изделия Стечкин, Игорь Яковлевич, калибр 9 мм, под тот же макаровский патрон, заряжается обоймой, по шесть патронов, гильз, сам понимаешь, не оставляет, что тоже удобно. Чего мусорить-то для мусоров!
Оба засмеялись невольному каламбуру.
— Сколько? — опять спросил Леха, внутренне холодея от мысли, что не сможет обладать всем этим богатством.
Костя наклонился к его уху и почему-то шепотом назвал цену.
— За один? — ужаснулся Кастет.
— За все! — быстро ответил охранник. — Вместе с патронами.
И постучал по туго набитой сумке.
Цена была минимальной, но Сергачев приказал отдать даже в долг, если денег у мужика не хватит. Имел, значит, какие-то виды на Кастета.
— Годится! — сразу согласился Леха.
Он тут же отсчитал купюры, передал их под торпедой охраннику и, собираясь выходить, оглядел двор. «Жигулевская» компания разделилась — одна парочка устроилась на заднем сиденье, другая деликатно курила, сидя на пятнистом капоте, и ожидала своей очереди.
— Там в сумке шлейка еще, ну, кобура подмышечная, и еще что-то.
Не мог же Костя сказать, что сумку собирал не он и потому не очень-то и помнил, что там лежит.
— Не-не, —запротестовал он, видя, что Кастет лезет за деньгами, — подарок от фирмы, как оптовому покупателю.
* * *
Исаев вызвал майора Богданова в необычную для себя рань — в десять утра. Был в мундире, что тоже непривычно. Свеж, подтянут и лихорадочно весел.
— Проходи, Юрий Васильевич, садись. Коньячку, может? Нет? Правильно — день впереди. А у меня радость, Васильич, не могу с другом не поделиться! Звонили мне сегодня из Москвы, — он поднял глаза к потолку, — домой звонили, понимаешь! Есть шанс, очень большой шанс, что заберут меня туда. Толчок только нужен, дело громкое, и я — в министерстве, а то и…
Исаев откинулся на спинку не по-служебному комфортного кресла и картинно прикрыл ладонью глаза.
— Если бы ты знал, Васильич, кто мне звонил… Понимаешь, ОН сам мне позвонил домой! Тебя я, конечно, с собой заберу, хватит в Питере гнить. Звание внеочередное дадим, давно уж из майоров-то вырос, не мальчик — с одной звездой ходить! Но — нужно дело, громкое раскрытое дело. Организуешь?!
Богданов пожал плечами.
— Ладно, не тороплю, подумай. Но и тянуть особо нельзя, ОН так и сказал — долго не тяни!..
Исаев еще помолчал, потрясенный собственным лучезарным будущим, потом со вздохом вернулся на грешную питерскую землю.
— Что там у нас? — словечко «нас» выделил особо.
— У нас, Виктор Павлович, — Богданов тоже выделил «нас», но совсем другим голосом, — дела обстоят следующим образом. Ладыгина взяли на стоянке, к машине своей пришел. Отвезли на квартиру, на Восьмой Советской. Работали аккуратно, химией, сначала молчал, когда дозу увеличили — заговорил, но недолго. Помер, сердце не выдержало. Врач сказал, что пил, наверное, вчера, а с алкоголем эта самая химия никак не совместима. Рапорт предоставлю.
— Сказал что-нибудь? Имена называл?
— Называл. Костюкова поминал, хозяина квартиры. Наташку, девчонку, с которой пили, и какого-то Петьку. Что за Петька — разбираемся.
— Хорошо. Ищите Петьку, да побыстрей, понял, что у нас впереди? И, знаешь что, не пиши ты этих рапортов, ну их. Мне не бумажки, мне дело нужно.
— Понял, Виктор Павлович. Что с телом делать?
— Ну придумай что-нибудь, в первый раз что ли.
— И еще. Засаду из квартиры снимать? Там волкодавы вторые сутки сидят.
