После второго курса Илью перевели на факультет, готовивший офицеров частей специального назначения. Верещагин не завидовал другу, относясь к этому повороту судьбы вполне по-философски. Только порой ему не хватало Бойцова, хотя у спецназовца была удивительная способность появляться в самый нужный и трудный момент. Видимо, эту особенность сформировала профессия.
Понаблюдав за объятиями и приветственными возгласами друзей, майор Гудков, припрятав в карман флягу, поднялся из за стола.
– Ты куда, Михалыч? – заметив маневры хозяина кунга, спросил Верещагин.
– Пойду на воздух, – собирая кое-какую снедь в наспех скрученный кулек, ответил медик.
– Оставайся, – попросил Верещагин, понимая, что начмед уходит, чтобы не мешать встрече двух друзей.
Майор медленно покрутил крупной, как у бульдога, абсолютно седой головой:
– Маловата моя келья для такой представительной компании. Да и не люблю я соображать на троих. Так что не напрягайся, Павел. Посидите. Поговорите за жизнь. Это тебе сейчас надо. А то мы с тобой как соберемся, так и молчим, как два барсука в темной норе. И спирт не помогает.
Пока он говорил, Бойцов выставлял из сумки принесенные гостинцы. Стол заметно обогатился, а вместо фляжки в тусклом свете лампы блеснул крутобокий сосуд, служивший вместилищем для шведской водки «Абсолют». Увидав этот праздник живота, медик воскликнул:
– Богато живете!
– Так, может, останешься или возьмешь что-нибудь из деликатесов с собой? – уже исключительно для порядка переспросил Верещагин.
Хозяин кунга еще сильнее замотал похожей на пушечное ядро головой:
– Нет, мне расслабляться не положено. Все лучшее больным и детям. И потом, – он нежно взболтнул флягу, – я привычному напитку не изменяю, чтобы изжоги не заработать. Привычка – вторая натура.
Когда начмед ушел, друзья выпили. Обменявшись малозначительными фразами, они повторили действие, после чего беседа потекла неспешной рекой, несущей свои воды сквозь бескрайнюю русскую равнину.
– Илья, ты информацией лучше владеешь. Какая сука сотворила этот взрыв? Басаев, Аль-Валид, Раппани Халилов? – Верещагин наморщил лоб, пытаясь вспомнить, кого из числа самых известных полевых командиров он еще не назвал.
Бойцов отщипывал маленькими кусочками хлеб, сминал его и забрасывал хлебные шарики в рот.
– Нет, Пашка. Это волки знатные, но за взрывом, судя по агентурным сведениям, стоит другая сволочь. У него хоть авторитет помельче, но амбиции большие.
– И кто же это?
– Некий Фейсал.
Верещагин взял в руки бутылку, но так и не приступил к распределению «Абсолюта». Он задумался, перебирая в памяти имена.
– Не слышал о таком, – признался капитан.
– Известное имя в узких кругах. Из молодых да ранних. Я за этой тварью в Афгане гонялся. Он там стажировался у талибов. Был в «творческой командировке». А потом, когда припекло, ноги сделал. Подставил свой отряд, заложника убил и под шумок через границу переполз.
Схватывая услышанное на лету, Верещагин хмыкнул:
– Ловкий змееныш.
– Уже настоящий змей, – поправил друга Бойцов и, чтобы не терять логической нити рассказа, быстро продолжил: – После возвращения Фейсал залег на дно. Ему же свои претензии предъявили. Обвинили в трусости и неисполнении приказа. Он при переходе границы какого-то араба важного загубил. Араб этот из окружения самого Бен Ладена был. А по линии предков чуть ли не потомком пророка являлся. В общем, много грехов на него повесили. А сейчас ему приходится отрабатывать, чтобы свои же голову не отрезали. Парень вовсю старается. Ждет своего момента. Ведь Басаев и Аль-Валид не вечные. Когда-нибудь да отправятся на встречу с Хаттабом.
Верещагин вздохнул:
– Поскорее бы. Этой троице в аду скучно не будет.
– Понятное пожелание…
Водка тонкой струйкой потекла в кружки. Третий тост по традиции выпили молча, не чокаясь. К еде, разложенной на столе, офицеры почти не притрагивались. Верещагин чувствовал, что водка его не забирает. Мозг работал с поразительной четкостью, а полученная информация отрезвляла лучше холодного душа. Только одно не давало ему покоя, и об этом он не преминул спросить друга.
– Слушай, я не пойму, затем чеченам понадобилось взрывать иностранцев. Это ведь все равно, что пилить сук, на котором сидишь.
