В школьных коридорах было безлюдно. Бегун приоткрыл одну дверь — оттуда слышалась английская речь, другую — там бурлили в колбах какие-то реактивы, третью — Еремей заглянул ему через плечо, столкнулся взглядом с пустыми глазницами скелета и кинулся прочь, плюясь через левое плечо.
— Тихо, — цыкнул на него Бегун.
В следующем классе малыши застыли перед компьютерами, полукругом перед учительским столом. Павел сидел с краю. Бегун пригнулся, чтобы не заметил учитель, скатал бумажный шарик и бросил в сына. Тот обернулся, нахмурившись, — и радостно распахнул глаза. Бегун прижал палец к губам.
Павел глянул на учителя, повернул монитор, чтобы видно было отцу, и крупно написал: «Я знал, что ты придешь!!!» Бегун поманил его к себе.
— Виктор Николаевич, можно в туалет? — спросил Павлик.
— Пять минут до конца урока, Дэвидсон, — ответил учитель.
«Жди меня на крыльце», — написал Павлик.
После звонка он вылетел на крыльцо и повис на шее Бегуна:
— Я тебя так ждал, так ждал! Какая у тебя борода смешная! Где ты был так долго?
— А ты уже Дэвидсон? — усмехнулся Бегун.
— Они забрали меня сразу, как ты уехал. А потом мама сказала, что ты умер, что так и должно было случиться рано или поздно, и они поменяли мне фамилию, а завтра мы улетаем навсегда. Ты не отдашь меня, правда? Теперь я снова буду Беглов?
— Слушай, Павел, — сказал Бегун, отстранив его. Мимо носилась взад и вперед шумная ребятня, налетая на них. — Я тоже завтра уезжаю, очень далеко. И тоже насовсем. Ты уже взрослый человек, и ты сам должен решить…
— Я с тобой! — замотал головой Павел.
— Там, куда я еду, совсем не так интересно, как в Америке.
— Я с тобой!
— Подожди. Я еду в маленькую деревню, и, может быть, мы никогда уже не вернемся в Москву.
— Куда угодно, только с тобой!
Бегун снова обнял его.
— А вон и мама, — сказал Павлик, глядя ему через плечо. — Пойдем скажем ей!
У ворот стоял вишневый «мерседес», Лариса шла по дорожке к крыльцу, еще не видя их. Бегун схватил Павлика за руку и кинулся обратно в школьную дверь, по лабиринту коридоров к черному ходу. Еремей бежал за ними.
— А почему через забор? — удивился Павлик.
— Так ближе, — Бегун подсадил его, перелез следом. Едва он спрыгнул на землю, на него навалился охранник, умело выкрутил руку за спину, прижимая к земле.
— Уйди, гад! Это мой папа! — Павел молотил его по спине маленькими кулаками.
Охранник, держа Бегуна одной рукой, поднес к губам рацию.
— Помоги! — крикнул Бегун застывшему в растерянности Еремею. Тот оглянулся — рядом стояли грабли на длинной ручке с двурогой развилкой у гребенки. Еремей наступил ногой на гребенку и оторвал ее, одним взмахом поймал охранника развилкой за горло и завалил навзничь, глубоко вогнав рога в землю. Тот захрипел, разевая рот, выкатив глаза, судорожно пытаясь освободиться.
— Здорово! — крикнул Павел. — Он, гад, всем улыбается, а когда никто не видит, девчонок хватает за что нельзя!
Бегун прыгнул в машину, предусмотрительно оставленную поодаль от ворот.
— Знакомься, Павел! — сказал он, заводя мотор. — Это Еремей. Он сначала покажется тебе странным, но он классный парень!..
— Разве мы не поедем домой? — удивленно спросил Павлик, оглядываясь.
Бегун кружил по переулкам в центре.
— Домой нам нельзя. Я думаю, твоя мать подняла на ноги всю милицию, — ответил он.
— Я хочу есть, — виновато сказал Павлик. — И пить…
Бегун остановился у шикарного супермаркета.
— Эх, гулять так гулять! — махнул он. — Бери, что хочешь!
Пока они с Павлом набивали всякой всячиной тележку, Еремей неприкаянно бродил между полок, разглядывая яркие этикетки. И вдруг встал, пригнувшись, нос к носу с громадным игрушечным медведем, ожидая, что тот сейчас заревет и поднимется в рост.
— Как настоящий, правда? — сказал Павлик. — Я всю жизнь про такого мечтал. Жалко, дорогой… — он панибратски хлопнул медведя по башке, тот разинул пасть и грозно рыкнул.
Бегун распечатал пачку долларов и заплатил, взяв сдачу рублями. Нагруженные покупками, они вернулись в машину и принялись распаковывать целлофановые обертки с сочащейся мясным соком ветчиной, сыром и ломтиками хлеба, коробки с шоколадом и печеньем. Еремей глотал голодные слюнки, но ни к чему не притрагивался.
