Дверца словно сама распахнулась, выпуская их на блестящие мраморные ступени. Кастет, выходя, машинально поблагодарил открывшего дверь мужчину, тот прикрыл глаза и слегка наклонил голову, показывая, что услышал. Дубовая дверь также раскрылась сама, едва они поднялись по нескольким ступенькам крыльца, и они очутились в огромном, как кинозал, помещении. Из полумрака вышел мужчина, точная копия тех двоих.
— Здравствуй, Володя, — сказал старичок, — покажи нашему гостю, где можно оправиться да помыться с дороги, и проводи потом в Малую гостиную.
— Хорошо, Петр Петрович, — ответил мужчина и жестом пригласил Кастета идти за ним.
Поднялись по деревянной не скрипучей лестнице на второй этаж, остановились у одной из дверей в полутемном коридоре — редко горели неяркие лампочки в настенных, под старину, светильниках.
— Всеволод Иванович не любит яркого света, — объяснил Володя и нажал по-европейски низко поставленный выключатель, за дверью зажегся свет.
— Я вас здесь подожду. И оставьте, пожалуйста, оружие, у нас не положено, — словно извинился провожатый.
Кастет вытащил револьвер, в чистом воздухе дома сразу запахло пороховой гарью, подержал немного в руке, радуясь привычной тяжести боевого оружия, заметил, что провожатый Володя слегка переменил позу, готовясь к боевому броску, и, взявши за ствол, передал ему револьвер. Достал из карманов патроны. Володя бесстрастно взял оружие — похоже, в этот дом было принято приходить со стволами, только чуть приподнял брови, оценив качество револьвера.
В Малой гостиной его действительно ожидал старый знакомый — тот самый мужчина с безжалостной улыбкой матерого вожака стаи, с которым Кастет встречался в гостинице «Пулковская». Был там еще ласковый старичок — Петр Петрович и остался, войдя вслед за Кастетом, провожатый Володя.
— Ну, здравствуй, Алексей Костюков, — сказал, поднимаясь с кресла, хозяин, — извини, тогда не представился, гордыня обуяла, думал — все меня в лицо знают. Ты вот — не знал, да и после не поинтересовался, думал — разной жизнью мы живем, по разным дорогам ходим… Зовут меня — Всеволод Иванович Киреев, погоняло — Кирей. Ты — не вор, так что зови по имени-отчеству, тебе не трудно, а мне приятно будет. А встретились мы нынче по твоим делам-проблемам, ежели договоримся — вместе их решать будем, ежели нет… Я тебя, конечно, в беде не кину, но и сильно не помогу. Один останешься — много крови прольется, а тебе она нужна, эта кровь? Ты вот день колбасишь — уже три трупа, да друга твоего, Ладыгина, вспомнить, уже четыре получается. И день-то еще не кончился, а дальше что будет… Я так понимаю, ты в тему еще не въехал, не понимаешь, с кем связался, во что впутался, так Петр Петрович объяснит сейчас, а я покурю маленько.
Киреев действительно встал и отошел к окну покурить.
Петр Петрович ласково улыбнулся и сказал:
— Дела твои, Лешенька, обстоят.очень плохо, прямо скажу — хреново обстоят. Причем хреново — это мягко сказано. Друг твой школьный, Петя Чистяков, взял из сейфа господина Исаева денег много, да ценностей еще, всего — на миллион североамериканских долларов, да два ствола, да бумаги какие-то. Важные, наверное, бумаги, коли в сейфе лежали. Оттого господин Исаев сильно зол на твоего друга и всю свою банду на него натравил. Не нашли еще, но ищут, и будь уверен — найдут, из-под земли достанут. Жена Чистякова с дочкой пропали, нет их нигде, ни дома, ни на работе, надо думать — у Исаева где-то в заложниках томятся. Что, не знал этого? Видишь, а мы знаем, потому что ты — один, а нас — много, и мы — сила. Это в американском кино одиночка за два часа всех побеждает и уходит с красавицей в солнечный рассвет. А в жизни не так все чудесно. Ты знаешь, кстати, что красавица твоя, Леночка, с которой ты в рассвет уходить должен, тоже исаевскими людьми схвачена и неведомо где сейчас находится? И этого ты не знаешь… Вот так-то, Лешенька. Вот такие пироги-беляши у тебя получаются. Думай теперь, Леша, соглашаться на нашу дружбу или нет…
Вернулся от окна Киреев, сел в кресло, прямо, сел, не отдыхать, работать. На Кастета посмотрел, странно как-то, не понял Леша этого взгляда, а он уже веки опустил, чтобы глаз видно не было.
— Ты, Алексей, не думай, мы с тобой не на веки вечные дружить собираемся, — заговорил он, — мы с тобой только против гниды этой, Исаева, вместе идем, а там дорожки наши опять разбегутся… Решай, Леша, сейчас решай, завтра поздно будет. Ты двух ментов положил, теперь вся милиция города тебя искать будет, а не одна банда исаевская. А от всех, Леша, не убежишь и всех не перестреляешь.
