Нет, конечно, он рассказывал несколько не так. Сбивался, перескакивал с пятого на десятое, не договаривал и кое-что замалчивал. Но Жека умела отделять зерна от плевел, и общая картина жизни неудачливого телефонного террориста сложилась у неё в голове именно таким образом. Симпатии к нему это не прибавило, но и не убавило жалости. Она только присвистнула, когда он сказал, что находится здесь с апреля.
– А бежать? Бежать ты пробовал? – бестактно спросила она.
– Как бежать? – испугался Шеломов. – Ведь они сразу убьют меня. Отсюда нельзя убежать.
– А ты пробовал? – Жека смотрела брезгливо.
– Пробуй сама, если хочешь, – сказал плаксиво Шеломов.
– Я-то попробовала, – она почувствовала свое превосходство. – А кое-кто, похоже, даже сбежал, и не сегодня-завтра нас освободят.
– Что? – Шеломов побледнел. – Это конец. Теперь они нас уничтожат. Ты что, ничего не понимаешь? Мы же свидетели!
– Да ты просто трус! – возмутилась Жека.
– А ты… а ты… – он, похоже, растерял словарный запас за несколько месяцев в роли Машки. Наконец нашел нужные слова: – Ты дура!
– Ах ты козел! Петух! – Жека за последние несколько дней, наоборот, здорово обогатила свой словарь рядом сочных и весьма специфичных выражений. – Гребень потный! Валет! – Ну, и ещё несколько совсем уж непечатных синонимов.
После чего она села в угол перед телевизором и стала сердито смотреть программу для фермеров. А Шеломов ещё постоял, хлюпая крючковатым носом и протирая очки подолом. Потом забрался под одеяло, повернулся к стене, скорчился и замер. Впрочем, продолжая что-то шептать. Жека не прислушивалась.
Через некоторое время она нахально обыскала помещение, раздобыла из тумбочки кружку, кипятильник, початую пачку сахара, чай и ещё кое-какую еду. И поела. И снова села к телевизору. За неделю успела соскучиться по окаянному ящику и по той жизни, что в нем показывали. Даже депутаты казались такими родными…
После восьмичасовых "Вестей" явился поддатый Бугор. Злой, взъерошенный. Он запер дверь изнутри, ключ на цепочке повесил на шею и минут пять гнусаво матерился. У Жеки уши повяли, но она с радостью поняла, что Володе удалось-таки выбраться из подвала и скрыться. Впрочем, радость свою она никак не обозначила. А вот Бугор злость свою демонстрировал на полную катушку. И когда Жека достаточно миролюбивым тоном и вполне вежливо попросила его прекратить материться, он буквально взвился. Стал вытаскивать из брюк ремень.
Жека испугалась, что он начнет её хлестать этим ремнем, и в ужасе закричала:
– Не смей подходить, мерзавец, урод, паразит!
Она ещё прибавила несколько столь же обидных слов и тут же пожалела об этом. Бугор выволок её за руку на середину комнаты, усадил на стул, завернул руки за спину и привязал их ремнем к спинке стула. Потом за шею сволок с кровати Шеломова и ткнул его головой в живот сидящей Жеке. Потом закинул подол красного платья Шеломову на спину и загоготал. Прогундосил, подделываясь под кавказский акцент:
– Вазэлин, заходы!
Шеломов взвыл и промочил слезами Жекины джинсы. Жека тоже заорала. И Бугор заорал, его это все возбуждало ещё сильней. Шеломов ритмично торкался головой ей в живот, руки его вцепились ей в бока. Жека зажмурилась, чтоб не видеть пухлый зад Шеломова и ощеренную морду гнусавого бандита, удовлетворяющего свою животную страсть. В какой-то момент она почувствовала, что Шеломов уже не плачет, он ахает и повизгивает, а пальцы его то сжимают, то отпускают её бедра. Так кошка, когда её гладят, мурлычет и то выпускает, то подбирает когти.
– Да ведь ему нравится, – ахнула она и закричала: – Скоты! Какие же вы оба скоты!
И тут они кончили с дрожью и воплями. Чувство необычайной гадливости и омерзения овладело Жекой, словно два этих скота, насильник и жертва, оба одновременно изнасиловали её саму. В какой-то мере это было именно так. Ее принудили участвовать в их скотском акте, стать возбуждающим средством, разнообразящим их приевшуюся игру.
После этого Гунявый повалился на кровать и тут же захрапел. А Шеломов занял освободившееся место перед телевизором, сгорбился и окаменел. Жека осталась привязанной. Она уговаривала, упрашивала, молила отвязать её, но Шеломов молча пялился на экран. Тогда она заорала во весь голос. Проснулся Бугор и, гнусно хохоча и подначивая, освободил её.
Руки онемели совершенно, пальцы не гнулись, потом ладони стало колоть тысячами иголок, и у Жеки слезы сами хлынули из глаз.
