– Упор лежа.
Надрессированные пятеро немедленно подчинились. Резинкин упал следом.
– Кто больше всех, тот идет спать. Начали на счет. Раз.
Витя вместе с остальными согнул руки в локтях.
– Два, – все выпрямились.
Отжимался он неплохо. Если бы только не этот удар в живот шваброй и долгая возня с машиной.
Какие же длинные выдались сутки!
Резинкин сжал зубы и напряг жилы.
Пот капал с носа, а он продолжал стоять в упоре лежа. В казарме никто не спал. Красный от напряжения, Резинкин продолжал отжиматься. Его соседи давно рухнули без сил, а он держался.
– Восемьдесят два, – красный от невозможности унизить сержант продолжал счет. – Восемьдесят три, – здесь последовала пауза, восемьдесят четыре не следовало. Приходилось стоять на согнутых, трясущихся от напряжения руках и ждать счета.
Дверь в кубрик отлетела в сторону. Сержант моментально юркнул под одеяло. Фантастическим образом потух свет. Как такое возможно? Казарма вымерла.
– Восемьдесят четыре, – произнес грубый голос. – Химики! Наблюдаю парад в коридоре через пять секунд.
Если бы он не успел быстро подняться, его бы затоптали в темноте. Течение тел в кальсонах и рубахах вынесло его вместе со всеми.
Заняв свое место в строю по ранжиру, Резинкин замер перед мрачным человеком в майорских погонах. Из одежды на Витьке имелись лишь семейные голубенькие трусы в белый цветочек, а вот майки не было вовсе, зато из иллюминации наличествовали красное ухо и зеленоватые наплывы в районе солнечного сплетения и живота.
Рядом с майором стоял молодой лейтенант очень интеллигентного вида, то есть в очках. Лицо его, несмотря на поздний час, фонило не сном и безмятежностью, а тревогой. Глаза плясали в нервном тике и ощупывали строй. Будто перед ним не люди, а звери какие.
– Смир-р-рно! – гаркнул майор, стоя на чистом коричневом линолеуме, широко расставив ноги. – Двадцать шесть ублюдков, не имея отца, совсем отбились от устава, так, что ли, а? Кирпичев, Агапов?...
– Мы... – замычал Кирпичев.
– Молчать, неожиданно зачатые! Батраков, откуда синяк?
Сержант стоял молча, глядя перед собой в пустоту.
– Фамилия? – Начальник штаба отдельного батальона встал напротив голубеньких трусов, выделяющихся на общем фоне, как столб посреди поля.
– Резинкин.
– Как ты вообще на свет появился с такой фамилией? Откуда синяки?
Ну нет, до такого он не опустится. Стучать – последнее дело.
Майор прищурился, глядя в упор.
– Молчишь? Гордость взыграла? Ну ничего, через месяц-другой будешь как все: морда начищена, сапоги вымыты, – вернувшись на середку, он продолжил: – Вот вам новый папа – лейтенант Мудрецкий. Прибыл в нашу часть на два долгих года. – Представленный едва заметно кивнул и поправил очки на носу.
Офицер не был хлипким, но и крепким его никто бы не назвал. Середнячок, но умный. Образование расположилось на нажившем едва заметные складки лбу широким белым пятном. Большой ладони не хватит, чтоб такой закрыть.
– Химвзвод, кто сегодня помогал Евздрихину в парке?
Резинкин шагнул вперед вместе с ефрейтором и сержантом.
– Завтра с утра снова в парк, работа там навозной кучей навалена, разгребать некому. Лейтенант, механиков в наряды не ставить, обедом и ужином обеспечить на месте.
– Есть, – первое слово, которое услышали подчиненные от своего командира, оказалось вялым и растаяло в мозгу быстрее междометия «бля».
– Запомните, химвзвод, – майор надул щеки, – если еще раз я застану вас после отбоя за нарушением установленного образа поведения, все у меня пойдете в спортгородок заниматься утренней зарядкой круглосуточно, пропагандируя здоровое поведение организма на собственных телах. Я вам такие торчки спускать сквозь пальцы не буду. Все ясно?
Резинкин видел, как часто под стеклышками очков моргают глаза Мудрецкого. Похоже, не все из услышанного укладывалось у высшего образования в голове.
– И еще! Уникальная способность отдельно взятых старослужащих поражает воображение командного состава, к примеру, меня. Проводить униженную линию поведения, касающуюся имения некоторых новопришедших, считаю явным свидетельством прямого желания оказаться в нарядном позоре по сортиру до конца срока пребывания на службе. Что встали, как коровы перед отелом? Пятнадцать секунд, отбой!
Резинкина внесли обратно, осталось только в койку запрыгнуть и затаиться.
– Урод! Мое место! – тут же кто-то заорал на него.
Взвод дружно заржал.
