Кускова освобождают из следственного изолятора, посчитав незаконным его дальнейшее содержание под стражей, и тут происходит неожиданное. Рожин, совершенно жалкий до этого момента, вдруг расправляет крылья и с полной отмороженностью в голосе заявляет о том, что его долг по сравнению с масштабами выполненной задачи — ерунда. Тридцать тысяч долларов. Вот сколько Яша обязан выплатить ему за помощь в деле устранения Пермякова. Если Локомотив не готов к этому, то Рожин может еще раз сходить в УБОП. Каждый день раздумий увеличивает означенную сумму ровно на тысячу баксов.
Тем, кто не понял, можно дать дополнительное объяснение этой ситуации. Криминального авторитета Яшу Локомотива попытался поставить на счетчик рыночный кидала Рожин с пошлым прошлым и мутным настоящим. Обозначить каким-либо определением его будущее не представляется возможным, потому как у таких людей его просто не может быть.
Яше пришлось вызывать полицейских, еще не отошедших после первой вздрючки, и ставить им очередную задачу в качестве возмещения морального вреда.
Лучше бы Яша занялся этим сам. Получилось как всегда. Локомотив не мог понять, как эта парочка полных идиотов была допущена к охране общественного порядка. Через сутки Зелинский сообщил Локомотиву, что дело сделано, концы спрятаны в воду. Тот понял это дословно и успокоился. На следующий день мусора-водомуты выволокли из воды Рожина и, конечно, опознали. Это у ментов делается быстро! С розыском хуже, но вот тут они мастера.
Яша понял, что заваривается каша. Она пухнет, увеличивается в размерах и будет готова как раз тогда, когда все закончится. Он даже догадался, для кого эта каша готовится. В конце всей этой истории его усадят за стол перед огромной тарелкой и заставят жрать.
Эх, Зелинский, эх, Гонов… Одним словом, если хочешь, чтобы все рухнуло и обратилось в пепел, положись на профессионализм ментов. Одна кровать с панцирной сеткой чего стоит, мать их. Коза ностра!..
В тот день, когда Виталька Кусков приматывал к голове несчастного Зелинского динамики и бил его мокрым полотенцем, Локомотив вызвал к себе Сороку, то бишь Ферапонтова, и Подлизу.
Телефон заработал в кармане Копаева, когда он вышел из конспиративной квартиры, где встречался с Быковым. Полковник выслушал доклад опера спокойно. Удивляться этому не стоило, поскольку причин для волнения еще не было. Информация, полученная Копаевым в ходе наблюдения за Зелинским, была интересна, но ее требовалось перепроверить. Кто поверит на слово продажному сержанту полиции, который находился под пытками? Кусков — не слишком опытный дознаватель. Выжать — да, может. Но и провести его при таких обстоятельствах не трудно.
— Ты думаешь, он поверил Зелинскому? — спросил Быков, когда Антон закончил говорить.
— Кусков? Вполне возможно. Информация не кажется высосанной из пальца.
— Пащенко еще не подозревает тебя?
— В том, что я опер из УСБ? Нет. И не заподозрит.
Быков прошелся по гостиной, дымя сигаретой.
— Антон, нужно отработать Гонова. Наверняка он поет в унисон с Зелинским. Ты опер управления…
— Я займусь этим. Какие у меня позиции в мэрии?
— Железобетонные. Не волнуйся.
Быков не работал на авось, надеясь только на то, что начальник отдела кадров мэрии и руководитель правового управления пойдут ему навстречу и после его ухода не позвонят Лукину. У первого был задержан сын за распространение курительных смесей, а второй шагу бы не сделал без совещания с первым. Начальнику отдела кадров сын нужен был дома, а полковнику Быкову — легенда Копаева в мэрии. Они сумели договориться.
Телефон заработал.
Антон вышел из подъезда, по привычке быстро осмотрел дом, вынул мобильник из кармана и услышал:
— Антон, ты где?
— В центре.
— Нужно встретиться.
— Через полчаса у нашего кафе.
Это заведение находилось неподалеку от спорткомплекса, где Копаев, Пащенко и Пермяков совсем недавно играли в футбол. Антон сел в машину, попетлял по городу, убедился в том, что его не ведут, и подъехал к кафе.
За столиком сидел прокурор в костюме, а у дверей, обидчиво поджав хвост, скучал Рольф — немецкая овчарка.
— Ты чего это с собаками по городу шляешься? — удивился Антон.
Пащенко махнул рукой.
— Моя к матери на два дня собралась, псину не с кем оставить. Короче, Меркулов доработался до головной боли и температуры, — сообщил прокурор.
— Что так?
