– Они там… Все там… – У Солитянского мелко дрожали губы, а пальцы непрерывно теребили «молнию» на куртке.
Цыбин достал из портсигара тонкую черную сигарку и, вставив ее в мундштук, прикурил, закрываясь от снежного ветра полями шляпы.
– Будете курить? – Солитянский помотал головой.
– Перестаньте трястись. – Цыбин поднял воротник плаща и выпустил терпкое облако дыма. – Скоро все кончится. Как идет игра?
– Игра? – Солитянский удивленно посмотрел на него. – В общем, не крупно. Сначала Игорь Владимирович понемногу брал, затем Герберт попытался перехватить инициативу. Олег к этому времени фактически отпал… Да! И тут Герберт на мизере… – Говоря о привычных вещах, он почти мгновенно успокоился.
«Так-то лучше, – думал Цыбин, пропуская его увлеченный рассказ мимо ушей, – а то ты у меня до квартиры не дойдешь – от сердца умрешь, а у дверей ты мне будешь нужен обязательно».
– Все. Пошли, – спокойно сказал он, щелчком выбивая сигарку из мундштука.
Солитянский послушно засеменил рядом, объясняя коренные ошибки в игре Герберта. Ветер, надрываясь, нес мокрые хлопья. На стоянке перед цирком одиноко стоял пустой «форд-скорпио», напротив тускло сияла вывеска гастронома. Никого.
На подходе к дому цепкий взгляд Цыбина выхватил одиноко курящего у ограды набережной мужчину в кожаной куртке-«косухе», с сумкой через плечо. Стоящий посреди ночи, под непрерывно падающим мокрым снегом человек ему сразу не понравился, но время не течет вспять. Он отчетливо понимал: другого такого случая не будет. Неожиданно заболела раненая нога. Он даже вздрогнул: так давно она его не беспокоила. Пройдя мимо мужчины, Цыбин осторожно оглянулся и… напоролся на его взгляд, устремленный им вслед. Иглой проткнула мозг мысль, что он где-то видел эти слегка раскосые глаза и тонкие губы, после чего Солитянский толкнул дверь парадной, и Цыбин запретил себе думать о чем-либо постороннем.
На лестнице ярко горел свет. На одном из верхних этажей, видно, было выбито окно, и утробный однотонный вой ветра заполнял все пространство. Дверь квартиры была обшарпанной, но крепкой, двустворчатой, из добротного старого дерева. Солитянский обернулся и как-то просительно посмотрел на Цыбина. Тот кивнул и мертво улыбнулся одним ртом. Мелодичный звонок прокатился по ночной лестнице. Две-три томительных минуты висела почти абсолютная тишина, даже стон ветра утих, затем по ту сторону брякнуло, зашуршало и невыразительный голос без всякого интереса осведомился:
– Кто?
– Телохранитель Герберта, – еле слышно прошелестел Цыбину Солитянский, по его щеке ползла капля пота.
Цыбин приложил палец к губам, бесшумно переместился ему за спину и, присев на корточки, достал из-под плаща «смит-вессон», снабженный черной трубой глушителя.
– Это я, Иннокентий, – неестественно бодро заблеял Солитянский, – я за деньгами ходил. Полчаса как…
«Никогда бы не открыл на такой голос», – подумал Цыбин, но неизвестный бодигард был, видимо, другого мнения. Дверь скрипнула и подалась вовнутрь. В момент, когда проем почти полностью открылся, Цыбин из-под руки замершего, как соляной столб, Солитянского выстрелил загораживавшему коридор плечистому малому в горло. Металлический лязг затвора заглушил щелчок выстрела. Телохранитель всхрапнул, словно спящая лошадь, забулькал и медленно повалился навзничь.
Коридор за его спиной был пуст.
Солитянского трясло, зрачки у него закатились.
Цыбин впихнул его в квартиру и задвинул за собой засов. Где-то в глубине комнат угадывался негромкий разговор. Мозг работал на полную мощность в режиме компьютера.
Справа вход на кухню. Никого. Слева спальня дочерей хозяина. Они на каникулах в Египте. На повороте спальня. Хозяйка вместе с дочерьми. Белая арочная дверь с безвкусным витражом в виде валькирии – гостиная. Овальный ореховый стол должен стоять в дальнем конце чуть правее входа. Бар напротив слева у двери. Кто-то может стоять у бара.
У бара никто не стоял. Все сидели за столом с картами в руках. Цель посередине удивленно выпучила глаза, покручивая пшеничные прибалтийские усы. Цыбин дважды выстрелил прямо между этих удивленных серых глаз. Сидящий справа хозяин тонко вскрикнул и попытался встать. Цыбин шагнул вперед и выстрелил ему в висок. Обмякшее тело скользнуло обратно в кресло. Последний из игроков, тучный лысоватый мужчина в вязаном пуловере, икая, смотрел прямо перед собой. Глаза его подернулись пленкой: он находился в глубоком ступоре. Цыбин выстрелил ему в сердце. Быстро выскочив в коридор, проверил дальше по коридору туалет и ванную. Пусто. В воздухе висел сладкий запах пороха. Как всегда, безумно хотелось курить, но было еще рано. Солитянский сидел на стуле в коридоре. Ему было плохо.
