Петляя, выбирая путь, где останусь невидимым за деревьями, я отклонился от цели совсем ненамного. Даже меньше, чем сам себе разрешал в мыслях. И сразу увидел пятого укродиверсанта метрах в двадцати от себя. Он стоял в полный рост и рассматривал дорогу, не ожидая приближения опасности. Потом встал на одно колено и начал неторопливо, почти с чувством, прилаживать на плечо тубу гранатомета. Это означало, что он намеревается сделать выстрел. Граната у него, как я видел, была надкалиберная, бронебойная, скорее всего кумулятивная. Осколочные гранаты имеют малый калибр. Но и уничтожение даже одной машины, в которую укродиверсант может попасть и почти наверняка попадет с такой дистанции, если вообще умеет стрелять, может обернуться бедой и гибелью нескольких ополченцев. Допустить выстрела было нельзя. И потому я вытащил из кобуры пистолет и торопливо выстрелил, почти не прицеливаясь. Торопливость моя была вызвана тем, что все люди прицеливаются по-разному. И из автомата, и из пистолета, и из гранатомета. Одни предпочитают долго держать прицел наведенным и выбирают момент, когда руки будут наиболее тверды, другие, наоборот, нажимают на спусковой крючок, как только прицелятся, поскольку у них от долгого выбирания момента для стрельбы начинают дрожать руки. И я не должен был допустить выстрела, даже выдав себя раньше времени. И я не допустил. После моего выстрела гранатомет выпал из рук укродиверсанта, а сам он даже подпрыгнул, как отчаянный заяц, желающий укусить пролетающего над ним филина. Но первая моя пуля попала в камень рядом с ним. Я видел, как из камня была выбита пыль. Но прыжок пятого диверсанта сыграл с ним плохую шутку. Если до этого он стоял на одном колене, сгруппировавшись, и представлял собой сравнительно небольшую мишень, то во время прыжка он даже руки разбросил и грудь расправил. То есть мишень для меня увеличилась в размерах вдвое. И я выстрелил в эту расправленную грудь. И видел, что попал прямо влет. Пуля сбила его с ног до того, как он смог завершить свой прыжок и приземлиться. Однако по движениям упавшего я понял, что он, должно быть, был в тяжелом армейском бронежилете и не ранен пистолетной пулей. Раненый не так ведет себя. Раненый, грубо говоря, всегда сжимается даже конечностями вокруг точки вхождения пули. Словно стремится стать меньше. А этого только ударило, будто торцом бревна в грудь, отбросило и оглушило, но он, кажется, даже сознания не потерял, хотя дыхание было, конечно же, перебито.
И потому я снова ринулся вперед, стремясь сократить дистанцию до минимума, пока он не обрел способности бежать. Но очевидная опасность пробудила, видимо, в укродиверсанте скрытые силы организма, он сумел резко вскочить, хотя и только на четвереньки, но это позволило ему дотянуться до автомата. А меня его желание жить заставило на бегу сделать еще три выстрела подряд. И все три пули угодили в тот же бронежилет. И каждая из них была для укродиверсанта бьющим торцом бревна. В лучшем случае ударом тяжелого лома. Он уронил автомат, даже не сумев наставить на меня ствол. Пули отбрасывали его, причем отбрасывали от меня, хотя и не так далеко, чтобы я мог его не догнать. Я догнал и ударом ноги под основание носа вызвал болевой шок более сильный, чем удар пули в бронежилет. А когда он со стонами вернулся в сознание, его руки были уже связаны за спиной его же брючным ремнем. Привязывать руки к ноге я не стал, потому что поленился тащить этого негодяя на себе до дороги. Но он, кажется, именно этого добивался, шмыгая наполовину оторванным носом и захлебываясь собственной кровью, и беспрестанно шептал одно и то же:
– Больно… Так больно… Не могу… Так больно…
Мне, в конце концов, надоело поднимать его, без конца падающего, я хотел уже позвонить Миколе, чтобы командир разведчиков прислал пару человек для сопровождения пленного, но потом решил прибегнуть к последнему средству и дал носком своего тяжелого башмака пинка укродиверсанту в самый копчик. Это тоже показалось ему болезненным делом. И пленник заскакал по склону в нужную сторону. Нужную сторону он раньше хорошо рассмотрел и в бинокль, и в прицел. Мне осталось только не отставать от него и постоянно держать ногу подготовленной для следующего пинка. Его гранатомет я решил не оставлять в лесу. Мало ли кто подберет случаем. Неприятности потом у человека возникнут. Да и ополченцам лишний выстрел пригодится…
* * *
Мы с пленником уже к дороге приближались, когда у меня в кармане завибрировала моя трубка. Определитель показал номер начальника разведки погранотряда.
– Слушаю тебя, капитан.
– Мне сейчас ваш полковник звонил. Сказал, что к утру к нам приедет машина из Ростова. Заберет твой груз. Наша машина уже вышла к границе. Через пять минут будет там.
