Слоэн выкинул из машины очередной фрагмент разбитого стекла. Прежде, чем отъехать от аэропорта, Галина и Ренато Ангус попытались очистить заднее сидение от остатков стекла. Они делали это, ругаясь и ворча, с лицами, заплывшими и распухшими, промокая кровь, продолжающую сочиться из разбитых губ и носов.
Норман Н’Гума оставался сидеть на асфальте, заматывая широким техническим скотчем левое колено, бросая при этом на Слоэна взгляды, полные ненависти и ярости. В течение всего пути до города в салоне «бмв» стояла гнетущая тишина. Ангус, сидящий справа от Слоэна на заднем сидении, старался не смотреть в его сторону. Галина, которую представили шофером, вела машину. Н’Гума, полулежа на переднем сидении, продолжал ругаться на неизвестном гортанном языке. Неплохое начало общения человека со стороны с боевиками семьи Деллакроче.
Галина затормозила перед поворотом налево, посреди широкого проспекта, затем свернула на боковую улицу и остановилась во втором ряду.
— Проблемы? — спросил Слоэн.
Ангус, не глядя на него, ответил:
— Ты хотел видеть место, где будешь работать, или нет?
Они стояли напротив гигантского здания, напоминавший чудовищный бункер, окруженный металлическим барьером, с когда-то белыми мраморными стенами, потемневшими от времени и автомобильных выхлопов. Строение, такое огромное, что казалось, вот-вот провалится под собственной тяжестью под землю до самого ее ядра.
— Что это за место?
Распухшее лицо Ангуса скривилось в улыбке:
— Это Дворец Правосудия города Милана.
— Я не хочу никого видеть, — рубил Каларно. — Повторяю, ни одного человека на всем маршруте внутри здания. Даже местную службу безопасности. Вы меня поняли?
Он и его команда, человек десять, стояли в тени колоннады Дворца Правосудия. Горячий ветер гулял между квадратными пилястрами.
— Комиссар, но в здании куча судей, адвокатов, занятых в других процессах, — напомнил Де Сантис.
— Мне наплевать, кто в здании находится. Я хочу, чтобы коридоры по маршруту были очищены от кого бы то ни было. И чтобы они находились под постоянным контролем, до, во время, и по крайней мере, один час после судебного заседания.
Сотрудники отдела убийств обменялись взглядами.
— Напоминаю вам, что заседание закрытое, — продолжал Каларно. — Будет длиться где-то минут тридцать. Никакой публики, никакой прессы. И можете спустить с лестницы любого журналистишку, пожелавшего сунуть сюда свой поганый нос!
Несколько полицейских засмеялись.
— Любого журналиста. Я повторяю, любого, даже президента федерации журналистов, если он попытается сюда сунуться, гнать взашей. Если будет сопротивляться, надавайте ему поджопников. — Каларно усмехнулся. — Досадное недоразумение, обязанное напряженности момента. В конце концов, мало ли полиция нашей прекрасной страны имеет этих досадных недоразумений.
— Все больше и больше.
Головы всех полицейских повернулись на голос.
Сандро Белотти стоял, опершись на одну из колон.
— Это ты должен быть осторожным, Андреа, очень осторожным, чтобы не оказаться причастным к последнему недоразумению, — заявил он с холодной усмешкой.
— Все свободны. — Каларно отпустил своих ребят, не спуская глаз с журналиста.
Полицейские стали расходится парами и по одиночке, бросая на Белотти испепеляющие взгляды.
— Интересные инструкции, Андреа, — Белотти пошел к нему навстречу. — Гнать взашей президента федерации журналистов… — Он покачал головой. — Какая жалость, что ты не занимаешься внешней политикой…
— Меня достаточно тошнит от внутренней. Кстати, поздравления с последним блестящим паскудством.
— Я знал, что тебе понравится. Мой еженедельник в очередной раз натянул нос ежедневным изданиям. Неплохо!
— Я еще не знаю, как, Белотти, но, чувствую, скоро, очень скоро, у меня появится достаточно оснований взять тебя за жабры.
— Ты? Меня? За жабры? — Белотти хихикнул. — Постарайся быть конкретнее, Андреа. За что ты хочешь взять меня за жабры, за то, что я делаю свою работу?
— Твоя работа — грести говно лопатой. Нет, Белотти, я говорю об идеологии твоей работы, о противозаконном разглашении тайны следствия… Я говорю о коррупции…
— И кого, интересно, я коррумпировал?
— …Может быть, о целой преступной организации, — как бы не слыша вопроса Белотти, продолжал Каларно. — Не исключено, что ты попытаешься откреститься от нее. Но какое-то время мне удастся подержать тебя за решеткой. Может быть, даже вышибить тебя из журналистской федерации. Хотя это мало что значит.