Бойцов встал, подошел к сумке и из бокового кармана извлек скрученную в трубку стопку бумаг. Развернув трубку, он разгладил листы ладонью. Краем глаза Верещагин увидел, что перед ним лежит компьютерная распечатка.
Заметив внимательный взгляд друга, спецназовец дал пояснения:
– Эта муть появилась на нескольких сайтах, принадлежащих чеченцам. Они утверждают, что миссию взорвали российские спецслужбы…
Капитан придвинул листы поближе.
– Чечены утверждают, что наблюдатели накопали сенсационные факты об уничтожении мирного населения на территории Чечни. Готовились их предоставить международной общественности со всеми вытекающими для России последствиями. Чтобы не допустить этого, спецслужбы, то есть мы, ухайдакали и иностранцев, и своих. Решили, так сказать, проблему одним махом. – Плеснув водки в кружки, Бойцов скрипнул зубами. – Лживые твари.
А Верещагин продолжил, придав логическую завершенность провокационной версии:
– Шахиды погибли. И кто теперь определит, кто их за руль грузовиков посадил.
– Верно, – негромко откликнулся Бойцов.
В середине свитка лежала отпечатанная на глянцевой бумаге фотография. Фотографию, судя по размытому контуру, пересняли с видеопленки.
Верещагин поднес снимок к глазам:
– Фейсал?
Спецназовец утвердительно кивнул:
– Он самый.
– Бороды не носит? – продолжая рассматривать изображение молодого человека, одетого в полевую форму, спросил Верещагин.
– Сбрил.
– Он же ваххабит! Положено мочалку до пупа отрастить.
– Борода у него слишком жидкая росла. Свои же смеялись.
Верещагин повнимательнее рассмотрел черты человека, причастного к взрывам. В лице его, вполне обычном и даже заурядном, при более внимательном изучении угадывалась звериная жестокость. Тонкие, плотно сжатые губы и выдающийся вперед подбородок говорили об упрямстве и презрении к окружающим. Этот парень явно считал себя высшим существом.
Верещагин положил фотографию на стол и машинально, словно стараясь очиститься от грязи, потер ладони:
– Над таким посмеешься…
Не очень веселое застолье продолжалось еще довольно долго. Небо над расположением полка успело налиться ночной чернотой, которую не могли рассеять ни фонари возле КПП, ни редкие неяркие звезды. На плацу состоялся развод, и солдаты отправились заступать в караул. Здесь, в отличие от частей, расположенных в глубине России, караул приходилось нести с полной отдачей сил, реагируя на каждый шорох, на каждую тень, мелькнувшую за кустами. Потому что иначе с поста можно было вернуться в цинковом гробу или навсегда исчезнуть в черноте чеченской ночи.
Прощание друзья затягивать не стали. Добыв из запасов медика порцию спирта, отличавшегося от шведской водки особой забористостью и резким запахом, они выпили на посошок, покурили на воздухе и двинулись по направлению к КПП, возле которого Бойцова ждала машина.
По пути спецназовец с легким укором произнес:
– Ты завязывай расслабляться. Тебе не идет опухшая физиономия.
В другой ситуации Верещагин мог бы изобразить оскорбленную невинность. Но он и сам чувствовал, что период залечивания душевных травм затянулся. Поэтому он покорно согласился:
– Слушаюсь, товарищ майор, – и невпопад добавил: – Когда теперь встретимся?
– Кто знает… – задумчиво отозвался спецназовец.
Как известно, беда не ходит одна.
Утром капитана Верещагина вызвали к командиру полка. Уже с порога он определил – «дед» явно не в духе.
Полковник Дронов сидел за столом. Перед ним лежал чистый лист бумаги и россыпь карандашей. Выбрав один, полковник вставлял его в маленькую, почти невидимую в его широких ладонях точилку и быстро проворачивал несколько раз. Грифель, не выдержав напора, ломался. Полковнику приходилось точить карандаш снова. Постепенно на листе росла горка стружки, перемешанной с крошками грифеля.
В полку все знали эту особенность Дронова – снимать стресс таким странным занятием. Некоторые объясняли это последствием тяжелого ранения, полученного на первой чеченской войне. После ранения Дронова хотели комиссовать из армии по состоянию здоровья. Он добился встречи с министром обороны.
В качестве аргумента он привел только один довод:
– Когда с чеченцами по второму кругу начнется, вы снова необстрелянных людей в это пекло пошлете?
Генерал армии и личный друг президента, повинный в бездарном штурме чеченской столицы, налитыми кровью глазами посмотрел на Дронова. Но неожиданно что-то в нем переломилось, кровь схлынула обратно, в проспиртованные внутренности.