— Какие еще волкодавы? Ах, эти… Пусть еще посидят, меньше под ногами путаться будут. Менять их все равно некем, все люди в разгоне… В общем, так — ты моим делом, конечно, занимайся, но и о большом деле думай, там тебя погоны полковничьи ждут…
Ага, пошел дырки в погонах сверлить, подумал Богданов, но вслух сказал:
— Что-нибудь придумаем, Виктор Павлович. Обязательно придумаем!
* * *
Волкодавы сидели на кастетовской квартире уже сутки. Обещанная подмога так и не пришла, смены тоже не было, но это бойцов не смущало — был поставлен приказ — сидеть в засаде, вот они и сидели. Поступит другой приказ, начнут исполнять его.
«Волкодавами» их прозвали еще на армейской службе в непрестижных внутренних войсках. Два паренька из мелких провинциальных городков со смешными фамилиями Челкин и Копытов быстро сошлись друг с другом, держались вместе и скоро стали одним существом под названием «волкодавы», случалось, что, выкликая наряды, комвзвода старлей Бартенев так и говорил — волкодавы заступают на дежурство по периметру, или там еще куда наряд приходился.
Вместе пришли они в армию, вместе и дембельнулись, решив еще на первом году службы, что поедут куда-нибудь в столичный город — в Москву или в Питер и поступят на службу в СОБР или ОМОН. В питерский СОБР их не взяли, отдавая предпочтение десантникам и морпехам, но ОМОН принял их в себя охотно, крепкие парни без особой подготовки, но с пролетарской ненавистью в глазах пришлись там как нельзя кстати.
Ненавидели они многих — столичных «штучек», выдрючивавшихся перед простыми людьми, которые их кормят и поят, а значит, и перед ними, волкодавами. Кто кого при этом поил и кормил, было неясно, но «штучек» они ненавидели крепко. Ненавидели волкодавы также всех «черных», объединяя этим словом и азиатов, в том числе выдрючи-вающихся японцев, и кавказцев, и негров.
Особой ненавистью пользовались геи, наверное потому, что смазливые юноши разного возраста пользовались косметикой — известно ведь, что любая парфюмерия, кроме «Тройного одеколона» и мужских духов «Шипр», применяемых по государственным и полковым праздникам, является первой отличительной чертой гея, педераста и гомосексуалиста в одном лице.
Так вот, при виде смазливых надушенных юношей, игривой походкой проходящих мимо несущих нелегкую службу бойцов особого назначения, в душах и форменных брюках бойцов происходило непонятное и стыдное шевеление, которое можно было подавить только усилением справедливой ненависти и гордого презрения к женоподобным сынам порока.
Оттого с большим и неподдельным желанием волкодавы брались за те задания, где можно было дать выход справедливой своей ненависти, например, разгонять митинги, устраиваемые, как известно, явными и скрытыми геями и лесбиянками, или стоять в оцеплении при эстрадных концертах, зрителями которых являются только представители ненавистной им ориентации, потому что простой русский человек на такой концерт не пойдет, а пойдет в рюмочную, пивбар или, на худой конец, на футбол. Правда, в последнее время, с появлением футбольных фанатов, волкодавы стали склоняться к тому, чтобы отнести болельщиков к категории геев, уж больно не по-русски они себя ведут.
И вот таким мужественным и бескомпромиссным борцам с организованной нечистью довелось на сей раз нести тяжелую и опасную службу, пребывая в квартире опаснейшего преступника, на счету которого сотни загубленных жизней и тысячи совращенных российских дев, каждая из которых могла бы стать достойной спутницей жизни как Челкина, так и Копытова, с гордостью неся по жизни их исконно русские фамилии.
Спасибо, боевой командир товарищ подполковник Исаев рассказал им про необычайное коварство и жестокость ужасного бандита Костюкова, и они утроили бдительность, чутко прислушиваясь ко всем подозрительным шумам и шорохам, доносившимся как извне квартиры пребывания, так и изнутри их пребывающих на сухом пайке организмов. Товарищ подполковник запретил им под любым предлогом покидать охраняемую зону, поэтому, даже отправляя по очереди большую и малую нужду, они не выпускали из рук табельное оружие, пребывая таким образом постоянно на посту.
