Черт его знает, дорогая. Я так не думал. Я вообще ничего не думал, потягивая тридцатиградусную — в смысле спирта — живительную влагу, чувствуя, как распрямляются свернувшиеся в пружину нервные окончания, и кайфуя от этих ощущений. Никак не ожидал, что натурально посреди боя окажусь в уютной домашней обстановке, да еще и в обществе привлекательной милашки, с которой, правда, нечего было ловить. У меня даже — с удивлением обнаружил — основание черепа болеть перестало.
— А почему у тебя брюки мокрые? — спросила она. — Обмочился от страха?
— Нет. Забыл снять, когда ванну принимал.
— Давай поглажу.
Я поперхнулся и закашлялся. Коктейль попал совсем не в то горло, в которое я его направлял. Сказано было, конечно, мило и с полнейшей детской непосредственностью, но я как-то не привык, чтобы вот так, сразу, оголяться до трусов перед малознакомой женщиной. К тому же когда та еще и несовершеннолетняя. И дело не в том, что мне было стыдно — я боялся за неустойчивую девичью психику.
— Да снимай, — подбодрила она. — Что я, мужчин в трусах, что ли, не видела? На пляже их сколько угодно.
Замечание было вполне резонным, но я все же попытался защититься:
— На пляже — плавки. А у меня семейные трусы. Это совсем не то, что у футболистов даже, это хуже. Потому что они в цветочек.
— Ну и что? — удивилась она.
Весьма настойчивая молодая леди. Ну, как ей было отказать? Незаметно припрятав пистолет за валик кресла, я снял штаны и протянул ей, а сам, без спросу налив себе одной водки, устроился в кресле. Впрочем, какая разница? Она разгуливала передо мной в халате, под которым вообще, кажется, ничего не было, и не чувствовала себя при этом ущербной. Почему я должен стесняться? Тем более что во мне к этому моменту сидело уже верных сто граммов водочного эквивалента.
Хозяйка, похоже, тоже чувствовала давление алкогольных паров на свой головной мозг, потому что все время старалась принять позу поэффектнее. Это у нее неплохо получалось. Будь я фотографом, я бы нащелкал фотографий одна другой соблазнительнее. Но я фотографом не был. И соблазняться не собирался. Причины — смотри выше. Пока, во всяком случае, я уверенно держал себя в руках.
Анна, как оказалось, была девушкой хозяйственной и умелой, даром, что дочь генерала. С утюгом управлялась на удивление споро, так что брюки быстро приняли вполне приличный вид. Теперь в них можно было и на светский раут сходить, кусочек-другой еды украсть.
Кстати, о еде. Я вдруг вспомнил, что не особенно придерживаюсь легенды о себе, как о воре, у которого три дня маковой росинки во рту не было. Поэтому, натянув брюки, решил слегка подправить положение.
— Ну, Аня, — сказал я, — за сердечный прием тебе сердечное спасибо. А теперь, если не жалко, расскажи, как вашу кухню найти. Я, все-таки, кушать хочу.
— Ах, да, — сказала она рассеянно. — Ты же голодный. Только зачем тебе на кухню? По дому милиция ходит. Давай, лучше я спущусь и принесу что-нибудь перекусить. Я недолго.
Встала и ушла. Бедрами при этом виляла еще сильней, чем раньше. Ну, очень хочет затащить меня в постель. Наверное, на перекурах во время перемен наслушалась наполовину выдуманных откровений своих одноклассниц, на которые они так щедры, когда уединяются, пусть даже и в женском туалете, и теперь страстно желала потерять девственность. С первым попавшимся мужиком. Только я не совсем понимал, при чем здесь я. Вокруг была куча куда более мускулистых охранников как раз того типа, который ей, судя по многочисленным фотографиям, развешанным по стенам, нравился. Или дело в романтике? В возможности рассказать, что переспала с мужиком, влезшим к ней через балкон, чем, наверное, мало кто из товарок мог похвастаться? Очень может быть.
Я встал и на всякий случай направился на привычное место — в ванную. Кто знает — вдруг генералу или многочисленным типам из охраны придет в голову счастливая мысль проверить комнату дочери в ее отсутствие. Конечно, могут возникнуть осложнения, если им приспичит в туалет и они вдруг обнаружат, что тот заперт изнутри, а генеральскую дочь в это самое время задерживает внизу многочисленная прислуга. Но о таком варианте я старался попросту не думать, устроился на почти родном унитазе и отхлебнул из бокала. На сей раз в нем кое-что еще оставалось, а значит, он не был бесполезен.