– Понял. Я к тебе еще пленника подошлю. Третьего. Охрану для них выслал?
– В кузове…
– Скажите, что мне врач нужен. Хирург, чтобы нос пришил… – залепетал мой пленник.
– Кто там у тебя плачет? – поинтересовался капитан.
– Пленник. Просит срочно предоставить ему пластического хирурга высшей квалификации, чтобы пришить нос, оторванный моим башмаком.
– Пообещай ему патологоанатома. У меня есть знакомый в райцентре. Могу вызвать…
– Хорошо. Этого ему хватит.
Я отключился от разговора. Пленник смотрел на меня с надеждой и громко хлюпал тем, что от его носа осталось.
– Будет врач?
– Будет. Патологоанатом. Другого в наличии не имеется. Есть еще санитар со смирительной рубашкой. Для тех, кто много стонет и слишком заботится о своей внешности.
Он застонал, словно согласился со смирительной рубашкой. Наверное, это показалось более привлекательным, чем встреча с патологоанатомом. Тем не менее, гундося, попросил:
– Ты у меня ремень со штанов снял. Штаны падают. Подтяни…
– Еще чего! Упадут, больше гарантии, что не убежишь. Иди быстрее. И живот надуй. Тогда падать не будут.
Пленник послушался и побрел к дороге. Там нас уже встречали. Я передал Миколе гранатомет и автомат пленника. Микола передал оружие своему разведчику, тот сразу унес в машину, где уже лежало оружие других «укропов», плененных и убитых. Нового пленника, привязав ему к носу большой ватный тампон, чтобы всех кровью не испачкал и чтобы машину после него долго отмывать не пришлось, загрузили в багажник «уазика». Микола машину отправил, дав инструкции. Но перед отправкой спросил меня:
– Дожидаться будем?
– А что, без нас заблудиться рискуют? – резко не спросил, а возразил я, хотя и со знаком вопроса в голосе.
– Не заблудятся. Здесь одна главная дорога.
– Ну так пусть и добираются сами. Нам тоже время терять смысла нет. Я планировал уже сегодня линию соприкосновения перейти. Переход мне подготовили?
– Да. Все готово. Люди ждут. Даже минометную батарею выставили, если необходимо будет внимание отвлечь. Минометы все были отведены на безопасное расстояние, но тут «укропы» сами постарались. Обстреляли нас, мы вынуждены были вернуть. А потом не поторопились снова отвести. Все естественно. Нет подозрений, что для какого-то особого случая.
– Минометы какие?
– Восемьдесят два миллиметра. «Поднос». Легкие, ротные…
– Тогда едем. Надеюсь, вам не придется перемирие нарушать. У вас же нет сплошной линии фронта?
– Не держим. Ни мы, ни «укропы». Весь фронт – дыра на дыре. Минными полями дыры затыкаем. Это иногда надежнее, чем люди. Но если передвигаться вплотную к позициям, то дыры остаются. Всегда тропы есть к аванпостам, к пулеметным точкам. Мы эти тропы «беспилотниками» снимаем и на карты свои наносим. Наши ДРГ этим пользуются. Наверное, и «укропы» так же работают. Их «беспилотники» всегда в нашем небе. Даже чаще, чем наши. Им с Запада присылают. А мы сами стараемся покупать. Хотя тоже иногда и нам присылают. Мир не без добрых людей.
Микола кивнул водителю первой машины, дал короткий дополнительный инструктаж, и старенький, во многих местах побитый «уазик» поехал в сторону границы с Россией, той границы, которую я совсем недавно перешел. Мы, оставшись рядом с одной машиной, попрощались с контрразведчиками, которые уходили своей группой в лес, загрузились и тоже тронулись. В машине было намного темнее, чем на улице, хотя там набежали с юга тучи и прочно припрятали луну. Так прочно, что и понять было трудно, где она в настоящее время находится. Но все стекла в машине, и на дверцах, и лобовые, и боковые, и задние, и даже сами дверцы под стеклами, были занавешены бронежилетами. Открытыми остались только маленькие участки, дающие возможность водителю смотреть в боковые зеркала заднего вида, да прямо перед глазами водителя в стекле была щель, чтобы видеть дорогу. Это являлось хоть какой-то, но защитой от возможной автоматной очереди. От выстрела из гранатомета такая защита, понятно, никогда не спасет. Но с гранатометами ДРГ в рейды отправляются редко. Тяжело все-таки такую «дубинку» таскать. Тем более тяжело с ней ползать. А при преодолении фронтовой линии, пусть и рваной, ползать приходится обязательно. Так что бронежилеты на автомобилях приобретали свое законное право прослыть защитниками и спасителями. Подобные средства защиты применяются давно и повсеместно. И в зарубежных странах тоже, если нет возможности пользоваться бронированной машиной. В армиях ЛНР И ДНР мировой опыт перенимали.