* * *
Коридор в этом месте расширялся, образуя небольшой проходной зальчик. Здесь размещалось самое жуткое отделение подземной зверофермы разделочная. Стояли две массивные деревянные колоды, с блока под потолком свисал на цепи крюк, под ним большое корыто, словно гроб из нержавейки. У стены разноцветные пластмассовые ящики. На железном столе в образцовом порядке разложены большие мясницкие ножи и два широких топора. Тут же пара абразивных брусков – лезвия должны быть острейшими, тогда дело идет споро.
Раздельщик после вечернего укола наркотика был в приподнятом состоянии духа. Он все приготовил для ночной работы, настроился на неё и уже начинал испытывать некоторое нетерпение. Усевшись на колоду, он напевал и барабанил в дно красного пластикового тазика. Каждый веселится, как умеет. Вовец вначале услышал этот глуховатый ритм и бесшумно вошел в разделочную. Меломанистый раздельщик сидел к нему спиной.
Вовец осторожно, медленно сделал несколько шагов и поравнялся со столом. Окинув одним взглядом разложенный инструментарий, сразу выбрал топор на длинной, плавно изогнутой рукоятке. Он имел представление о том, как работали боевыми топорами викинги и дружинники древнерусских князей, правда, представление сугубо теоретическое, но эта секира показалась ему как нельзя более подходящей. Вот только не смог взять её бесшумно, чуть звякнул о железный стол.
Раздельщик оглянулся, не прекращая барабанить, и не сразу понял, что происходит. Человек, завладевший его любимым топором был в такой же, как у него, спецовке, но под этой расстегнутой синей курткой виднелась самая натуральная военная форма: зеленая рубашка, а брюки вообще в маскировочных пятнах и заправлены в высокие ботинки. Грудь перетянута белыми ремнями, на них висит блестящая железка, а за ремни заткнуто нечто вроде молотка. Ниже всего этого болтается большой нож в кожаных ножнах.
Первой мыслью раздельщика было, что это отряд какой-то специальной милиции накрыл их подвал. Ему сразу захотелось сдаться, пойти под суд и понести заслуженное наказание в виде лишения свободы. Он встал, держа перед собой свой дурацкий красный тазик, и замешкался, не зная, что сказать человеку с топором.
Но человек, похоже, не собирался ничего спрашивать и слушать. Прежней плавной и бесшумной походкой он приближался, сжимая топорище, и взгляд у него был нехороший, слишком решительный. Не доходя три шага, плавным круговым движением он вознес топор над головой. Раздельщик заслонился пластиковым тазиком, как щитом. Широкое лезвие вспороло днище банного атрибута, вырвало его из рук. Раздельщик побежал. Вовец пинком сбил тазик с лезвия и бросился следом. Они неслись по коридору, и гулкое эхо перегоняло их. Раза два Вовец чуть не достал спину, обтянутую синей спецовкой…
Они влетели в вонючий двор с клетками. Раздельщик чуть замешкался, не сразу сообразив, в какой проход между рядами бежать. Вовец рубанул сверху по косой, но опоздал на мгновение. Раздельщик присел, и топор вынес угол одной из клеток.
Они метались между трехэтажными сетчатыми стеллажами. Вовец рубил на право и налево, разнося в щепки деревянные стенки, вырывая дверцы и вспарывая металлические сетки. А кругом бесились и сходили с ума сотни зверьков, разбуженных среди ночи этой неравной битвой. Некоторые норки и хорьки выскочили из разгромленных клеток и носились по полу, не находя себе укрытия.
Вовец настиг его, загнал в угол. Раздельщик сунулся в него носом и замер, не зная что делать дальше, куда бежать. Всего на секунду остановился, но Вовцу этого хватило. Он с разбега глубоко всадил лезвие в позвоночник. Наркотик ещё действовал и в какой-то степени возымел обезболивающее действие. Раздельщик сполз на пол и повалился на бок. Глаза выпучены, рот широко раскрыт, словно в крике. Вовец взялся за топорище и перевернул раздельщика на живот, как бревно. Потом наступил на поясницу и рывком выдернул топор. Глаза раздельщика остекленели, а на губах выступила кровавая пена. Добивать его не пришлось. Спецовка на спине убитого быстро напитывалась кровью.
Вовец с полминуты постоял, глядя на дело рук своих. Подбежал взъерошенный маленький зверек, задрал морду, глянув Вовцу в лицо, и шарахнулся, унесся прочь, топоча коготками по бетонному полу. Вовец был бледен и тяжело дышал. Постепенно дыхание успокоилось. Он усмехнулся, холодная улыбка застыла у него на губах. Обведя медленным взглядом ряды трехэтажных клеток, он вдруг бросился к ним и стал методично крушить и взламывать их окровавленным топором. Перепуганное зверье, получившее нежданную свободу, стремительно разбегалось по коридорам.
