— Откуда у вас эта стеклянная обезьянка, Бугров? — недобрым голосом спросил, как ножом пырнул, Урусов. Имея большой опыт ведения допросов, он знал, что допрашиваемого надо огорошить первыми двумя-тремя фразами, сбить с толку, запугать — и тогда дело пойдет как по маслу.
Бугров едва заметно вздрогнул, и от цепкого взгляда Урусова эта реакция подследственного не ускользнула.
— Нашел! — глухо брякнул налетчик.
Но Урусов, не давая допрашиваемому опомниться, продолжал задавать вопросы, не обращая внимания на ответ.
— На этой фигурке обнаружены отпечатки ваших пальцев, Бугров. На этой же обезьянке обнаружены отпечатки пальцев еще одного человека. — Урусов сделал долгую паузу. Это был не просто эффектный риторический прием, а действенный инструмент психологического давления. — Отпечатки пальцев хозяина одной квартиры, Бугров… где произошло убийство… — Пауза. Бугрова снова передернуло, на сей раз заметнее. — В той квартире, Бугров, был видеомагнитофон. Помните? — Урусов перегнулся через стол и заглянул допрашиваемому прямо в глаза. В глазах бился страх идущего на бойню барана. — Вы его включали, смотрели видеокассету с записью. Там, на видеомагнитофоне, обнаружены ваши отпечатки пальцев…
— Не было там никаких отпечатков! — взорвался Бугров. — Не было и быть не могло!
Урусов вздохнул с облегчением: так, прокололся, идиот, сволочь, убийца. Косвенно признался, что орудовал там, но в резиновых перчатках! Но это генерала сейчас совсем не интересовало.
— Там, Бугров, был не только видеомагнитофон, там еще была видеокамера. Вмонтированная в стену прямо над кроватью. Она запечатлела вас и… вашего напарника. — Это последнее добавление Урусов сделал потому, что уже знал, что в квартире Соловьева в момент убийства находились двое. — Вы признаете, что были там, Бугров?
Он опять сделал длинную паузу. Бугров уронил голову в большие заскорузлые ладони.
— Ничего не знаю! — прогнусавил он.
— Меня не интересует, Бугров, почему вы убили полковника Соловьева, — сурово продолжал Урусов. — Меня интересует, кто вас направил в эту квартиру и зачем?
— Ничего не знаю! — вдруг заголосил задержанный. — Ни о какой квартире не знаю! И видеомагнитофон вы мне, начальник, не шейте! Да, инкассаторов грабануть хотел — факт. От этого не открещиваюсь. Взяли горяченькими! Но видеомагнитофона никакого я не брал. Никакого полковника Соловьева знать не знаю. А обезьянку нашел на улице — и все! Больше ничего не скажу. И ва-ще — адвоката мне!
Евгений Николаевич вышел из кабинета и задумчиво зашагал по длинному мрачному коридору. Что ж, теперь ему примерно ясно, что произошло. Бугрова с напарником кто-то просто навел ыа квартиру Соловьева в надежде, что. там можно поживиться бабками. Возможно, кто-то из «голубой роты» с Тверского бульвара. А то, что этот самый дебил Бугров буквально через неделю после неудачного квартирного ограбления совершил неудачный же налет на инкассаторов банка, только лишний раз подтверждает, что он действовал по собственному разумению и к Соловьеву полез не ради видеотеки — ее-то он явно случайно обнаружил в квартире во время беспорядочного шмона…
Но, по крайней мере, сделал вывод генерал Урусов, одну загадку удалось разгадать: Соловьева убили не из-за видеокассет. Об этих видеокассетах пока что вроде бы никто не знает. Кроме Бугрова и его подельника. Бугров сядет в Бутырку. И, скорее всего, сдаст подельника. Но они не догадываются о значении этих кассет.
В любом случае этих лопухов можно пока списать со счетов. Пусть ими занимается майор Капитонов. А вот если вдруг выяснится, что они унесли с собой хоть одну кассетку, тогда он, Евгений Николаевич, заберет дело под свое крыло.
Лишь только это одно обстоятельство — пропажа хотя бы одной видеокассеты из квартиры убитого Соловьева — серьезно тревожило генерал-полковника Урусова, потому как у него были резоны для беспокойства.
Его разбудил лязг железного засова. Дверь густонаселенной тюремной камеры распахнулась, и выросший на пороге толстобрюхий сержант в расстегнутой на шее гимнастерке зычно гаркнул:
— Подъем на поверку!