Оказалось, что вездесущий, никогда не отдыхающий Меркулов закончил чистку стоматологических клиник. Теперь на столике перед Копаевым и прокурором лежал список из двухсот сорока фамилий. Девять десятых из этого числа были вычеркнуты рукой Меркулова с его же пояснениями. Из общего числа тех, кто за последние полгода производил протезирование зубов с использованием драгоценных металлов, в первую очередь были исключены женщины. Их оказалось больше всего. Семьдесят шесть. Пусть изменил, в постели с другой бабой застукала, но не могла мужняя жена, пусть и гражданская, теряя зубы, волочь его по песку вместе с панцирной сеткой, привязанной к ноге, чтобы утопить!..
Вторую группу Меркулов решил исключить на том основании, что ветераны Великой Отечественной войны вряд ли станут заниматься уничтожением полицейских стукачей.
— Третья категория оказалась самой малочисленной, — сказал Пащенко. — В ней всего пять очень важных персон: мэр города, начальник судебного департамента, начальник ГУВД, при них член Союза писателей России Заякин и руководитель Сибирского отделения «Яблока» Подвышников.
— Меркулов алиби проверял? — съязвил Антон.
Полицейских, таможенников, сотрудников ФСБ и налоговых инспекторов оказалось восемь.
Оставалось восемнадцать.
— Пятеро из этих золотозубых судимы, — подвинув лист так, чтобы на виду оставались лишь эти восемнадцать фамилий, продолжил просветлять ситуацию Пащенко. — Остальные перед законом чисты. На отработку уйдет не менее недели. Какие будут предложения?
Копаев тяжело вздохнул и стал рисовать на бумаге рожицы. Он мог ошибиться со сроком установки протеза. Это подтвердила и экспертиза. От года до двух месяцев. Если бы знать, что эксперт именно так определит возраст имеющейся части протеза, то этих результатов можно было бы и не дожидаться.
— А что вы хотите? — удивился тот, увидев возмущение Меркулова. — Этот фиксатый тип может быть как диетчиком, так и обжорой, нервным человеком, имеющим привычку скрипеть во сне зубами, или меланхоликом, открывающим рот раз в день, когда просит продать ему молока.
Все правильно. Антон любит мясо, а этот растяпа, теряющий на ходу зубы, может оказаться поклонником манной каши. Но это полбеды. Зуб на песке мог оставить любой из отдыхающих граждан, в приступе голода укусивших шампур. Рана на руке Рожина могла образоваться совершенно иным способом, нежели тем, о котором догадывается прокурор.
При любых других обстоятельствах этот принцип поиска возможного преступника, дающий конец нити, ведущей к разгадке ареста Пермякова, можно было забыть. В лучшем случае — оставить на потом. Когда будут отработаны все версии, включая межгалактическое вмешательство. Но сейчас обстоятельства складывались так, что обломок золотого моста, хранящийся в вещдоках Меркулова, был той самой печкой, от которой приходилось плясать. Ведь арест Пермякова явно не укладывался в рамки борьбы с оборотнями в погонах. Во всяком случае, в ладоши по этому поводу еще никто не хлопал.
Копаев скользил по списку беспомощным взглядом и с тоской думал о том, как плохо сейчас Пермякову. Естественно, с ним обращаются так, как он того не заслуживает. Сотрудникам УИН совершенно наплевать, кто сидит во вверенных им помещениях. Раз попал туда, значит, так ему и надо. Антон хорошо представлял себе характер Сашки и был почти уверен в том, что тому уже перепало дубинкой по ребрам. Копаев представил, как это могло выглядеть, и заметил, что его рука, лежащая на списке, начала дрожать в бессильной ярости. Пермяков там, а они, двое здоровых, умных мужиков, друзья, не в силах сделать ничего, что приблизило бы его свободу.
Водя взглядом по бумаге с комментариями Меркулова, оперативник УСБ вдруг замер и напрягся.
— Что? — мгновенная стойка Антона не ускользнула от внимания Пащенко.
— Назови еще раз фамилии милиционеров, задержавших Кускова в универмаге.
Антон и сам знал эти фамилии! Ему нужно было, чтобы Пащенко стал соавтором открытия!
— Гонов и этот… Как его?.. Тьфу ты, черт!
Копаев ждал, и прокурор понял, что подсказки не будет. Он напрягал память, хотя совершенно не понимал, зачем Антону это нужно.
— Зелинский, — наконец-то бросил он. — Точно. Сержант милиции Александр Сергеевич Зелинский.
Копаев рывком придвинул к нему лист и ткнул в список пальцем. Под его ногтем значилось: «Зелинский А.С., 2-я ст. п-ка, 30. 04. 2013 г.».