— Что вы от меня хотите? — спросил растерявшийся Кастет.
Очень уж не нравилось Леше Костюкову помощь бандитскую принимать, понимал, что тогда должником вечным у Кирея будет, и чем долг этот платить придется — неизвестно пока. Но и правоту их понимал — не одолеть ему в одиночку, не справиться.
— Что хотим, говоришь? Да ничего, Лешенька, ничего особенного. Ты в армии служил, разведчиком был, понимать должен — идет, скажем, разведчик языка брать. Один идет, рядом никого нет. Но за ним, за его спиной — армия целая, фронт даже, и, случись что, помощь к нему придет, огнем прикроют или, если ранен, с поля боя вынесут… Так и тут. Ты — один, ты сам решаешь свои проблемы, сам за друзей своих мстишь, за невесту свою поруганную, и месть твоя праведная, справедливая, и никто, кроме тебя, за них не отомстит. Но государство — оно на стороне Исаева, и будет оно эту гниду защищать до тех пор, пока ты, с нашей помощью, с нашей поддержкой, штаны мундирные с него не спустишь и голую его задницу напоказ не выставишь, чтобы все увидели — в каком дерьме он увяз, и не защищать его надо, а под белы рученьки к стенке подвести и лоб аккуратненько так зеленкой намазать…
— Я согласен, — спокойно сказал Кастет. Решение он принял, теперь все просто. Воевать — это он умеет.
— Просьба у меня есть, даже не просьба — условие.
Кирей с Сергачевым переглянулись — кто-то другой сидел перед ними. Не простой и знакомый, как старые носки, Леха Костюков — рубаха-парень, не дурак выпить и перепихнуться, надежный и незамысловатый, словно лом. Другой, не парень — мужик, с крепкими литыми мускулами, жестким, твердым взглядом и уверенным командным голосом, наверное, таким он был в Афгане…
— Что за просьба у тебя, Алексей? — впервые Сергачев назвал его по-взрослому, полным именем, а не ласково, как к ребенку, обращаясь.
— Три человека осталось в жизни, которые мне дороги. Нужно этих людей уберечь, спрятать где-нибудь, увезти… Главное — чтобы с ними ничего злого не случилось, чтобы за эти свои тылы я спокоен был…
— Хорошо, Алексей.
Сергачев с Киреевым опять переглянулись, все вроде знали про Костюкова, всех его друзей и подруг, одноклассников и сослуживцев, а кого он сейчас имеет в виду — непонятно.
— Говори имена, адреса, пока сюда привезем, а там решим, как лучше сделать — может, за границей им пока пожить, может, в деревеньке какой дальней…
Задумался Кастет еще на мгновение — фактически в заложники отдавал друзей, но выхода не было, пока он — Кастет — жив, ничего с ними не станется.
— Пишите. Черных Женя и его мама Вероника Михайловна, Седьмая линия Васильевского острова, дом номер… Да, вот что, Женя — инвалид, не ходит, надо что-то придумать.
— Придумаем, — заверил Сергачев, — только позвони, предупреди. Чтобы не пугались…
Кастет кивнул, полез за трубкой. Володя, стоявший в полумраке гостиной и в беседе участия не принимавший, неслышно выдвинулся вперед, и так ловко выдвинулся, отметил Кастет, что через мгновение готов был перекрыть директрису огня, и не старичка Петра Петровича прикрывал, а Киреева, он тут главный, от него все зависит.
Сперва Жене позвонил, тот, пожалуй, не удивился, выслушал спокойно, сказал — жду. Потом — Светлане, уточнил адрес общежития на Наличной, повторил его для Сергачева и ответил на ее вопрос:
— Да, доверяю тем людям, что за тобой приедут…
Сергачев кивнул, вышел распорядиться, остались они с Киреевым вдвоем — Володя-телохранитель не в счет.
— Чем за вашу помощь расплачиваться буду? — спросил Кастет.
Киреев помолчал, закурил уже не у форточки, а за столом.
— Если Исаева свалим — уже большое дело для нас сделаешь… А коли нет, на том свете с тобой считать будем — кто кому чего должен.
* * *
Скоро вернулись люди, посланные за кастетовскими друзьями.
Первым внесли Женю. Грамотно, как раненого бойца, на сцепленных в замок ладонях, усадили бережно в кресло. Следом вошла Вероника Михайловна, с беспокойным изумлением озираясь, крепко сжимая в руках маленькую дамскую сумочку и вместительный, битком набитый, полиэтиленовый пакет. Последним вошел Сергачев.
— Здравствуйте, господа. Садитесь, — Киреев поднялся с места, поздоровался за руку с Женей, элегантно поцеловал ручку Веронике Михайловне, подвел ее к креслу, усадил. — Чай, кофе?
