– С хорошей погодой, позвонки!
Хабаров протянул руку Скворцову, приветливо кивнул Лаврикову, выгружавшему из багажника «девятки» бесконечную вереницу сумок.
Вдруг из-за «девятки» метнулась маленькая тщедушная фигурка и, заняв очень профессиональную стойку, направила на Хабарова внушительных размеров пистолет.
– Руки вверх!
Изобразив ужас на лице, Хабаров подчинился, потом подхватил мальчишку на руки, закружил.
– Ах ты, обормот! Вырос-то как!
Хабаров подбросил Скворцова-младшего, к его неописуемому восторгу, вверх, ловко поймал, чмокнул в щеку и опустил на землю.
– Что, Олежек, решил приобщать? – спросил Хабаров, с улыбкой глядя вслед ребенку, бодро засеменившему к Лаврикову.
– «Приобщать»? Скажешь тоже! Ему же шесть лет. Людка генеральную уборку затеяла. Говорит, бери с собой – и все, совсем сыном не занимаешься. Я ей: «Глупое ты существо, ну, кто за ним смотреть будет, пока я в воздухе». А она, Сань, знаешь чего сказала? Ничего, говорит, тебе, наоборот, все сверху видно будет. Не идиотка после этого? Пришлось взять.
– Да-а, – кивнул Лавриков, – Людка у тебя баба серьезная. ОМОН по сравнению с нею просто детский сад!
– Жень, – довольно поддержал его Скворцов, – ты же ее знаешь. Если она чего сказала, лучше сразу уступить. Из глотки вырвет!
Хабаров рассмеялся, по-дружески обнял Скворцова.
– Ничего, попросим кого-нибудь присмотреть за твоим Денисом, пока тебе будет «сверху видно все». Зато потом Людку месяц сможешь попрекать своим подвигом.
– Или она тебя!
– Да чего вы ржете-то?! – смутился Скворцов. – Вам хорошо. Вы неженатые…
Он еще долго вздыхал и сетовал на судьбу, шагая вслед за Хабаровым и Лавриковым по летному полю. Наконец Хабарову это нытье надоело.
– Олежек! – очень серьезно начал он, – Создатель сотворил тебя по своему образу и подобию. Это Людка твоя – ребро Адама. Кость, безмозглая. А значит, все элементарно! Поцеловал ушко, сказал ласковое слово, потрепал за щечку, подарил цветы, конфеты или зефир в шоколаде, привел, как говорит Женька, в «горизонтальную плоскость», и она уже тает. Она уже твоя. И поймет, и простит, и превознесет до небес.
– Это кто советует, как сохранить семейный очаг? Человек, от которого жена сбежала, кто подружек меняет чаще, чем носки?! – съехидничал Скворцов.
– Кто сам не умеет, тот советует, – добродушно отшутился Хабаров. – А что остается?
– Точно вам говорю, позвонки: сживут нас бабы со свету. Вот ящеры, те давным-давно вымерли. А ящерицы… Ящерицы-то остались!
Так, шутя и препираясь, они дошли до зоны прыжков.
– Сань, с какой высоты прыгать будем?
– Как обычно, с четырех тысяч. Ниже – не интересно, выше – дорого.
– А раскрываемся?
– Ставьте «Pro-track»[20] на 800 метров. Не забудьте, завтра приборы ко мне на компьютер. Мы должны знать, как выглядим со стороны. Съемка – хорошо, но посмотрим графики, все ошибки сразу будут, как на ладони. Спорить не придется.
– Нет, мужики, минута свободного падения – это мало, – мечтательно вздохнул Скворцов. – Мы вечно куда-то бежим, торопимся, живем в режиме «ошпаренной кошки». Если прыгаем, то только, чтобы отработать какие-то спортивные элементы для поддержания формы, или для куска хлеба. Вот собрались бы просто так, ушли в горы, и там, на реальном рельефе…
– … в «Wings-suit»[21]! – аппетитно щелкнул пальцами Лавриков.
– Вот-вот! – с удовольствием поддержал идею Скворцов. – Если еще хотя бы полгодика повкалываем так, как последние три месяца, то у нас не будет ни родных, ни друзей…
– …ни пульса.
– Это точно.
– С Родоса вернемся, у французов отработаем… – начал Хабаров.
– … потом у Бориса Берестова недельку с четырех тысяч посигаем… – перебил его Скворцов.
– …а там еще что-нибудь подвернется, – пообещал Лавриков.
– Прощай, мечты! – заключил Скворцов.
Хабаров недовольно глянул на обоих.
– Телевизионщики прибыли, – сказал он, кивнув в сторону административных зданий. – Сейчас им в жилетки и поплачетесь. Они это любят. Зритель, глядя на вас, тоже будет весь в соплях, – он выпятил губу, как молодой бульдог. – Что до меня, то лучшего признания моих заслуг и быть не может. Ведь моя работа – загрузить работой вас.
– Ты смотри, – Лавриков локтем ткнул Скворцова в бок, – снизошел. Саня, ты ли это? Ты снизошел до объяснений. Не рубишь с плеча, не раздаешь приказы? И это наш суровый…
– Я бы сказал, очень суровый!
