обстановкой вокруг. В начале октября были коптеры только украинские. Мы научились от них прятаться. Просто выполняли всё то же, что при обстреле танком. Был у меня небольшого роста мужик, воин. Юра Зимоглят, красавчик, позывной Зима. Но для меня он был ушастый. Ему было за 50. Будто пеленгатор, он знал всё на расстоянии, и даже шорох приближения врага, не говоря уже о летающих, что жужжали словно большие пчелы. Но всё-таки закинул нам гранату хохлятский коптер на ступеньки. До сих пор перед глазами эта падающая Ф-ка, осколочная граната. Крик «Граната!» не спас Капусту (товарищ), а он сидел у входа, только сменился с наряда. Здоровый рязанский мужик зашел и плюхнулся на нары, три метра летел мне на руки при взрыве. Ранение было в голову, я сам бинтовал его. Справа голова была мягкая. Мне было больно и обидно, что ничем не могу помочь. Он только хрипел, тяжело дыша. Не спасли его, погиб на мотолыге по дороге в госпиталь. Ранило в грудь и в руку осколком и Юру, так я лишился «ушей». Я его ещё не видел после ранения, может списали из-за возраста. Я помню, как Ушастый, приставив ладони к ушам, водил головой как локатором, прищурив глаза, уходил весь во слух, и не раз он заранее предупреждал о движении противника в нашу сторону. И мы уже стояли готовые принять бой. В то время, в начале, у нас не было ни тепловизоров, ни ночников — все полагались на зрение и на слух. И тем более у нас не было своих птичек. Как появились ночник и тепловизор, ночью стало попроще, нам увереннее, и часовой более спокойно контролировал всё кругом, ничего не боясь, видел всё живое вокруг, и даже мышь или куницу, и точно видел бы человека. Постоянно смотреть в прибор невозможно, потому что глаза потом фокусируются на обычный мир целую минуту.
Чтобы контролировать часовых, я придумал ночью выносить им горячего чая. Приятно им, и я спокоен. Хохлы правда ни разу ночью ко мне не являлись. Были как-то по утру между дзотой и мной. Как раз вышли на Лысого, на его пулеметный расчет. Он стоял сзади с отделением, прикрывал меня. Лысый мне рассказывал, как это было: «Смотрю: один пошел, за ним второй, а потом третий. У меня мысль, что с дзоты только по одному ходят. Они же не могут все покинуть боевой пост. И от Баке бегает только один посыльный, когда надо. Снял с предохранителя пулемёт, я крикнул, «кто идет?», а они ответили без пароля, типа свои. Я и начал косить их, не думая. Сразу Ермак застрочил их со дзота. Оказалось идущих 6 человек. Они бросили раненного, и убитого, и оружия и исчезли в лесополосе. Как расцвело, обнаружили брошенный бронежилет, разгрузки и магазин, полный патронов. С убитого ничего снимать не стали, а выброшенное всё забрали. Я взял бронежилет и подарил его своему заму Бахе, Виктору. Он стал в нём как черепашка-ниндзя. Бронежилет необычно легкий, сзади будто горбиком. Баха — плотный мужичок из Рязани, вечно недовольный всем, но воин настоящий. Освоил пулемёт быстро, содержал его в чистоте — просто загляденье. Я такого чистого оружия, как у моего заместителя, не видел никогда. Я всегда с ним советовался, что без него никуда. Но были у него и плохие привычки, самая плохая — это обсуждать приказы, и даже во время боя. Ворчит, хотя делает, как надо. Например, когда отходили хохлы, откатывались назад после атаки, чтобы жизнь им мёдом не казалась, я приказывал присылать им вдогонку ВОГи. Это не нравилось Бахе, он брюзжал, мол «зачем злить, пусть уходят», но всё равно делал, как делали. Вот такой у меня был ворчун. Коренастый, неповоротливый, косолапый как медведь, но воин был настоящий. Бил он короткими очередями прицельно и без страха в глазах, с чувством расстановки, разложив на тряпочке свои гранаты перед собой. Метал тоже искусно и в тему, чувствовал, когда надо это делать — вёл тактически-умный бой без лишнего бахвальства и героизма, который особенно был свойствен молодым. На него смотрели и брали пример, равнялись на него. Я Баху берег, как мог. Ничем абсолютно не нагружал кроме боя и дежурств. Это была моя настоящая боевая единица. И бунтарей, они были у меня, этот хитрец поддерживал только в моё отсутствие. Когда они выдвигали требования, он нехотя соглашался, положительны ли были его ответы или отрицательны — непонятно, хитёр был старый жук. Когда погиб Эдик, Капуста, от ран, ушел раненый Зима, Ушастый, он один остался из стариков, мой Баха. Ещё правда остался Банзай, но он был в дзоте командиром расчёта.
Основной костяк создавался быстро: пришли Немец и Гусь, молодые парни, всегда держались вдвоём. Это хозяйственные пацаны, у них всё спорилось в руках, отлично работали в боевом расчёте и по-хозяйски обустраивали наш маленький быт. Немца я назначил командиром боевого расчёта, а ещё он составлял список дежурства со временем кому когда выходить на караул. Этот парень с деловой хваткой стал мне хорошим помощником. Он сразу организовал ребят — начали углублять окопы, удлинять их, т. е. делать позицию более безопасной. Я невзначай говорил про что-то из бытового: «Вот бы это сделать вот так… и будет хорошо,» — глядишь, уже сделано. Они сами прекрасно понимали, что от этого зависит их безопасность. В бою Немец и Гусь ни разу не подвели, ведь работали уверенно, а учились у стариков быстро, на ходу.
Мы держали позицию, не подпускали хохлов шквальным огнём. Если тактика работала, мы её держались. Комбат ругал меня всё-таки, что во время боя я ничего не сообщал. Я сопротивлялся, как мог, объяснял, что не хочу, чтобы били прицельно по нам артиллерия и миномёты противника, определяя точку положения моей радийки. Я не хотел, чтобы кто-то погиб, а так и случилось… На нас наступали с двух направлений. В это время командир прислал посыльного с рацией, думая, что моя не работает. Парень погиб, его скосило перед самым блиндажом. Гонец свалился к нам в окоп, изрешеченный пулями. Не было времени даже убрать его, так и лежал под ногами до момента короткого затишья. Молодой, в очках, мальчишка совсем — до сих пор лицо его не могу забыть. Я договорился с комбатом: «Если молчу, значит, некогда. Если, не дай Бог, буду отступать, пущу ракету». Такой способ быстрее, чем доложить по рациям, потому что они по началу были маломощные, да и связь тоже.
