— И сколько же процентов нераскрытых дел вы предполагаете списать на чудо, Георгий Наумович?.. — вопрошали они. — Вот это король… поверх вашего валета, извольте!
— Щедро, однако… А все зависит исключительно от расположения планет. Если в этом месяце во, Вселенной властвует Нептун — до десяти. Предположим, лунатизм, Ксюша. Человек, не просыпаясь, шел себе по карнизу. Потом проснулся и упал. Труп есть, повода для самоубийства нет. Следов тоже, конечно, никаких… вот вам бубнового туза… и не извольте беспокоиться. А эту козырную в придачу. Каково?
Довгаль жевал ус, мычал, как скромница при родовых схватках, и, неотрывно глядя на оставшиеся карты, выдвигал контрдовод:
— Лунатизм, почтеннейший, есть не что иное, как психопатологический синдром, при коем наблюдение у психиатра или свидетельства ближайших родственников могут привести к весьма убедительной версии. Сдаю карты, беру тайм-аут и предаюсь кальвадосу, господа.
Акинфиев молча улыбался. Нелепый на первый взгляд спор был ничем иным, как чудной попыткой навести его на какую-нибудь идейку, способную раскрутить заржавевший механизм расследования.
— Если коллеги апеллируют ко мне — премного благодарен, а только в моем случае ничего такого не подходит, — говорил он сквозь зевоту и наполнял пузатые стаканы кальвадосом. — Будь он лунатиком, мне бы об этом давно стало известно. Правда, к психиатру я не обращался. И перелезть в соседнее окошко он тоже не пытался: там по соседству старушки сплошь живут. Вряд ли у молодого человека были такие оригинальные вкусы.
Все засмеялись удачной шутке. За окошком стемнело. К свету камина добавили подаренный Довгалем лет десять тому назад канделябр. На круглом столе, покрытом белой скатертью, которую гладила еще покойная хозяйка, заплясали фантастические отблески. Блики из зеркала над камином падали на разгоряченные лица стариков.
— Да вы тут ни при чем, — дипломатично соврал Шершавин. — В вашем случае речь может идти о расположенности к самоубийствам, так что без консультации психиатра все равно не обойтись.
— Молодой, здоровый парень… — задумчиво протянул хозяин. — Думал о прибавлении семейства. Никаких подозрительных знакомств… Ну, не укладывается в голове!
— Вот я и говорю о десяти процентах чудес, — торжествующе воскликнул отставной министерский чин. — Аномальные явления, так, кажется, это принято сейчас называть? К примеру, какая-нибудь ведьма пялилась в окошко на этого Авдышева, да и сглазила его.
— Что ж, может быть…
— Да вот беда, окошко-то выходило на пустырь, — парировал Довгаль, чем вызвал взрыв всеобщего веселья.
Ночная роса уже ложилась на капоты машин во дворе. Пора было разъезжаться по домам, хотя никому этого не хотелось. В замке Акинфиева имелся запас кальвадоса и гора яблок для цистерны нового, но вот с кроватями и постельным бельем дело обстояло гораздо хуже.
Адвокатша, дама, как говорится, «со следами былой красоты», уже поклевывала носом.
— Беда в том, что все мы законники, — ни с того ни с сего заявила она.
Все дружно повернулись к ней.
— Положим, Кони был верующим, — возразил кто-то.
— Моя дочь уехала в Америку, Александр Григорьевич, — ни с того ни с сего поведал отставной прокурор. — Просила меня распродать кое-какое имущество. Вот одна кушетка осталась. Если не возражаете, я ее вам подарю. В углу спальни ей самое место, рядом с каминной трубой.
— Замечательно! — обрадовался хозяин. — Тогда не придется разъезжаться.
— Если бы мы не были атеистами, то верили бы в потусторонние силы, — снова попыталась Ксения Брониславовна оседлать своего любимого конька.
В свое время она прославилась по Москве выступлениями на процессах по делам разного рода сект и слыла докой во всевозможной мистической чертовщине, чуждой и непонятной остальным гостям, а уж тем паче самому каминовладельцу. Впрочем, подводить черту под адвокатской деятельностью мадам Гурвич было бы преждевременно. Совсем недавно она с блеском защитила нескольких «белых братьев» и выбрала время съездить в Штаты на международный конгресс юристов по проблеме одной из «нетрадиционных религий». Вся Москва помнила сражение Плевако в юбке за свободу одного из российских последователей учения истины Аум, которое хоть и было ею проиграно, но разве что по политическим соображениям, а речь на процессе, выдающаяся по запалу и информационной емкости, в ксерокопиях распространялась в стенах юрфака МГУ и даже, как поговаривали, Верховного суда.