— Здорово! А Джеймс, хоть и богатый, за каждый доллар трясется, — сказал Павлик с набитым ртом. — Считает, кто сколько съел… На, — протянул он Еремею «кока-колу». — Я вообще-то «севен ап» больше люблю, но «кока» тоже ничего.
Еремей повертел в руках банку.
— Вот здесь, — Павлик дернул за кольцо, раздался хлопок, поднялось и растаяло облачко, и в банке забурлили пузыри.
Еремей испуганно выронил банку из рук.
— Что это?
— Кровь невинно убиенных младенцев, — ответил Бегун, отхлебывая из своей. — Знал бы — картошки в мундире тебе купил…
Рано стемнело, над городом вспыхнула разноцветная реклама, ярко осветились витрины. Мимо промчалась милицейская машина, завывая сиреной и полыхая мигалкой. Еремей смотрел на тысячи окон, горящих в беззвездном небе, на слепящие фары и уползающие вдаль колонны красных стоп-сигналов. Он устал от напряжения, от дымного смрада и рева моторов, от мелькания лиц и огней, ему легче было отмахать пятеро суток по тайге от Рысьего в Белоозеро, чем прожить день в Москве.
С вокзала Бегун позвонил Грише в Переславль и отдал билеты Павлику.
— Павел, ты остаешься за старшего, — сказал он. — Еремей не знает многих простых вещей. Вы доедете до станции Переславль-Залесский, там вас встретит мой хороший товарищ. Его зовут Гриша, он маленький и с бородой и похож на доброго гнома. Если вдруг вы с ним разминетесь, тебе надо добраться до музея. Вот деньги — возьмешь такси. Со всеми разговаривать будешь ты, Еремей будет глухонемым. Как будто игра такая, понимаешь? Я приеду завтра.
— Еремей, — обратился он к охотнику. — Я думаю, ты сыт Москвой по горло. Это мой город, здесь ты мне не нужен. Ты ведь не взял бы меня на берлогу? А тут страшнее, чем хозяин, тут бешеные волки. Ты мне не сможешь помочь и будешь только мешать. С тобой мой сын. Я отвечаю за Спаса, ты отвечаешь за Павла.
Еремей сдался…
Бегун посадил их в поезд. Павлик с радостным нетерпением ждал путешествия. Еремей последний раз глянул сквозь закопченное окно на огни огромного города.
— Я видел град Сатаны, — сказал он.
У Рубля была гробовая тишина. Лева на цыпочках подкрался к двери и долго приглядывался в глазок.
— Не видал? — спросил он, открывая.
— Кого?
— Гонцов. Белозерцев…
— А-а… — не сразу понял Бегун, — Нет. Не добрались еще, наверное.
— А я ждать не буду, — сказал Рубль. — Я отваливаю… Вот, держи, что просил, — он протянул тяжелый сверток. — Вещь не новая, но надежная, как грабли. Патроны свежие… — он закинул на плечо загодя собранную сумку. — А я на дачу к девушке Тамаре… Хрен они меня там найдут!
— Э, погоди… Я у тебя до ночи пересидеть хотел!
— Сиди хоть до Второго Пришествия. Потом захлопнешь, — Рубль исчез. Тут же снова приоткрыл дверь — И свет погасить не забудь! Чтобы счетчик зря не крутил!..
Оставшись один, Бегун распахнул плотно задернутые шторы, глянул сверху на ночную Москву, россыпь огней в черной космической пустоте. Далеко внизу гудел бессонный проспект.
В комнате был срач, пустые бутылки, пепел на полу. Бегун обнаружил в холодильнике недопитое «мартини», нерешительно качнул в руке и поставил обратно. Сел в кресло, взял сигарету из забытой на столе пачки, понюхал, блаженно прикрыв глаза, вспоминая запах табака, и прикурил. Голова с отвычки закружилась, он закашлялся и погасил едва начатую сигарету.
Распеленал сверток и вытащил длинностволый парабеллум. Отдельно лежал глушитель и коробка с патронами. Он вынул пустую обойму, оттянул и бросил затвор — тот неожиданно громко лязгнул в тишине. Бегун врубил телевизор для фона и еще несколько раз щелкнул затвором, потом навернул глушитель и рассеянно глянул в телевизор, покачивая пистолет в руке, привыкая к его тяжести.
На экране демонстранты под красными флагами с безумными, искаженными злобой лицами штурмовали цепь ОМОНа, норовя угодить острым древком между щитом и каской. Те отбивались дубинами. Штурмующая толпа расступилась, и горящий грузовик врезался в цепь, сломал ее. Демонстранты хлынули на прорыв. Ударили водометы, сбивая с ног людей, и уже омоновцы кинулись в атаку, ожесточенно молотя по головам всех без разбору. Двое милиционеров волокли скомканное, как жгут тряпья, тело товарища, во рту у того булькала кровь, выливаясь на щеки. Старик с орденами во всю грудь держался за пробитую голову. ОМОН и демонстранты разошлись, обнажив мокрый асфальт, усеянный камнями, потерянными знаменами и щитами…
