Им нравилась эта бесконечная криминальная война, позволявшая заниматься всем тем, что они умели и любили делать. Грабить, насиловать, пытать, убивать. Вкусно есть. Много спать. Если бы Садыкбековы много веков назад скакали по этим просторам на лохматых степных лошадках, они бы не придумали для себя никаких других развлечений. Просто они пересели в машины, обзавелись огнестрельным оружием и числились не в какой-нибудь сотне кочевого воинства, а в бригаде знаменитой итальянской группировки.
Все то время, что они ходили под Эриком, их побаивались и уважали даже свои. Впрочем, своими были только Садык и Бек. Все остальные – врагами, с некоторыми из которых заключались временные союзы.
Врагом была и маленькая девочка с круглыми от ужаса глазами. Не таким уж злейшим врагом, чтобы расправиться с ним немедленно. Но Садык никогда не упускал возможности немного позабавиться даже с самым маленьким, самым жалким отродьем чужого племени.
Эллочка не знала, что умереть ей пока не суждено. Белая как мел, она завороженно смотрела на улыбчивого убийцу Тошки и не знала, что делать. Далеко убежать от него она не надеялась, потому что вдруг разучилась не то что бегать – двигаться, просто двигаться. Ей очень хотелось поднять руку и отодвинуть подальше Тошкину голову, чтобы кровь перестала пачкать колено, однако она не могла сделать даже такое простое движение. Вжавшись в угол машины, она ждала, что будет дальше, не надеясь ни на что хорошее.
– Боишься? – догадался бритоголовый мужчина, улыбаясь все шире и шире.
Ухватившись за хохолок на Тошкиной голове, он снял ее с палки, подбросил на ладони, как бы взвешивая, и небрежно зашвырнул в кусты. А сук продолжал держать в руке, острый, окровавленный. Сук раскачивался перед лицом девочки, требуя ответа на заданный вопрос.
– Никого я не боюсь. – Она произнесла это без малейшей уверенности, вызвав насмешливое хихиканье бритоголового.
– Врешь, боишься, – сказал он. – И правильно делаешь. Я ведь не только собак кушаю. Деток тоже. Они не-е-ежненькие... Косточки мя-я-ягонькие...
Все страшные сказки, которые еще недавно читала Эллочке мама, разом вспомнились ей и показались непридуманными историями из жизни. Она испытала весь тот ужас, который охватывал всех малышей, заблудившихся в темном лесу. От острого чувства полного одиночества и обреченности у нее пропал голос.
– И куда только твои родители смотрят? – с притворным негодованием спросил мужчина. Его улыбка – пшик! – и погасла. Только глаза продолжали улыбаться, узкие, непроницаемые в своей черноте. – Где они, твои родители, а?
Ему хотелось поговорить с маленькой беззащитной девочкой, брошенной на произвол судьбы. Эллочка, к своему изумлению, сумела пошевелить губами и даже рукой:
– Там...
– Где там? На дереве? Они на деревьях живут, как обезьяны, да? – Мужчина с трудом сохранял серьезность.
– За деревьями дом, – тихо объяснила Эллочка. – Там моя мама...
– А ты здесь, – констатировал мужчина.
– А я здесь. – Она прерывисто вздохнула и почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.
– Она тебя не любит, твоя мама. – Бритая голова укоризненно покачалась на массивной шее, перехваченной золотым жгутом. – Ей все равно, что с тобой будет. Бросила тебя одну. А сама трахается, наверное. Ты своим родителям не нужна совсем. Они будут даже рады, если ты пропадешь.
«Неправда!» – хотела сказать Эллочка, но не сумела и тихонько заплакала, глядя на помутневший мужской силуэт в проеме двери. До нее доносился его голос, фальшиво-ласковый, притворно-озабоченный. Мол, только нехорошие родители способны оставлять маленьких деток в безлюдных местах. Это опасно, очень опасно, да? Ведь одинокой девочке могут запросто оторвать голову и насадить ее на палку. Разве девочка сможет себя защитить? А?
Эллочка машинально мотала или кивала не оторванной пока головой, давая понять, что слова узкоглазого мужчины услышаны, поняты и усвоены. Он закончил свой нравоучительный монолог и внимательно посмотрел на нее:
– Ты меня хорошо слышишь?
– Да, – сказала Эллочка одними губами, помертвевшими и непослушными.
– Молодец. – Бритая голова наклонилась вперед. – А теперь слушай еще внимательней. Слушай и запоминай. Передашь своим родителям, чтобы они здесь больше не появлялись. Пусть убираются из поселка. Навсегда. Вместе с тобой. Иначе...