Черт, он перепутал койки. Спрыгнув с одной кровати, занял свободную в следующем ряду. Вот вроде его. Его кровать. Его.
Начальник штаба Холодец отбросил маску свирепого вояки и снова превратился в нормального человека. Немного косноязычного, но нормального. Сняв полевую кепку, он провел по черному ежику коротких волос и тихо-тихо сообщил Юре Мудрецкому, вчерашнему неудавшемуся аспиранту:
– Принимай командование, лейтенант, – и кивнул в сторону орущей и гикающей фанерной двери в самом конце коридора. – Или ты будешь каждый день их иметь, или они тебя.
– Есть, – Мудрецкий неуклюже отдал честь.
– Во-во, давай.
Юра медленно приближался к вибрирующей двери, с тревогой слушая удаляющееся шлепанье армейских ботинок. Все. Он решил, что из офицеров теперь на этаже только он один.
Тянул за ручку, а дверь ржала над ним тремя десятками глоток.
– Зажгите, пожалуйста, свет, – тихо попросил он, не решаясь войти в темноту.
– Чего?! – гаркнул кто-то.
– Пацаны, тихо, нам лейтенант чего-то хочет сказать.
– Свет включите, – чуть громче и чуть более нервно попросил Мудрецкий.
– Выключатель на стене, – крикнули снова из темноты.
Пошарив по стене, он действительно нащупал выступающий из пластмассового корпуса носик.
Стоваттная лампочка под трехметровым потолком вспыхнула. Беспорядочные смехуечки оборвались. Мудрецкий встал у двери, не решаясь пройти.
– Я ваш новый командир, – неладно скроенный очкарик старался рассмотреть лица лежащих под одеялами. – Поэтому прошу больше громко не смеяться и не драться. Вы должны себя вести хорошо, чтобы не подводить друг друга, а теперь и меня, – он снова нажал на кнопку выключателя. Лейтенант не уходил, стоял и слушал, как время от времени поскрипывают койки. Ошалевшая от такого обращения братия не знала, что и сдерзнуть. – Спокойной ночи, – пожелал Мудрецкий и вышел.
Ему удалось дойти до входной двери, прежде чем его нагнал тайфун молодецкого ржания.
Он не вернулся. Ему хотелось просто как можно быстрее уйти из казармы. Как он будет служить дальше, командуя этой кодлой, лейтенант Юра себе не представлял.
* * *
Работа в парке спасла Витька Резинкина от Агапа и Кикимора, изнывающих от последних недель службы.
На следующий же день сержант вернул ему его удар под глаз, но больше не бил. Времени не было. Проявив себя нужным запахом, Витек зацепился за механиков и по некой негласной договоренности между дедами стал ходить под Батраковым и Петрушевским. Его даже не поднимали ночью качаться, но в благодарность за это ему приходилось выполнять самую грязную работу в парке: убирать вечером бокс после работы, складывать инструмент, выметать грязь. Но он не выл. Могло быть и хуже. Ему никто не говорил об этом, он просто знал.
* * *
Горькая левомицетиновая отрыжка выбила слезы. Фрол сплюнул, вылезая из доставившего их «уазика».
Долго ехать не пришлось. Полтора часа – и они на месте. Судя по тому, что путь-дорога отличалась отвратительностью, привезли их в такое место, где гости – редкость. Поэтому им всегда рады.
Обстановочка так себе. Плац, штаб, казарма, столовка. Все маленькое. Даже вертится слово «уютное».
Командир третьей роты капитан Паркин Максим Михайлович сидел за своим столом в каптерке, громко именуемой штабом роты, и курил.
– Вкусно кушать любим? – спросил он, ни к кому из двоих прибывших солдат не обращаясь и продолжая листать Лехин военный билет.
Вояки молчали. Фрол не на шутку перепугался, когда речь зашла о дисбате. Истории, что приходили оттуда, были одна другой ужаснее. Могут и посадить за взлом гаража и воровство.
Простаков, кажется, тоже понял – пронесло и в прямом, и в переносном смысле. Всю жизнь так не бывает, и магия знакомства с генералом рано или поздно закончится.
Докурив, Максим Михайлович поднялся, потянулся, улыбнулся, пнул ногой назад ободранный стул на колесиках:
– Пошли, засери.
Протопали по коридору, подошли к крайней двери.
Ничего нового они не увидели. Те же койки, те же одеяла, те же табуретки и тумбочки.
«Везде одно и то же», – сделал верный вывод Фрол, входя в кубрик.
– Агапов! – позвал капитан.
– А, я, товарищ капитан, – кто-то хрипел из дальнего угла.
– Ну-ка выйди к свету, а то не видно ничего. Дело есть.
Показался высокий, всего на полголовы ниже Простакова, старший сержант с картофелеобразным носом и толстыми губами.
