«Нужно было взять собаку», — подумал Терпухин и вдруг услышал гулкие хлопки далеких выстрелов. Он решил, что, скорее всего, это стреляют милиционеры с ближайшего блок-поста.
Когда же Юрий, раздосадованный безуспешными поисками, вышел из балка, то снова услышал выстрелы: глухие автоматные и более звонкие и резкие пулеметные. И тут он понял, что звуки выстрелов доносятся не от блок-поста. Стреляли в станице.
Сердце тревожно сжалось. И тут он увидел то, что не сможет забыть никогда. В небо поднялся столб черного дыма, а его хутор, подожженный со всех сторон, был объят пламенем. Терпухин перевел взгляд на станицу. Станица Орликовая тоже пылала в нескольких местах…
«Чеченцы! — мелькнула мысль. — Ну, будет крови…»
Нет, бывший боец спецназа не боялся за собственную жизнь. На войне как на войне. Просто он знал, что могут натворить десяток отвязанных парней, одурманенных бредовыми идеями джихада и ослепленных дикой средневековой жаждой кровной мести.
Чтобы не оставаться на открытой местности, где он мог стать отличной мишенью, Терпухин вернулся в балок и залег в кустах. Надо было собраться с мыслями и сообразить, что делать дальше. Он ни на минуту не сомневался, что чеченцы прибыли именно по его душу. На хуторе не нашли, подожгли постройки и поехали в станицу.
«Черт, почему я оставил рацию в доме?! — корил себя Юрий. — Впрочем, — тут же успокаивал он себя, — не мог же я в самом деле таскать ее повсюду с собой…»
Выстрелы и приглушенные крики в станице не прекращались. «Надо срочно к Черемисову!» — решил Терпухин и рванул по балку в направлении к блок-посту. Пробежав с сотню метров через заросли, Юрий повернул обратно. «Нет, надо бежать туда, к людям. Будь что будет! Вот только патронов маловато».
Несколько домов в станице были похожи на громадные факелы. Выстрелов и криков уже не было слышно. Не было и чеченцев. Терпухин добежал до первых домов, прошелся по пустынной улице и не встретил ни одного человека — станица словно вымерла.
Терпухин знал, что люди попрятались кто где: разбежались по огородам, залегли на чердаках, залезли в погреба. Они еще долго будут сидеть или лежать затаившись и ждать, когда можно будет выйти на улицу без риска получить автоматную очередь в живот.
Первого убитого Терпухин увидел посреди улицы, сразу за поворотом. Это был Федор Прокопов, станичный выпивоха. Он лежал лицом вниз, подогнув под себя руки, и кровь смешалась с серой пылью. Терпухин склонился над ним, взял за плечо и встряхнул, пытаясь перевернуть лицом вверх. Мертвец, еще не успевший окоченеть, перевалился на спину. Терпухин увидел, что зубы у Прокопова неестественно загнуты внутрь рта. «Да они же у него выбиты!» — ужаснулся Юрий. Очевидно, Прокопов не стерпел унижений и получил за это прикладом в зубы. Щеки и подбородок у Прокопова были, как всегда, небритые.
«Зачем? Зачем они убили его?» — тупо сверлил мозг единственный вопрос.
На улице показался человек. Шел он как-то боком, вжав голову в плечи. Это был учитель Терпухина, Виктор Степаненко. Завидев своего бывшего ученика, Степаненко по-бабьи всплеснул руками и запричитал, указывая рукой в сторону одного из домов.
— Что там? — спросил Терпухин, чувствуя, как у него холодеют руки.
— Расстреляли, людей расстреляли!
— Кого?
— Борьку, Валерьевну, в очках которая ходила… Четверых человек.
— Еще кого?
— Крашенинникова…
— Отца?
— Нет, сына, гемофилика. Всех вместе положили. Отвели на выгон, к речке, где крапива растет, поставили на колени рядышком и расстреляли…
— А где сами чеченцы?
— Уехали. Подпалили дом Версиловой, Гунькина и уехали… Как фашисты какие! Они и Крепышовых дом подпалили, да не угорелся, потушить успели.
— Веди к убитым.
С автоматом наперевес Терпухин пошел вслед за семенившим Степаненком.
Возле речки его взору предстала ужасная картина. Перед густой стеной разросшейся на влажном берегу крапивы лежали четыре трупа — двух мужчин, женщины и мальчика.