Путь на кухню — или куда там? — и обратно занял у Анюты минут десять. Я, честно говоря, заколебался сидеть на унитазе, тем более, что водка закончилась, а выйти и пополнить ее запасы я не решался. Во-первых, конспирация, так конспирация, а во-вторых, у меня уже начала смазываться картинка перед глазами и я чувствовал, что, приняв еще порцию без закуски, окосею. Но мне предстояло провернуть в этом доме тонкую операцию, а они, насколько я знал, по пьяной лавочке не проворачиваются.
Дверь, наконец, хлопнула, раздались два шага, потом все стихло. Я встал с унитаза и осторожно выглянул наружу. Там действительно стояла Анна и непонятливо вертела из стороны в сторону головой. Я вышел к ней, и она улыбнулась.
— А я тебя потеряла. Вот, — и протянула мне поднос, на котором дымилась громадная тарель картофельного пюре и штук с десяток котлет.
— Запивать, думаю, будем коктейлями?
— Да я бы, собственно, не отказался, — осторожно сказал я. — Но работа прежде всего. Я, видишь ли, все-таки вор…
— Ты же говорил, что тебе только еду надо? — удивилась она.
— Стоило из-за одной жратвы столько нервов тратить, — недовольно буркнул я. — Мне же с этого визита и навар какой-никакой поиметь надо.
— А-а, поняла, — кивнула она, прошла к своей кровати и поставила на тумбочку поднос. Потом открыла дверцу, достала бутылку «Абсолюта» и поставила рядом. — Я знаю, куда тебе надо. Давай выпьем, покушаем, я тебе расскажу, как туда добраться, и ты пойдешь.
Я подумал и кивнул. Гулять — так гулять. В самом деле, что я теряю? Ну, выпью еще граммов сто-двести, так ведь под царскую закуску. И действительно смогу выведать у моей хозяйки, как кратчайшим путем добраться до ее папаши.
Она закрыла дверь, я вытащил тумбочку и поставил ее перед кроватью. Совершенная идиллия во французском стиле. Он и Она сидят на кровати, выпивают и закусывают. Правда, и у Него, и у Нее совершенно определенные интересы, к любви никакого отношения не имеющие.
Через полчаса такой идиллии Анюта почти добилась своего. Не смотря на всю мою стойкость и многочисленные обещания самому себе никаких сексуальных поползновений в ее отношении не предпринимать, я оказался поверженным на обе лопатки, причем уже без рубашки. Впрочем, свое себе обещание я сдержал: с моей стороны ни намеков не было, ни действий. Всю инициативу взяла в свои маленькие ловкие ручки хозяйка.
Еще через полчаса мы лежали в постели в совершенной темноте и в не менее полном неглиже, и она, расслабленно прижимаясь ко мне, медленно вещала:
— Комната отца находится на третьем этаже, в Западной смотровой башне. У него там и кабинет, и спальня. Кабинет наверху, над спальней. Туда поднимаются по лестнице. В нем штук пять сейфов, но тебе нужен только один — золотистого цвета, размером с холодильник. Там деньги, драгоценности и ценные бумаги. Унесешь — тебе до конца жизни хватит, и детям твоим останется, и внукам. У тебя отмычки-то есть?
— Конечно, — соврал я, рассеянно дернув головой.
— Если не сможешь открыть, то запомни: ключи отец хранит в портфеле, а портфель — в спальне, под диваном, на котором спит. Только спит он чутко, так что доставать ключи небезопасно — может проснуться, а у него всегда при себе пистолет.
Электронные часы показывали два с небольшим часа ночи. Соблазнительницу я слушал рассеянно, в пол-уха, особенно после того, как она открыла мне местонахождение своего родителя. Меня больше занимали собственные рассуждения. С одной стороны, сексом я занимался регулярно, перерывов больше месяца не допускал, в случае чего пользовался услугами служб спасения под вывеской фирм досуга. С другой — я только что сделал девушку женщиной, к тому же впервые в жизни и совершенно неожиданно для себя. А она еще и несовершеннолетняя. Но странно: раскаяния я не чувствовал, а к хрупкому, по-девичьи угловатому телу, прижавшемуся ко мне, в душе была сплошная нежность, кое-где переходящая даже в жалость. Старею, что ли? Сентиментальным делаюсь…
Я резко сел на кровати:
— Пойду я. Потехе, говорят, час, а делу — два часа ночи.
— Ты вернешься? — спросила она.
— Зачем? — удивился я. — Мне после тикать надо будет быстрей, чем кролики крольчат делают. Попадаться я не хочу.
— Возвращайся, — попросила она. — Тебя же в моей комнате искать никто не будет.
Это прозвучало логично. И я согласился.
Одевшись в полной темноте, без опаски вынув из-под валика пистолет и засунув его за пояс, я вышел в коридор. Милиции не было. Сколько ей можно суетиться из-за одного трупа да парочки разорвавшихся гранат? Но я все равно старался не шуметь. В этом доме и без милиции хватало церберов, попадаться на глаза которым было опасно для здоровья.