– Сейф в спальне, – произнес он слабым голосом, – в платяном шкафу, а ключ у Олега на цепочке, ну, я говорил…
– Мне не нужен сейф. – Цыбин прислонился к стене напротив. – У меня были другие задачи.
– Какие задачи? – Солитянский поднял одуревшие мгновенно глаза. – Там семнадцатый век, вы понимаете, сколько…
– Солитянский! – Цыбин присел перед ним на корточки. – Вы понимаете… Я убираю всех, кто может меня опознать, – он вспомнил фразу из давным-давно увиденного фильма.
Солитянский шумно сглотнул, поблекшие глаза на секунду вспыхнули неописуемым животным ужасом. Хищно-радостно чавкнул затвор. Стукнулась и покатилась по паркету стреляная гильза. Цыбин убрал пистолет под плащ и пошел к двери. Неожиданно в голову пришла новая мысль. Он улыбнулся и быстрым шагом вернулся в гостиную.
Лицо хозяина было залито кровью, капли, стекая со щеки, с неумолимостью метронома глухо ударялись о паркет. Цыбин рванул у него на груди рубашку и сдернул с серебряной цепочки маленький круглый ключ.
В сейфе лежали ажурная золотая брошь с испанским гербом, массивный перстень с красным камнем, золотой браслет и еще какая-то золотая мелочь. Он сгреб все в карман и осторожно вышел из квартиры.
Дверь не захлопывалась, искать ключи не хотелось, хотя время, по-видимому, не подгоняло: во всем доме висела тишина. Цыбин плотно притворил створку и начал быстро подниматься по лестнице. Войдя на чердак, он прислушался. Ничего, кроме бормотанья ветра и тоскливого шелеста смешанного со снегом ноябрьского дождя.
«Главное, чтобы какой-нибудь бомж не попался», – подумал он и двинулся сквозь мутную затхлость к слабо бледневшему чердачному окну.
Крыша была ужасно скользкой от воды, ветер свирепел с каждой минутой. Держась ближе к коньку и внимательно наблюдая за темными окнами верхних этажей, Цыбин дошел до поворота двора и направился вглубь от Фонтанки. Далеко внизу одиноко пророкотал автомобиль, тявкнула собака. Заранее выбранное окошко было распахнуто. Чердак ничем не отличался от предыдущего, только на лестнице не было света. Он вышел во двор, прошел под арку и очутился на углу Итальянской и Караванной. Перейдя Манежную площадь, нырнул в первый двор по Малой Садовой, отсоединил от пистолета затворный механизм и бросил в узкое подвальное окошко. Выйдя на улицу, проскочил в такой же «колодец» напротив, где, приподняв крышку канализационного люка, швырнул туда магазин с оставшимися двумя патронами, а все остальное засунул в ждущий завтрашнего вывоза полный мусорный бак. Глушитель еще на крыше он спустил в трубу давно потухшей кочегарки. Избавившись таким образом от наиболее тяготившего груза, Цыбин снова вышел на продуваемую Малую Садовую и, глубоко надвинув шляпу, налегая грудью на ветер, дошел до Невского. Было по-прежнему холодно и пустынно. Ненастная ночь не располагала к романтическим прогулкам. Пройдя Катькиным садом и через улицу Росси, он снова вышел к Фонтанке и перешел на другую сторону. Остановившись на углу с Ломоносова, дождался, когда в округе не стало видно машин, достал из кармана золото и медленно, предмет за предметом, кинул в черную воду.
«Солитянский готов был ради него на все, и многие другие, наверное, тоже, а я уничтожаю своими руками, – подумал он. – В этом даже есть что-то театральное. Впрочем, это просто издержки профессии – ради безопасности довольствоваться меньшим, пренебрегая большим. Первое отступление от правил может оказаться последним».
По мере приближения утра слегка потеплело. Снежные хлопья почти исчезли. Хлестал лишь жесткий холодный дождь. У Пяти углов Цыбин остановил грязную «девятку» с двумя молодыми парнями.
– На Стачек, угол с Ленинским.
– Двадцатка.
В машине вовсю кочегарила печка. Мурлыкало радио. Парни трепались о своем. Наконец потянуло в сон. Один за другим он расслаблял мускулы. Метались обрывки мыслей: «Где же он видел этого парня с набережной? Эти знакомые раскосые глаза». Память никогда не подводила.
«Плейбой, просто герой, одет как денди…» «Надо вспомнить. Это может быть важно».
– Я ей говорю: давай бери! А она: «За такие предложения у нас в Армавире…» Дура!