Хрясь! Мужчина внезапно переломил палку о свое колено. Эллочке показалось, что именно так должны хрустеть человеческие кости. Ее кости. Обмирая, она слушала, что нашептывает ей узкоглазый мужчина, не веря в то, что самое страшное, кажется, позади. Ее оставили в живых. Временно. Если она ничего не перепутает и передаст услышанное родителям, слово в слово.
– Передашь?
– Передам. – Эллочка опять не услышала своего голоса, но мужчина понял и, протянув руку, благосклонно потрепал ее за подбородок.
Она зажмурила глаза, выдавив из них целые потоки слез. А когда вновь решилась посмотреть, что происходит вокруг, мужчина уже неспешно уходил восвояси, унося обезглавленный трупик Тошки. Дождавшись, когда он скроется за воротами, девочка выбралась из машины и, глядя расширенными зрачками на окровавленную траву под ногами, закричала изо всех сил:
– Ма-а-ама!
Что ей еще оставалось? Она не могла побежать в дачный поселок, потому что именно в том направлении удалилась приземистая коротконогая фигура страшного человека. Эллочка стояла посреди дороги и плакала, не решаясь закричать еще раз.
Она ждала не помощи свыше, не чуда. Она ждала маму, единственного человека, на которого могла положиться.
* * *
Громов проснулся от того, что Людмила настойчиво тормошила его за плечо и спрашивала:
– Ты ничего не слышал? Ничего?
– Самосвалы на соседнем участке гудели, что-то разгружали, – вспомнил он. – Потом я задремал. А в чем дело?
– Эллочка. Она меня зовет и плачет.
Насторожившийся Громов поднял голову, но ничего не услышал. Перехватив его недоумевающий взгляд, Людмила нервно переплела пальцы и, пройдясь по комнате, пояснила:
– Я сердцем чувствую, что с ней беда. Тебе этого не понять. – Ее тон сделался обвиняющим.
– Наверное. – Он пожал плечами, и это получилось у него виновато.
– Конечно, не понять! – убежденно повторила Людмила. – А я схожу с ума от беспокойства. Что-то случилось. Что-то очень плохое!
Громов посмотрел на мирное предзакатное небо в раме окна и не поверил:
– Вряд ли. Что тут могло случиться плохого?
– Не знаю! – Людмила натянула на себя желтый сарафан и заметалась по комнате, как бабочка-лимонница, ищущая выход из западни. – Вставай! Скорее! Мы пойдем туда вместе!.. Нет, лучше поедем, так будет быстрее и надежнее.
– Куда? – хмуро спросил Громов, который искал одиночества как раз потому, что не хотел быть должным: никому и ничего. – Куда мы поедем?
– Слушай, ты долго будешь копаться? – Людмила перешла на визг так непринужденно, словно они были знакомы по меньшей мере год.
Громов молча натянул джинсы, рубаху и направился к выходу, проклиная себя за то, что пригласил войти в свой дом чужую женщину вместе с ее непонятными проблемами. Но, как ни поторапливала его Людмила, на пороге произошла непредвиденная заминка.
Остановившись на крыльце, Громов долго смотрел на безобразную серо-гранитную кучу, раскинувшуюся вдоль стены его дома. Этот неизвестно откуда свалившийся гравий погреб под собой малинник, куст сирени и надежды на мирное сосуществование с соседями. Куча выглядела совершенно неуместно и очень вызывающе. В том, что ее высыпали намеренно, не было ни малейших сомнений. Слишком уж откровенно ухмылялись боксер и баскетболист, маячившие поблизости. Рабочие, ковырявшиеся для виду на участке, тоже наблюдали за происходящим, пряча любопытные глаза за пыльными челками.
– Смешно, – произнес Громов ничего не выражающим тоном.
– А мы веселые, – откликнулся баскетболист. – С нами не соскучишься, да, Суля? – Он подтолкнул приятеля в бок, как бы призывая его похохотать вместе, но тот ограничился мстительной улыбкой, с которой обратился к строителям:
– Эй, гегемоны, одолжите соседу лопату, пусть разомнется немножко, приберется. А мы поглядим... Ну!
Поколебавшись, вперед вышел тот самый странный мужик, который все утро посматривал на Громова, как бы желая что-то сказать или спросить, но не решаясь сделать это.
– Вот. – Он держал инструмент на вытянутых руках.
Громов позволил сделать мужику несколько робких шажков, а потом встретил таким взглядом, что благоразумие подсказало тому не спешить пересекать границу чужих владений. Потом холодные глаза переметнулись на ухмыляющихся парней. Тот, который неудачно боксировал утром, подобрался, готовясь то ли к атаке, то ли к отступлению. Его долговязый спутник расставил ноги пошире, показывая всем своим видом, что не возражает против немедленного выяснения отношений.