Белотти вспылил:
— Ты мне угрожаешь, Каларно?
— Совершенно верно, я тебе угрожаю. Посмотри, Белотти, ты считаешь себя хитрым, невероятно хитрым. Но ты всего-навсего жалкий дурак. Ты кукла на нитках в руках мастеров другого класса, которые заставляют тебя плясать и скакать вверх-вниз и плеваться ядом.
— Кого ты имеешь в иду?
— Я имею в виду Глубокую Глотку. — Каларно схватил его за рукав пиджака и припечатал спиной к колонне. — Я имею в виду этого сукина сына, который вот уже почти два года организует утечку информации, относящейся к тайне следствия. Это я называю коррупцией. И если ты по какой-то причине убежден в том, что Глубокая Глотка делает это во имя свободы информации, демократии и прочей мочи, которой ты полощешь свою глотку, то ты, действительно, еще больший дурак, чем кажешься. Тебя используют, придурок, полный дерьма!
— Отпусти меня! Ты — псих!
Каларно снова треснул его о колонну.
— Они используют тебя и твой грязный журнальчик, чтобы вколачивать гвозди в крышку гроба правосудия в нашей стране!
— Комиссар Каларно!
Каларно, не отпуская Белотти, обернулся. Судья Пьетро Гало стоял в нескольких шагах от них.
— А, привет, Пьетро, — улыбнулся ему Каларно. — Хочешь присоединиться?
— Отпусти его, Андреа. Отпусти его сейчас же!
Каларно отшвырнул Белотти от себя, Гало едва успел схватить того за руку, не дав упасть.
— Ты перешел все границы, Каларно. — Белотти стоял, поправляя одежду. — Ты меня понял? Все границы!
— Откровенно говоря, Андреа, я тоже считаю, что это уже чересчур, — добавил Гало.
Каларно переводил взгляд с одного на другого. Вдруг, непонятно, по какой причине, он впервые увидел, как они похожи: тот же возраст, та же манера одеваться, одинаковые прически. Они казались ему двумя клонами… Нет, не может быть так просто, так очевидно! Не может быть… Неужели, Глубокая глотка…
— Ты слышал, что я сказал, Андреа? — не отставал Гало.
— Разумеется, судья. Я тебя слышал.
Каларно повернулся и пошел вниз по длинной лестнице Дворца Правосудия. Гало и Белотти, стоя рядом, смотрели ему в след.
Слоэн снял бейсболку.
Провел рукой по седым, ежиком, волосам. Дал знак Галине объехать здание кругом. Он хотел получить полную картину места, где ему предстояло работать. Все то же самое: покрытые въевшейся копотью белые стены с высокими, забранными черными решетками окнами. Тот, кто проектировал и строил это здание, имел собственное видение концепции правосудия. И довольно-таки извращенное, честно говоря.
«БМВ» медленно въехал на улицу, тянувшуюся вдоль лицевого фасада. Мужчина лет сорока с волевым лицом, плотного телосложения, в брюках цвета хаки и кожаной куртке спустился по лестнице и остановился на тротуаре. Он казался раздраженным. Внезапный порыв ветра отбросил левую полу куртки и Слоэн увидел рукоятку пистолета, торчавшую из боковой кобуры. Н’Гума и Ангус тоже не сводили глаз с мужчины на тротуаре.
— Вы знаете этого человека? — спросил Слоэн.
— Очень опасный сукин сын, — ответил Ангус.
— У этого сукина сына есть имя?
— Каларно. Комиссар Каларно, отдел убийств. — Ангус зло сплюнул. — Он убил моего кузена. Придет день, и он мне за все отплатит, этот козел!
«БМВ» проехал мимо. Слоэн повернулся. Изучающе смотрел на Каларно до тех пор, пока тот не пропал из виду.
Они — последняя защита от Системы.
Они — герои.
«БМВ» медленно проехал рядом с ним.
Каларно показалось, что ему знакомо лицо одного из пассажиров.
«БМВ» остановился под светофором. Один из двух сидящих на заднем сиденье обернулся и смотрел на него. Именно на него.
Каларно пошел в сторону «бмв».
Светофор загорелся зеленым.
Каларно ускорил шаг.
«БМВ» исчез в потоке машин.
Каларно запомнил номер.
Эффект Тайнделла.
Медленно перемещающаяся пыль способна материализовать свет. Лучи солнца проникали сверху, сквозь дыры в потолке. Ангар был необъятен: длиной метров двести, метров восемьдесят шириной и тридцать — высотой. Время и непогода проделали в крыше огромные дыры, оголив каркас здания. Висящие полосы кровли болтались под ветром. Пахло металлом, ржавчиной и запустением.