— Предполагаете вызвать душу безвременно ушедшего Авдышева, Ксения Брониславовна? — хмыкнул Довгаль, но другие гости не поддержали его шутливый настрой.
— Ничто не исчезает бесследно, — многозначительно закатила глаза адвокатша. — В ком-то осталась частичка. Или в чем-то. Иначе быть не может — иначе правота за циниками, — она хитро покосилась на Шершавина.
Бедный Акинфиев подумал о своей покойной Нинели. Где сейчас ее душа, в каких таких небесах, а если нет, то в ком, кроме него, и в чем, кроме этого камина, осталась она на пропитавшейся грехом Земле?
— «Бог ли не защитит избранных своих, вопиющих к нему и день, и ночь?..» — с легким завыванием продекламировала мадам Гурвич.
Наступила пауза. Довгаль отрезал себе кусок брынзы.
— Ну, продолжайте же, Ксения, — произнес он с набитым ртом. — Право, вам место не в суде, а в храме.
— Вы же безбожник, вам ни к чему, — промолвила адвокатша.
— Пусть я и безбожник, но финал сей притчи помню. «Хотя и медлит защищать их», — сказано у Луки. Может, я поэтому и атеистом стал. Не говоря об адвокатуре, кто-то же должен защищать их, покуда Он медлит?
— Но вы-то как раз обвиняли, — обиделась пожилая жрица Фемиды.
— Он прав, Ксюша, — вмешался Шершавин. — Я помню твои блестящие процессы, когда ты укладывала нашего уважаемого Владимира Борисовича на обе лопатки. Но это была ты. Так что в веру обращаться поздновато, хотя подумать о вечном всегда стоит.
Акинфиев почувствовал, что грядет порция профессионального красноречия, ибо такой подход к вечным вопросам был совсем не в духе Ксении Брониславовны.
— Спасибо за поддержку, друзья, — заговорил хозяин не без некоторой патетики. — Жизнь прожить за этого Авдышева я уже не успею, хотя она у него и короткой была. Отыскать того, в чьей душе поселилась его частичка, думаю, тоже. С тем остаюсь ваш неисправимый реалист. Улик нет, следов нет, версию об убийстве отметаю как необоснованную. Будем считать, что Всевышний промедлил защитить его по какой-то, одному Ему известной, причине.
Эту проникновенную тираду гости не без оснований сочли сигналом к отходу. Шершавин уехал первым, Ксению повез
Довгаль. Задержавшись у ворот, он приспустил окошко своего «Москвича».
— Как ты сказал, Саша? — переспросил прокурор. — «По одному Ему известной причине»? Значит, причина все-таки была?
Не дожидаясь ответа, слуга военного правосудия выехал со двора.
Хозяин вернулся домой. Кто знает, подумал он, быть может, дело вовсе не в этом несчастном парне, а в нем, следователе Акинфиеве, в том, что на беспощадном медицинском языке носит название «возрастные умственные ограничения». И собственно, почему следователь непременно должен выигрывать у преступника? Бывают же преступники умнее следователей. В противном случае преступности бы не было вовсе. А со всякими там астрологами проконсультироваться все-таки не мешало бы. Чем черт не шутит…
С этой мыслью Акинфиев и уснул, предварительно приняв в качестве снотворного стакан кальвадоса.
Владелец торговой фирмы Артур Конокрадов жил сравнительно легко. Самый трудный период, когда он мотался с баулами по Турциям и Грециям, Амстердамам и Берлинам, уже прошел, теперь на бизнесмена работали гонцы. Деньги текли рекой, считать их было совсем не обязательно. Они стали чем-то настолько обыденным, что не возникало никакого желания «гибнуть за металл».
Господину Конокрадову недавно исполнилось всего лишь двадцать четыре года, но он уже успел сполна испить из чаши бытия. Жил молодой коммерсант наполненно, в делах и заботах, умел красиво отдыхать — самозабвенно даже как-то жил, без комплексов.
Он всего добился сам, без особых осложнений, и если бы у него спросили: «Как тебе это удалось?», он бы ответил: «Главное в этой жизни — не задумываться, не комплексовать, жить как живется и не оглядываться на тех, что плетутся позади».
Женщин у Артура было превеликое множество, он их не считал, играючи добивался победы и не вспоминал впоследствии. Поэтому странная фотография роскошной полуобнаженной дивы на фоне моря, найденная в почтовом ящике, не наводила его ни на какие размышления. На обороте карточки округлым почерком было начертано: «Мы скоро встретимся с тобой!»
«Как ее, бишь, звали-то?.. — наморщил узкий лоб Конокрадов. — Валя, Галя, Маня, Таня?.. Да какая, к черту, разница! Захочет — сама найдет. Девочка — пальчики оближешь, почему бы не встретиться?..»