Тотчас под потолком в темных заплесневелых кляксах загорелись две тусклые лампы, осветив сумрачным светом длинное помещение с тремя рядами двухъярусных железных коек. Все вокруг враз зашевелилось, на койках под вытертыми байковыми одеялишками, как гигантские гусеницы в коконах, заворочались сонные зеки, потревоженные вторжением охранника. Камера сразу же наполнилась гулом нестройных голосов, кто-то закашлял, зачихал, начал громко, во всю пасть, зевать, послышались смешки.
В карантинном бараке, куда Джокер вернулся отсиживать свою так нелепо заработанную дополнительную «трешку» за побег, были очень странные правила внутреннего распорядка. Вновь поступивших осужденных сначала три недели мурыжили в карантине, где якобы проводили медицинские обследования и психологическое тестирование. На работу не водили, допросов не устраивали — словом, жизнь у новеньких зеков была, можно сказать, вольготная. Правда, говорили, что после карантина отправляли на соседнюю зону — и там-то житуха была отнюдь не сахар. А причиной всему был начальник колонии полковник Прохоренко Анатолий Сергеевич, фанатик «режима» и вообще мужик-зверь. Раньше, говорили, он служил командиром роты на какой-то совсем уж страшной заполярной зоне — в богом забытом городке Североуральске, где он и перенял повадки тамошнего кума, полковника Беспалого. Майор Прохоренко добился на североуральской зоне больших «трудовых» успехов — главным образом благодаря неистовому служебному рвению, и полковник Беспалый дал ему в свое время отличную характеристику на повышение. А поскольку в одной берлоге двум медведям не жить, Прохоренко, получив погоны полковника, сразу был откомандирован в Пермскую область начальником этой самой колонии…
Все эти в общем-то малоинтересные сведения Жорик узнал от соседа по нарам, вора-карманника Егора Тугая — полноватого рыжего зека, который, как выяснилось, краем уха слыхал про лихого люберецкого парня по кличке Джокер и сильно обрадовался, узнав, что его новый сосед как раз тот самый Джокер и есть. Сам же Тугай залетел сюда по одному старому делу: два года он был в бегах и числился в федеральном розыске, потом, казалось, менты про него забыли, он высунул нос в Перми — тут-то его отловили и сунули к Прохоренко на правиловку.
— Че, без завтрака, что ль? — просипел самый старый обитатель карантинного барака семидесятилетний Григорий Локотков по прозвищу Локатор.
— Не вякай! — отрезал сержант и грозно громыхнул толстой связкой ключей. — Пять, минут на оправку — и вперед! После будет тебе завтрак, и обед, и ужин. Три в одном, — и хрипло загоготал.
Джокер свесил голову вниз и увидел, что Тугай как лежал под одеялом, поджав колени под брюхо, так и остался лежать.
— Э, Тугай! — позвал Жорик. — Просыпайся! Поверка!
Одеяло откинулось, и два черных, как угольки, глаза впились в Джокера.
— Ну и хрен с ней, с поверкой. Я-то не убег! — скривил рожу рыжий и осклабился. У него не было трех передних зубов. ^ Пусть сержант проверяет прямо здесь. Башка разламывается. Сил нет подняться. — И он шумно засипел.
— Да хрен ли с ним по пустякам цапаться, — резонно возразил Джокер. — Ему бы только повод тебя в ШИЗО сунуть.
— Ни хера — в карцере воровской дух воспаряет и крепчает в горе! — невесело отшутился Тугай.
Вот за это — за шутковатость и легкое отношение ко всяким житейским тяготам — Джокер сразу зауважал Тугая и даже полюбил. За всю свою недолгую двадцатисемилетнюю жизнь он так уважал разве что только Кабана.
Но сейчас он слукавил — вовсе не заботой о здоровье Тугая объяснялось его желание поскорее разбудить вора. Вчера на сон грядущий у них возник чудной разговор — и Джокер сразу навострил уши, слушал, не перебивал, но и расспросами не докучал. А рассказал ему вчера Тугай, что недавно заслал один важный знакомец ему маляву из Москвы. В ней сообщалось, что тот ищет лихого парня, опытного стрелка, умеющего обращаться с оптикой и, главное, психически уравновешенного, готового пойти на серьезное дело. Такому умельцу было обещано содействие, нехилые бабки, надежная крыша, ну и, естественно, побег с зоны.
Не просидев в карантине и двух недель, но наслышавшись о прелестях прохоренковского «режима», Джокер решил, что три года в этой вонючей дыре — срок нестерпимо долгий. А тут бабки, свобода, живое дело. Было бы грех не воспользоваться удачной мазой и сделать с зоны ноги. Но предлагать самому себя в качестве кандидата ему было негоже. Вот он и вознамерился раскрутить Тугая на дальнейший разговор по поводу этой самой малявки и, даст бог, при случае ввернуть про себя пару-тройку словечек…
