– Йес! – орал он. – Йес! Я ее сделал!
Мужики повскакивали и, мешая друг другу, бросились на голос. Принялись наперебой ощупывать пропил, пытаться отогнуть прут, издавать возгласы восхищения и облегчения... так, словно кроме этого прута не было еще пяти остальных, а за ними не стояла на страже намертво схватившаяся кладка.
– Ну-ка, мужики, посторонись, – решительно потребовал отец Василий, ухватился за прут и потянул на себя.
Прут стоял, как влитой. Он даже почти не изогнулся.
Тогда отец Василий уперся в стену одной ногой, затем второй и потянул – прут лишь слегка подался к нему.
Понимая, что происходит, и нервно переговариваясь между собой, на спине у попа повисли сначала мулла, затем Костя и, наконец, чекист Журавлев.
И тогда кладка застонала, заскрежетала, и прут, выворачивая кирпичи, подался и вылетел наружу!
Они повалились один на другого, как снопы соломы. Но радости не было предела, хоть что-то им удалось! И как удалось! Мужики принялись ощупывать огромный, толстенный, горячий с одного конца и покрытый остатками раствора с другого прут и не могли нарадоваться.
– Этим прутом можно и кирпичи выдолбить! – чуть не повизгивал от счастья Исмаил.
– Да, и по башке кое-кого огреть, если до срока заявится! – вторил ему чекист.
– Главное, теперь спину почесать есть чем, – насмешливо добавил главврач.
Они перебрали с десяток, наверное, способов применения нового инструмента, но начали с двери. Сначала колотили, отчего толстенная дверь гудела, как Царь-колокол, затем попытались просунуть прут меж дверью и таким же металлическим косяком, но все оказалось напрасным. На грохот никто не пришел, а дверь поддаваться отказалась.
И лишь когда все поуспокоились и даже приуныли, Исмаил взял прут и направился ковырять кирпичи в кладке оконного проема.
– Здесь кладка потоньше, чем в стене, – пояснил он. – Да и посвежее, пожалуй. Попробую.
* * *
Сначала мулла попытался выбить хотя бы один кирпич, но номер не прошел, и он принялся ковырять соединяющий кирпичи раствор и занимался этим несколько часов, до тех пор, пока не пошатнулся и не сел на пол.
– Что-то голова кружится, – вздохнул он.
Священник молча принял инструмент, ощупал сделанное Исмаилом изрядное углубление в кладке, несколько раз ударил, провернул, еще раз ударил, как вдруг прут провалился, и по глазам больно ударил пучок света.
– Йо! – охнул стоящий рядом мулла. – Наконец-то!
– Что?! Пробили?! – подскочили Журавлев и главврач. – Дай я посмотрю! Подожди, я тоже хочу!
Священник вытянул прут назад, отчего отверстие освободилось и стало видно, какое оно огромное – с железный советский рубль! Он сунул прут мулле, отошел и сел на пол. Голова отчаянно кружилась – то ли от прилива эмоций, то ли от напряженной работы, то ли просто оттого, что все кончилось.
Мужики радовались, как дети. Они прикрывали и открывали отверстие ладонью, дудели в него, орали что-то матерщинное и жизнеутверждающее. Это была победа. Да, они все еще оставались внутри; да, совсем необязательно, что их крики в эту маленькую дырочку кто-нибудь расслышит. Но после нескольких суток сидения в полной темноте и тишине свет и горячий уличный воздух ощущались как божье благословение.
– Смотрите! Смотрите! Вон пацан идет! – заверещал Костя. – Эй, мальчик! А ну иди сюда! Сюда иди, я сказал! Вот, блин! Не слышит!
Мужики подпрыгивали, орали и даже, кажется, махали руками, отчетливо понимая, что пойди с ними на контакт хотя бы один человек – бомж, ребенок, да кто угодно, и все изменится – сразу и навсегда.
И в этот момент дверь заскрежетала.
Они разом, как по команде, смолкли, стремительно повернулись и замерли. На фоне светлого пятна дверного проема стояла неподвижная мужская фигура.
* * *
Отец Василий вышел из ступора первым. Он собрался в комок, стиснул зубы и, понимая, что дверь может захлопнуться в любой миг, кинулся вперед. В доли секунды миновал несколько отделявших его от бетонной лестницы метров, буквально взлетел по ней наверх и бросился на врага.
А потом подоспели мужики, и уже все втроем, щурясь от бьющего в глаза нестерпимо яркого света, они завернули противнику руки за спину, стянули кисти чьим-то ремнем и перевернули его лицом вверх.
– Вовчик?! – охнул отец Василий.
Под ним лежал, пуская кровавую слюну из разбитого рта, тот самый одноногий мальчишка, ветеран чеченской кампании, что живет с женщиной старше себя на двадцать пять лет.