— На колени всех поставили и перестреляли. Я видел… Я тут недалеко бежал, увидел их, лег на землю и руками закрылся, чтобы не смотреть, — бормотал Степаненко, делая бессмысленные жесты — то хватался за свои пуговицы, то дергал ухо, потом нагнулся над трупом и стал поправлять очки на бескровном лице убитой женщины.
— Как их… сразу? — тихо спросил Терпухин. Желваки играли у него под кожей.
— На колени поставили… Вот, Якубова не назвал. Он еще пошутил, когда на колени поставили… Сказал, что ближе к земельке будет. А я вон там за крапивой на берегу лежал… Закрылся руками, а посмотреть так тянет, эх-ма!
Бывший учитель достал грязный носовой платок и дрожащими руками вытер пот с лица.
— Один из них, низенький такой, подошел к ним сзади с пистолетом и пострелял всех по очереди — в голову сзади выстрелит одному и переходит к следующему. Они все и повалились рядышком, видишь. Первого Борьку, потом Якубова. А Валерьевна закричала, так он ее ударил по голове, видишь, в очках стекло треснулось, побил, зараза!..
Терпухин отошел от трупов. Кровь в нем закипала, в глазах потемнело.
— А Сережку-то Крашенинникова зачем убили? — подвывал Степаненко. — Он и так, бедолага, помер бы. Гемофилик ведь! Берегся, берегся да и не уберегся. На солнышко вышел погреться, а они его и прихватили. Старики его в город поехали… Эх, зачем поехали?
— А где люди?
— Как где? Попрятались. Кому охота под пули подставляться! Тут такая стрельба поднялась! Смотри, стекла в домах целого не осталось. Они все по окнам, по окнам… Забаву, бесстыжие, нашли… Нет, не люди они, волки… Ей-богу, волки…
И тут Терпухин вспомнил о Кате Золотаревой.
— А магазин не ограбили?
— Может, и ограбили, кто его знает, — страдальчески морщась, сказал Степаненко. — Не знаю я, не дошел туда… А они все молодые, чеченцы-то. Гутарят бабы, что и дети среди них были…
Терпухин повернулся и пошел к дому Золотаревых. Навстречу бежали какие-то люди с ведрами, голосили женщины. Его остановил Степан Ковалев, что-то громко говорил, но Терпухин, все еще потрясенный видом четверых убитых, не понимал ни слова. Единственное, что он понял, так это то, что ему не следует показываться на глаза Полины Золотаревой.
— Не иди к ней, убьет! — кричал ему в лицо Ковалев, но Терпухин отстранил его и зашагал дальше. Навстречу ему из дома выскочила растрепанная Полина и стала страшно выть.
— Что? Что случилось? — заорал Терпухин.
— Катьку, Катьку… — стонала обезумевшая от горя женщина.
— Что Катьку? Убили?
— Увезли… Это ты, ты виноват…
Терпухин резко повернулся и быстро зашагал прочь. Он знал, что будет делать.
Перед тем как свернуть на свой полыхавший хутор, Терпухин решил еще раз взглянуть на убитых людей. Возле них никого не было — все были заняты пожаром.
Метров за сорок до страшного места Юрий увидел, что возле трупов крутится собака. Когда же Терпухин подошел ближе, оказалось, что собак несколько, и это вовсе не собаки. Три головастых молодых волка, уже поджарых, но еще с бессмысленными глазами обнюхивали трупы. Один из них схватил резцами ухо убитого человека и попытался его оторвать, другой волк слизывал с травы кровь, а третий, худой, тот самый доходяга, с виду еще волчонок, которого Терпухин кормил молоком, взобрался на грудь мертвой женщины и принюхивался.
Юрий остановился. Волки почуяли живого человека и посмотрели в его сторону. И странное дело, вид Терпухина не вызвал у них страха. Еще совсем молодые, почти волчата, они просто поглядели на него, а затем снова занялись своими делами: один продолжал рвать ухо трупа, другой стал слизывать кровь с простреленной головы, а третий с глухим рычанием вцепился зубами в губы мертвой женщины. Вот он, символ сегодняшней российской жизни! Терпухин беззвучно снял автомат с предохранителя. Рука бывшего бойца спецназа не дрогнула. Двоих волчат, терзавших человеческие трупы, он убил сразу, а третий улизнул в густую крапиву с протоптанными по ней ходами-лазами.