– Да! Просто зверь – шеф. Нет, Олежек прав, Саня. Тебе, позвонок, тоже пора сменить обстановку.
– Две недели и – слово даю – отдыхаем! А сейчас я иду к пилотам, ты, Женя, к телевизионщикам. Коротко расскажешь, что мы будем делать и как это лучше снять. Олег, найди кого-нибудь за пацаном приглядеть.
– Дядя Саша! – мальчишка дернул Хабарова за рукав. – Можно, я тоже к пилотам? Я ни разу в вертолете не был.
Тот потрепал его по ежику волос.
– Тебе можно все!
– Сколько прыжков у нас будет? Три?
– Больше не успеем. Много времени на укладку парашютов уйдет. Да, орлы, за парашютами присматривайте. Ну, что, Денис Олегович, идемте?
Увлекшись разговором с пилотами их вертолета и вертолета сопровождения, Хабаров все же то и дело посматривал на мальчишку. Денису в вертолете понравилось, все было интересно и ново, и уходить он не собирался. Заметив это, Хабаров все свое внимание переключил на обсуждение тонкостей предстоящего полета.
Что ж, опасность подстерегает нас чаще всего там, где мы меньше всего ее ожидаем. Проворно выбравшись из вертолета, пользуясь тем, что наконец-то предоставлен сам себе, Денис вприпрыжку направился назад, к оставленным вещам.
Окруженные съемочной группой программы «Золотая шпора», Скворцов и Лавриков что-то увлеченно втолковывали ее ведущему Анатолию Молчанову. На бравый марш шестилетнего Скворцова-младшего никто не обратил внимания.
Устроившись поудобнее среди сумок, одежды и скайбордов, Денис сосредоточенно и увлеченно распаковывал парашют Хабарова.
«Папа говорит, его вещи трогать нельзя, – рассуждал он. – Дядя Саша добрый, он ругать не будет. Я же парашюта никогда не видел! Папа говорил: покажу, покажу… Но он все время занят. У него работа. Я не должен лезть к нему с глупыми детскими вопросами. Я уже большой. Я – мужик. Мужики должны быть самостоятельными. Главное – потом все положить на место. Как было. Тогда точно ругать не будут. Так папа говорит…»
Против этого, конечно, трудно что-либо возразить.
Старательно открыв застежки-липучки отсека для укладки основного парашюта, вытащив вытяжной парашютик – «Медузу», Денис взялся за идущую от него к основному парашюту стропу и, почувствовав сопротивление, изо всех сил дернул ее обеими руками. Шпилька, крепившая стропу, отлетела, и изумленному взгляду мальчишки открылось то, ради чего он затеял все это, – тщательно уложенный, как свежевыглаженное белье, парашют, а перед его ровными, выполненными будто по линейке складками, два аккуратных мотка строп, каждый был перехлестнут петлей и от этого уложенные стропы напоминали два новых мотка бельевого шнура.
Мальчонка вспомнил, как совсем недавно на даче с мамой он долго и нудно распутывал «такие» шнуры, чтобы повесить выстиранное белье.
«Бедный дядя Саша! – вздохнул он. – Сколько же тебе придется с ними возиться!»
Он снял стропу-петлю с одного мотка строп, потом с другого, проверил, нет ли узелков и путаницы и с чувством выполненного долга аккуратно закрыл отсек на застежки-липучки, спрятал «Медузу» в полагающийся ей кармашек, положил ранец на прежнее место.
«Надо дяде Саше сейчас же рассказать, что я ему помог», – думал Денис, распираемый гордостью, семеня назад, к вертолету. Но пока бежал, передумал.
«Папа опять скажет: хвастаешь. Настоящий мужик должен быть сдержанным…»
Он решил ничего не говорить.
…Можно широко раскинуть руки и ноги, прогнуться в спине, опершись на тугой воздушный поток, и падать, падать, падать. И ничего не делать, глядеть по сторонам, наслаждаясь ни с чем не сравнимым чувством свободного полета, переполняясь восторгом от того, что ты если не птица, то метров до двухсот двадцати что-то вроде того.
Можно взять скайборд и скользить, скользить по небу, точно по искристому январскому снегу или по бирюзовым шаловливым волнам морского прибоя, концентрируясь на переключениях и переходах от одной спортивной фигуры к другой, на них самих. Тогда праздная красота и эйфория полета проходят, а вернее, пролетают мимо тебя в красивом затяжном прыжке. Ты один на один с небом, сосредоточен и собран. Ты знаешь, что небо надежное, что на него можно опереться, как знаешь и то, что оно безжалостное и не прощает ошибок. На некоторых элементах спортивных фигур, чаще всего это вращения, если ты что-то неправильно сделал, потерял контроль, у тебя начинают лопаться сосуды на руках, идет кровь, потому что центробежная сила настолько сильна в этот момент. Каждый прыжок – своеобразный трамплин для самоутверждения. И так пьянит ощущение власти над покоренной стихией…