Священник не знал, что и подумать, но его интуиция говорила: мальчишка ни в чем не виноват, произошла какая-то странная ошибка, недоразумение, и этот парнишка просто не может иметь никакого отношения ни к похитителям детей, ни к...
– А ну-ка, батюшка, подвиньтесь, – властно навис над ними старший лейтенант ФСБ Журавлев. – Ну, вот ты и попался, голубчик...
В его голосе было столько жажды мщения, что отец Василий даже растерялся.
– Подожди, Коля, здесь что-то не так, – проговорил он.
– Мы разберемся, – веско произнес чекист и скомандовал: – Встать!
Священник отодвинулся в сторону, и выгоревший добела под горным солнцем парень неловко подвернул живую ногу под себя, попытался встать... и не смог. Опереться на завернутые за спину и стянутые ремнем руки не получалось, а тут еще этот протез...
– Встать, я сказал! – грозно рыкнул Журавлев.
– Подожди, Коля, – попытался внести ясность отец Василий. – Не торопись. Я его знаю.
– Мы во всем разберемся, – еще более веско произнес чекист и, подхватив парня под мышки, рывком поставил его на ноги. Парня шатало.
«Крепко я его... – мелькнуло в голове священника острое и запоздалое сожаление. – Да разве ж я знал, что это он?!»
– Откуда ты узнал, что мы здесь? – с огромной надеждой, что Вовчик прямо сейчас все разъяснит и эти безумные подозрения рассеются в прах, спросил отец Василий.
Парень молчал, но в глаза смотрел прямо.
«Все-таки здесь что-то не так! – еще раз убедил себя священник. – Но с ментами да чекистами ему так и так разбираться придется...»
– Пошел! – ткнул Вовчика в спину старший лейтенант Журавлев, и парень двинулся вперед, неловко забрасывая искусственную ногу вперед, а потом уже подтягивая и живую.
Священник растерянно огляделся по сторонам, как бы призывая всех в свидетели, что все идет неправильно, ткнулся взглядом в отстраненного Исмаила, глянул на потирающего заплывшие огромными фиолетовыми синяками глаза главврача и понял, что все бесполезно, они уже вышли во «внешний мир» и все теперь будет протекать именно по его законам. А это значит, что Журавлев трижды прав. Будь он неладен.
Мужики цепочкой, один за другим, щурясь от солнца, прошли мимо разбухшего трупа приведшей их сюда белой беспородной псины, поднялись по пыльному, поросшему жухлой травой склону и вышли на дорогу.
Пустая улица, казалось, так и кишит жизнью. Суматошными голосами орали одуревшие от жары воробьи, мимо прокралась драная, серо-полосатая и тоже одуревшая кошка, промчался крутой мотоциклист... Жизнь не просто кипела, она кишела, бурлила, вспыхивала, взрывалась, сверкала и сияла всеми цветами радуги и всеми мыслимыми звуками. И это было невыносимо.
Журавлев немедленно позвонил в управление, и служебная машина быстро, буквально через пять-семь минут примчалась, приняла старлея и его добычу в свое разверстое чрево и так же стремительно умчалась. А мужики так и остались стоять под палящим солнцем на обочине ровной, пыльной, белой и пустой дороги.
* * *
Костя отправился домой пешком, благо отсюда ему было недалеко, а поп и мулла поймали частника и поехали в сторону Татарской слободы.
Водитель скосил глаза в сторону муллы и не утерпел, спросил:
– А что, правду говорят, будто менты разрешили слободским шанхайцев громить?
Поп и мулла переглянулись. Пока они сидели в подвале, в городе явно что-то происходило и, судя по странному вопросу водителя, нечто весьма бурное.
– Не слышал про такое, – сказал отец Василий. – А в чем дело?
– А в том, что теперь и наши решили ответную акцию провести.
– Наши? Ответную акцию? – нахмурился священник. – Что за акция?
– Ну как же, – косясь в сторону муллы, произнес водитель. – Как аукнется, так и откликнется. Слободские первыми кипеж подняли; а теперь, вроде как, и нам в долгу оставаться нельзя.
Поп и мулла еще раз переглянулись. Дело пахло паленым.
– Ну-ка, земляк, поподробнее расскажи, – сглотнув, попросил отец Василий.
Водитель снова покосился на муллу, но рассказывать начал. И чем дольше слушали его священнослужители, тем мрачнее становились их лица.
Все шло почти так, как и предугадывал отец Василий. Во-первых, власти до сих пор делали вид, что ничего не происходит. Даже газеты молчат.
«Ну, это понятно!» – подумал священник.
Во-вторых, и это немаловажно, ни о пропавших детях Фарида Хабибуллина, ни о сделанном хозяину слободского рынка постыдном предложении о продаже рынка за бесценок широкие массы ничего не знают. Иначе водила об этом бы упомянул. А весь акцент в массовом сознании делается на «борзоту» слободских и на то, что теперь с ними требуется «конкретно разобраться».
